6. ПРЕДИСЛОВИЕ
Именно теория решает, что мы мо
жем наблюдать.
Альберт Эйнштейн
Психоистория есть наука об исторической мотивации - не боль
ше, не меньше.
Надеюсь, что эта книга даст теоретическую основу новой
науке психоистории.
Мало кто осознает, что психоистория - единственная новая
социальная наука, которой суждено появиться в двадцатом веке,
так как социология, психология и антропология - все отделились
от философии в девятнадцатом веке.
Первая задача любой зарождающейся науки - формулиров
ка смелых, четких и доступных для проверки теорий. Необходи
мо, чтобы эти теории обладали внутренней цельностью и чтобы
на их основе можно было делать прогнозы, проверяемые и час
тично опровергаемые новым эмпирическим материалом. Провер
ка и частичное опровержение теории - цель любой науки и
единственная основа, на которой формулируются новые, обеща
ющие быть лучше теория и предсказания.
Формулировка, проверка, опровержение и переформулиров
ка психоисторической теории являются, таким образом, моей
единственной целью в этой книге.
7. 7
Каждая глава представляет собой новый научный эксперимент,
в котором я пытаюсь отождествить себя с действующими ли
цами исторической драмы и исследовать свое собственное
бессознательное с тем, чтобы постичь историческую мотивацию.
Лишь сумев осуществить внутренний акт открытия, я смогу дви
нуться вглубь к новому историческому материалу, чтобы прове
рить модели мотивации и групповой динамики, которые, как мне
кажется, я обнаружил. Как признал еще давно Дильтей, это един
ственный путь творения психоистории. В конце концов, психе мо
жет открывать мотивы других, лишь исследуя самое себя. Моти
вы других видов, будучи по сути совершенно отличными от наших,
в буквальном смысле непостижимы. Только открыв «Гитлера в
себе», мы сможем понять Гитлера. Кто отрицает «Гитлера в нас»,
тот не способен творить психоисторию. Я, как и Гитлер, был за
битым, запуганным ребенком и злопамятным юношей. Я признаю,
что он есть во мне, а при известной доле храбрости могу почув
ствовать в своих поджилках тот ужас, который испытывал он, когда
способствовал европейскому Gotterdammerung-y.
Необходимость погружения в глубины собственного психе в
процессе психоисторического исследования часто заставляет
критиков путать интроспекцию с галлюцинацией. Политический
психолог Ллойд Этередж признается, что не может понять, «то ли
работа Демоза - откровение смелого, провидческого гения, то ли
это взбудораженная фантазия умалишенного». Историк Лоуренс
Стоун по прочтении моей работы не знает, «как решить пробле
му отношения к такой смелой, такой дерзкой, к такой догматич
ной, к такой воодушевляющей, к такой извращенной и со всем
тем так обстоятельно документированной модели». А Дэвид
Стэннэрд высказывает опасение, что интроспекция - это всего
лишь регрессия, и считает, что моя работа находится «далеко за
пределами даже самого снисходительного определения учености»,
поскольку, говорит он, я выполняю свои исследования, «в тече
ние сотен часов ползая под постельным бельем в двухлетних
поисках ответов на загадки истории». Конечно, интроспекция -
опасная задача, и тот, кто пытается применить ее в психоисто
рии, рискует быть обвиненным в том, что сам является един
ственным источником тех фантазий, которые исследует.
Поскольку интроспекция - такой важный инструмент в
исследовании исторической мотивации, то личная жизнь
психоисторика должна быть тесно связана с темой, которую он
8. 8 ллойд ДЕМОЗ
или она выберет. «Ничего не любя и не ненавидя - ничего и
не поймешь» — это трюизм в психологических науках. Поэто
му никого не должно удивлять, что то десятилетие моей жиз
ни, когда я занимался исследованиями и писал эти главы, я сам
прожил эти главы: об эволюции детства писал, когда рос сын,
об истоках войн - во время развода, о фетальном происхожде
нии истории - во время беременности новой жены. Кроме того,
я могу проследить влияние на эти очерки моего первого и вто
рого курсов психоанализа, или развития нашего Института пси
хоистории, либо «Журнала психоистории», где очерки были впер
вые опубликованы. Все это имеет отношение к открытию. Но
в конце концов о теории судят по тому, насколько хорошо она
объясняет материал. Я систематически изучал свои собствен
ные сновидения, чтобы лучше понять как свою роль в психо
исторических группах, так и исторический материал - ведь
история, как и сновидения, обретает совершенно определенный
смысл, когда знаешь законы ее символической трансформации.
