Автор: О В Смирнова Источник: приложение к журналу`Литература` http://www.proshkolu.ru/user/Gor154/file/3706924/

1. Спецпроект
Оксана Вениаминовна Смирнова,
учитель «Традиционной гимназии», Москва
Литературные направления и эпохи: постмодернизм
О значении термина нет единого мнения. Постмодернизм – это что? Одно из
течений современного искусства, существующее наряду с прочими?
«Культурная ситуация», с которой приходится считаться художникам,
придерживающимся самых разных направлений: и реалистам, и романтикам, и
прочим? Особый художественный метод (литературное направление)?
Впрочем, так ли уж важно выбрать единственный ответ?..
Что это такое?
Разговоры об этом явлении можно условно разделить на академические и
бытовые. В академических присутствие постмодернизма легко определить
(даже не вникая глубоко в суть) по характерному набору терминов:
метатекст, дискурс, интертекстуальность, «двойное кодирование»,
симулякр… Сейчас они в ходу у всех, не важно, читал ли человек труды
теоретиков постмодернизма (Ж. Деррида, Ж.-Ф. Лиотара, Дж. Проверить!!!
Барта, И. Хассана и др.), откуда разошлись по миру эти ученые словечки, или
просто присоединился, так сказать, к дискурсу. Хоть, между прочим, сами
западные теоретики вначале полагали, что весь этот «постмодернизм» так и
останется неким сугубо университетским развлечением, игрой не в меру
образованных умов.
На «бытовом» (профанном) уровне узнать постмодернизм тоже
нетрудно. Если автор книги (фильма, спектакля, картины – скорее, правда,
инсталляции…) считает своим долгом затронуть темы, прежде табуированные в
литературе (от гомосексуализма и проституции до отправления естественных
потребностей) и настаивает на том, что это и есть «правда жизни»… Если все
это излагается с помощью ненормативной лексики… Если герои поданы нам
так, чтоб мы никоим образом, даже если бы очень этого хотели, не смогли бы
их полюбить, как любим героев классики (и потому что авторское отношение к
герою – смесь вивисекторского отстраненного любопытства с брезгливостью, и
потому что сам герой остается больше умозрительной схемой, чем живым
человеком)… Если все «общечеловеческие ценности», от героизма до любви к
природе, будут в итоге или осмеяны, или смешаны с грязью… Если сюжет не
станет честно следовать от завязки к развязке, а окажется чем-то вроде
игрушки-конструктора, которую можно собрать то так, то этак: в лучшем
случае нам предложат на выбор несколько концовок (Д. Фаулз «Любовница
французского лейтенанта»), в «среднем» оставят в некотором недоумении, как
же все это понимать (Д. Фаулз «Волхв»), а в крайнем – предоставят собирать
картинку в любом произвольном порядке, как, например, в книге Р. Федермана
«На ваше усмотрение», вышедшей в Германии еще в 1976 году… Если
произведение полно цитат, скрытых и явных, аллюзий и реминисценций или
даже сплошь собрано из обрывков чужих текстов; если, наконец, текст книги
сопровождается своего рода изобразительным материалом, якобы

2. иллюстрирующим его, но как-то так, что нам от этих иллюстраций становится
только досадно (то это страницы «забитой», запечатанной рукописи, то
фрагмент фотографии с неразличимым изображением, то самодельные
рисуночки, то кусок афишки и т.п.), – так вот, когда мы видим в книге даже не
весь перечисленный джентльменский набор постмодернизма, а отдельные его
детали, мы безошибочно узнаем вкус, цвет и запах этого культурного явления.
Есть и другие излюбленные мотивы, которые переходят из одного
постмодернистского произведения в другое: метафоры «мир-лабиринт» или
«мир-текст», составленный из букв в бессмысленном порядке и т.п
Может быть, самое характерное для постмодернизма – это как раз
сочетание вот такого нарочито приниженного, стилизованного под грубый
примитив материала и очень сложных концепций, лежащих в основании
конструкций. Это искусство выглядит простым, но понимание его требует
образования и тренированного быстрого ума. Другой вопрос – часто ли нам
хочется прилагать свое образование и ум к таким произведениям…
В общую картину смены литературных направлений постмодернизм
вписывается достаточно логично. Правда, термин обманчиво намекает на то,
что постмодерн следует сразу за модерном – как продолжение и отрицание
(естественный «шаг» в смене литературных эпох). Сейчас так его понимать не
принято: постмодернизмом решено считать литературу и искусство конца ХХ –
начала ХХI вв. Постмодернизм в значительной мере наследник авангарда через
голову реалистической традиции, восторжествовавшей было в середине ХХ
века. Дело в том, что термин этот появился намного раньше, чем явление,
которое он называет, еще в начале ХХ века, когда в самом деле было актуально
говорить о кризисе модернизма и стоящего за ним мировоззрения. Впервые он
прозвучал во время Первой мировой войны, в 1917 году. Термин всплывал
потом еще несколько раз, а в своем нынешнем значении утвердился в 70-е годы
ХХ века. Одним из первых применительно к литературе его употребил
американский ученый И. Хассан (в книге «Разъятие Орфея», 1971), а француз
Ж.-Ф. Лиотар в 1979 выпустил книгу «Ситуация постмодерна», посвященную
философским корням этого явления. И как всегда бывает при смене культурных
эпох, постмодернизм кое в чем наследует и модерну, и авангарду, и даже
соцреализму.
Постмодернизм и авангард
1. У этих направлений глубинная общность мировоззренческих
установок. Авангард появился, когда довольно значительная часть европейцев
усомнилась в существовании Творца и того, что мир («творение») несет в себе
какой бы то ни было смысл. А Первая мировая война многократно усугубила
скепсис молодежи по отношению не только к идеологической риторике, но
вообще ко всякой логике и всякому порядку – поскольку они есть всего лишь
порождение лукавого разума, а не свойство нашего мира.
Постмодернизм основательно, со вкусом развивает эту тему. Для
постмодерниста мир – это текст (Ж. Деррида), и все, что мы знаем о мире, – это
история, рассказ о нем, а не он сам. Мы стараемся создать некую систему
представлений (связный, логически выстроенный рассказ) – научную или же
религиозную. Но в любом случае получаем не более чем метатекст
(метарассказ, метаповестовование), который подменяет собой видение мира
таким, какой он есть. До какой-то степени нам это видение и недоступно вовсе
(человек заперт в мире, как в ловушке, как в лабиринте, на который ему не дано

3. взглянуть «сверху» и увидеть план), до какой-то – затруднено именно теми
метатекстами, которые ему навязаны разного рода авторитетами,
предлагающими свои стройные объяснения всего на свете. Отсюда вытекает
недоверие к любой «объяснительной системе» – религиозной или
идеологической. И одна из самых главных творческих установок
постмодернизма – не позволять читателям (зрителям и проч.) воспринимать
какие бы то ни было «объяснительные системы» всерьез. В произведениях
постмодернизма ничто и никогда не будет утверждаться как истина. Ни одну
ценность в них не признают абсолютной. Как раз наоборот: все будет или
иронично снижено, или вовсе низвергнуто, оплевано и смешано с грязью – в
зависимости от того, насколько сильно раздражают автора те или иные
метатексты. К примеру, над желанием вернуться от цивилизации к естественной
жизни на природе скорее просто посмеются, а для глумления над тоталитарным
государством и его идеологией пойдут в ход самые тяжелые «приемы», слова и
выражения. Но, впрочем, настоящий постмодернист не откажет себе в
удовольствии развенчать и честь, и мужество, и первую любовь. Разрушение
этических и эстетических устоев для него – дело принципа.
2. Внешне тут много общего с эпатажем авангардистов. В обоих случаях
художники стремятся выбить публику из привычной системы координат,
отрицают саму возможность «правильной» точки зрения. В обоих случаях не
признают ни авторитетов, ни святынь – для мира «в состоянии постмодерна» их
просто не существует. (И столкновения постмодернистов с людьми
традиционных взглядов на наших глазах выливаются в совсем неигровые,
трагические коллизии). Но, пожалуй, у авангардистов еще не было такой
осознанной и последовательной установки на изображение мира как хаоса. Об
этом свойстве постмодернизма писал один из первых его теоретиков Ихаб
Хассан в книге «Расчленение Орфея». По его мнению, постмодернизм – это
антилитература, так как преобразует все привычные литературные формы в
антиформы, несущие в себе заряд насилия, безумия, апокалиптичности и
превращающие космос в хаос. Надо учитывать, однако, что он делал свои
выводы из наблюдений над американской молодежной культурой 60-х годов.
Далеко не всякий постмодернизм (отметим ради справедливости) доходит до
таких пределов.