Однако истинная ценность моих психоисторических теорий
выводится не из моих сновидений, а из способностей объяснить
разделяемые мотивы индивидов в исторических группах.
«Психогенную теорию истории», которую я излагаю в этой
книге, легко понять, хотя часто в нее трудно поверить. Вкратце
ее можно охарактеризовать как теорию, гласящую, что история
включает проигрывание взрослыми групповых фантазий, ос
нованных на мотивации, которая в исходном виде является ре
зультатом эволюции детства.
Я называю эту теорию «психогенной», а не «экономической»
или «политической», поскольку она рассматривает человека ско
рее как homo relatens* , а не как хомо экономикус или хомо по-
литикус - то есть, ищущего взаимоотношений, любви больше,
чем денег или власти. Теория утверждает, что реальным бази
сом для понимания мотивации в истории являются не экономи
ческий или социальный класс, а «психокласс» - разделяемый
стиль воспитания детей. Таким образом, неофициальный девиз на
шего «Журнала психоистории»: «нет детства - нет психоистории»,
как бы он ни был труден для осуществления, должен постоянно
напоминать нам о первоочередной психогенной цели, когда мы
выковываем свою новую науку.
* человек общительный (лат.) - здесь и далее прим. ред.
9. ПРЕДИСЛОВИЕ 9
В качестве раздела научной психологии психоистория пред
ставляет собой просто психологию очень больших групп. Она
основана на психоанализе, поскольку это самое значительное
направление глубинной психологии двадцатого века - в проти
воположность социологической теории, которая основана на ас-
социационизме. восемнадцатого века или на его варианте девят
надцатого века, бихевиоризме. Однако, как постоянно подчерки
вал психоисторик Рудольф Бинион, психоисторические законы
являются sui generis*, их нельзя вывести на основе клинической
практики, но только из исторического наблюдения. Ведь, вытекая
из законов индивидуальной психологии, они выходят за преде
лы последних, характеризуя динамику, свойственную исключи
тельно большим группам, и сводятся к клинической психологии
не больше, чем астрономия - к атомной физике. Таким образом,
в поле зрения моей работы целая «история психе», а не просто
«использование психологии в истории». Это значит, что психо
история, которая пишется теми из нас, кто связан с Институтом
психоистории, происходит не столько из знаменитого «следующе
го задания» Уильяма Лангера историкам «использовать психоана
лиз в истории», сколько из изначальной надежды Фрейда на то,
что «мы можем рассчитывать, что однажды кто-нибудь отважится
заняться патологией культурных сообществ».
Высказанное Фрейдом предположение, что целые группы
могут быть патологичны, тревожит историков. Британский исто
рик Э. П. Хеннок, исходя из исторического релятивизма, порицает
мою работу за «грубость и полнейшее сумасбродство»:
«То, что человек других эпох мог вести себя совершен
но не так, как мы, и в то же время быть не менее ра
зумным и здоровым, уже давно является основопола
гающей концепцией среди историков. Однако к мен
тальному миру Демоза это не относится... нормальные
обычаи обществ прошлого постоянно объясняются в
терминах психозов».
Хотя на самом деле я никогда не применял слова «психоз»
к группам, я знаю, что он имеет в виду. Это тот же самый
исторический релятивизм, который был предложен Филиппом
Ариесом, сказавшим, что люди прежних времен, прибегавшие к
сексуальному насилию над детьми, нормальны, потому что
своего рода, своеобразный (лат.)
10. 10
«широко распространенный обычай играть с половыми органами
детей составлял часть широко распространенной традиции».
Такого рода релятивизм был популярен среди антропологов в
30-х - «любую культуру можно судить только с точки зрения ее
собственной системы ценностей» - пока не пришла вторая ми
ровая война, когда уже дико было говорить, что нацизм - лишь
отражение культуры, одобряющей сожжение младенцев в печах.