Мы можем взять гораздо более умеренный пример – книгу рассказов Х.
Борхеса (не отрицающего, а уважающего искания человеческого духа
безотносительно к их результату), и встретим там знакомые мотивы. И город,
составленный без смысла и порядка из обломков некогда великих культур, и
сущность мира, которую можно попытаться прочитать в рисунке на шкуре
леопарда (попытаться-то можно…), и дикое племя, у которого и ценности, и
культура с точки зрения нашей цивилизации абсурдны, и мир как лабиринт, и
невозможность понять, что же реально, а что плод нашей памяти. Это еще не
апокалиптический хаос, но и совсем уже не космос. Одна из его составляющих
– множественность точек зрений на одни и те же вещи. Прямая параллель с
авангардистами, которые тоже когда-то утверждали отказ от точки зрения.
3. Недоверие к метатекстам, по-видимому, стимулировало разработку
лингвистами и другим теоретиками понятия дискурс в его специфическом,
постмодернистском понимании. Это не просто текст, в котором автор что-то
сообщает прямыми и понятными словами. Это текст плюс все, что его
окружает: авторское представление о мире (Земля плоская или круглая?..),
разные мнения вокруг затронутой в тексте проблемы, адресат текста, его

4. особенности и цели и т.д. Некая аура вокруг текста, которая порой с трудом
улавливается, но иногда просто бросается в глаза. И все тома исследований,
которые могли накапливаться вокруг каких-то текстов в течение столетий…
Иначе говоря, все то, что делает простое однозначное высказывание размытым,
многозначным, спорным. «Свободная игра активной интерпретации».
4. Сходны постмодернизм и авангард и в установке на интуитивное
постижение всего того, что невозможно объяснить логическим путем. Для этого
тоже есть особый термин – «постмодернистская чувствительность». Но и здесь
постмодернисты идут дальше: они любят героев, у которых с логикой и
рассудком, мягко говоря, не все в порядке. Известнейший пример – «Школа для
дураков» Саши Соколова. Восприятие героя этой книги заметно превосходит
своею тонкостью и яркостью то, как чувствует мир обычный человек. Но логика
у него чересчур своеобразная…
Под это предпочтение определенной психопаталогии постмодернисты,
конечно же, подвели теоретическую базу и предложили очередной термин –
«шизоанализ». С их точки зрения, разорванность шизоидного сознания
великолепно разрушает метатекст. И вообще в мире вечно борются два начала:
шизоидное – творческое и параноидальное – начало убивающего все живое
порядка. Если с такой точки зрения взглянуть, к примеру, на тоталитарное
государство и его лидеров, то какой открывается простор для их уничижения…
5. Отказ от диктатуры «содержания» в обоих направлениях приводит к
демонстративной сосредоточенности художников на формальной стороне
произведения. В 1990 году Виктор Ерофеев опубликовал в «Литературной
газете» статью «Поминки по советской литературе», в которой заявил, что
литература более не заинтересована в поисках «правды для народа» и впредь
сосредоточится на решении сугубо эстетических задач. Это истинно
постмодернистская позиция: формальная изощренность становится
единственным критерием художественной ценности литературного текста. В
одном из своих эссе С. Соколов «признается», что читает в книгах обычно
только первую фразу. Если она хороша – читает дальше, но это бывает редко…
Такая требовательность, кстати сказать, резко повысила качество русской
«серьезной» прозы в постсоветские времена. В советские же часто печаталась
проза очень средних достоинств, поскольку никто ее так строго не судил. И
ведь смогли же авторы быстренько «подтянуться», как только над ними нависла
угроза постмодернистского глумления. Впрочем, как мы еще увидим, не все
направления постмодерна стремятся к безупречной форме.
6. О языке надо сказать отдельно. Оба направления экспериментируют с
языком, но если авангардистов больше интересует эксперимент как таковой, то
постмодернистам важнее борьба против чересчур нормативного и
«правильного» языка. С. Соколов утверждает: «Речь, загнанная в рамки
реализма, несчастна и бездыханна. Как только убирают рамки, перестает
существовать контроль над словом, язык начинает развиваться, появляются
новые формы». Сам он использовал «поток сознания», и его текст
действительно дышит и излучает счастье: «Это пятая зона, стоимость билета
тридцать пять копеек, поезд идёт час двадцать, северная ветка, ветка акации
или, скажем, сирени цветёт белыми цветами, пахнет креозотом, пылью
тамбура, куревом, маячит вдоль полосы отчуждения, вечером на цыпочках
возвращается в сад и вслушивается в движение электрических поездов…» Но
если так работать со словом может, увы, только по-настоящему талантливый
писатель, то развивать язык с помощью нецензурной брани по силам любому…

5. 7. Образ художника в постмодернизме и авангарде внешне тоже
примерно одинаков: это, конечно, гений, которого не всякому дано понять. А
потому он сам должен как-то озаботиться созданием своего имиджа и
репутации и сам – поддерживать свою известность различными
«внеэстетическими» способами (от хорошо рассчитанных скандалов и
эпатажных выходок до тонкого умения использовать средства массовой
информации). Хоть, впрочем, эта тенденция тоже не в ХХ веке наметилась…
М.Л. Гаспаров утверждал, что «только в доромантическую эпоху, чтобы быть
поэтом, достаточно было писать хорошие стихи. Начиная с романтизма – а
особенно в нашем веке – "быть поэтом" стало особой заботой, и старания
писателей создавать свой собственный образ достигли ювелирной
изощренности. В 19 в. искуснее всего это делал Лермонтов, а в 20 веке еще
искуснее – Анна Ахматова». Самый близкий нам пример – поэт Дмитрий
Александрович Пригов, сам себя подававший в качестве «проекта» и
изображавший «образ гения» (отсюда обязательное отчество в его именовании –
по ассоциации с А.С. Пушкиным). Он, кстати, называл себя авангардистом, не
считая нужным отделять авангард от постмодернизма.
А разница между этими направлениями в данном случае, пожалуй, в том,
что художник-авангардист на первый план выдвигает непонятную профанам
гениальность, а коммерческий аспект выступлений-провокаций предпочитает
оставлять в тени. Художник же постмодернист нисколько не стесняется своей
коммерческой успешности. Больше того: раз четких эстетических критериев для
оценки произведений постмодернизм не признает (да и никто сейчас их не
имеет), то коммерческий успех во всем мире все чаще признается вполне
серьезным аргументом в пользу того или иного текста. Недаром на обложках
сплошь и рядом печатают, сколько миллионов читателей уже купили эту книгу.
И ведь действует…
И лишь в одном постмодернизм авангарду противоположен, зато очень
близок модерну – в отношении к «культурному наследию».
Продолжение следует

6. 7. Образ художника в постмодернизме и авангарде внешне тоже
примерно одинаков: это, конечно, гений, которого не всякому дано понять. А
потому он сам должен как-то озаботиться созданием своего имиджа и
репутации и сам – поддерживать свою известность различными
«внеэстетическими» способами (от хорошо рассчитанных скандалов и
эпатажных выходок до тонкого умения использовать средства массовой
информации). Хоть, впрочем, эта тенденция тоже не в ХХ веке наметилась…
М.Л. Гаспаров утверждал, что «только в доромантическую эпоху, чтобы быть
поэтом, достаточно было писать хорошие стихи. Начиная с романтизма – а
особенно в нашем веке – "быть поэтом" стало особой заботой, и старания
писателей создавать свой собственный образ достигли ювелирной
изощренности. В 19 в. искуснее всего это делал Лермонтов, а в 20 веке еще
искуснее – Анна Ахматова». Самый близкий нам пример – поэт Дмитрий
Александрович Пригов, сам себя подававший в качестве «проекта» и
изображавший «образ гения» (отсюда обязательное отчество в его именовании –
по ассоциации с А.С. Пушкиным). Он, кстати, называл себя авангардистом, не
считая нужным отделять авангард от постмодернизма.
А разница между этими направлениями в данном случае, пожалуй, в том,
что художник-авангардист на первый план выдвигает непонятную профанам
гениальность, а коммерческий аспект выступлений-провокаций предпочитает
оставлять в тени. Художник же постмодернист нисколько не стесняется своей
коммерческой успешности. Больше того: раз четких эстетических критериев для
оценки произведений постмодернизм не признает (да и никто сейчас их не
имеет), то коммерческий успех во всем мире все чаще признается вполне
серьезным аргументом в пользу того или иного текста. Недаром на обложках
сплошь и рядом печатают, сколько миллионов читателей уже купили эту книгу.
И ведь действует…
И лишь в одном постмодернизм авангарду противоположен, зато очень
близок модерну – в отношении к «культурному наследию».
Продолжение следует