Нет просто никакой возможности исключить ценности из пси
хоистории - любить детей лучше, чем бить детей, в любой куль
туре, даже если психоисторик путем эмпатии может попытать
ся избавиться от этноцентризма. Поскольку главное, на что я де
лаю упор в этой книге, - это идея, что психологическая зрелость
является историческим достижением, то каждая страница того,
что вы собираетесь прочитать, проникнута моей системой цен
ностей, и вам следует приготовиться подвергать сомнению не
только факты, но и мои ценности. Конечно, как и в случае с
любой исторической теорией.
Система ценностей любой социальной науки запечатлена в са
мих ее основах. Когда зарождалась социология, Конт и Дюркгейм
считали, что лишь ограничивают предмет изучения, постулируя
первый принцип: «общество предшествует индивиду». Однако с тех
пор, как Поппер показал, что это холистическое заблуждение, ко
торое нa самом деле является оценкой группы (я бы даже ска
зал «групповой фантазии») как более важной по сравнению с
индивидом, социология дрейфует без теоретической базы. В самом
деле, понятие «общества» придумано ради отрицания индивидуаль
ной мотивации в группах. Дюркгейм был нетерпим к этому пе
реходу от психологии, заявляя, что «всякий раз, когда социальное
явление объясняется непосредственно как психологическое явле
ние, мы можем быть уверены, что это объяснение неверно». По
этому я никогда не использую слово «общество» (принимая вместо
него непредметный термин «группа»), поскольку считаю его еще
одной проективной оцекой, как и «Бог» или «ведьма», освобожда
ющей индивида от ответственности. «Обществом вызвано то-то и
то-то» - всегда или тавтология, или проекция, и в этой книге я со
знательно намереваюсь дать теоретическую систему, основанную
на методологическом индивидуализме в качестве альтернативы
холистической социологии Дюркгейма и Маркса,
Означает ли это, что психоистория полностью сводит предмет
своего изучения к «психологическим мотивам»? Да. Только у психе
11. 11
могут быть мотивы - у фабрики их не может быть, у ружья не
может быть. Является ли в таком случае психоистория «истори
ей, сведенной просто к личным мотивам»? Снова да. Все мотивы
персональны, пусть даже слово «просто» - отрицание их значимо
сти. А обвинение в «редукционизме», которое часто направляют
в адрес психоистории, выдвигается просто невпопад, поскольку
сведение внешне сложных и несопоставимых процессов к более
простым и основным силам и принципам является на самом деле
не недостатком, а научной целью. Все остальные науки уже дав
но поняли, что мир имеющихся «фактов» почти бесконечен; лишь
историки по-прежнему верят, что могут узнать что-то новое, лишь
накапливая все новые и новые повествовательные «факты».
Историков воспитывают на теории уникальности любого ис
торического события. Большинство повествующих историков
убеждены в этом принципе по отношению к человеческой исто
рии не меньше, чем средневековый человек - по отношению к
естественной истории. Современные историки в лучшем случае
изложат некоторые политические события, а затем некоторые эко
номические события и после простого сопоставления придут к вы
воду, что эти два повествования составляют теорию. Но нарратив
ная история - не наука и не предназначена ею быть. Нарратив
ная история описывает ход исторических событий; психоистория
открывает законы исторической мотивации. Нарративная история
полна «случайностей» и «ошибок»; психоистория имеет дело лишь
с закономерностями, особенно «случайностей» и «ошибок». Писа
ная история сосредоточена на периодах, и считается, что любой
историк должен специализироваться на каком-нибудь периоде или
стране; психоистория же — сравнительная наука, и не может спе
циализироваться на одной области истории, так же, как астроном
не может специализироваться на одной области неба. Когда я в
своих лекциях скачу по периодам, студенты жалуются: «Не похоже,
что вы действительно занимаетесь историей». Они правы.
Но как же отличается эта новая научная модель от привычно
го взгляда на историю! То, что вы прочтете в этой книге, перевер
нет с ног на голову почти любое представление об истории, кото
рое вы когда-либо черпали из других источников. Вместо влия
ния общественных событий на частную жизнь вы увидите, как
частные фантазии проигрываются на публичной сцене. Вместо де
ятельности главным образом взрослых мужчин вы увидите,, что
история определяется прежде всего в семьях женщинами и детьми
12. 12 ллойд ДЕМОЗ
в не меньшей степени, чем мужчинами, и лишь потом отражает
ся в публичной деятельности взрослых. Вместо нескольких лиде
ров, удерживающих власть над массами индивидов, вы обнаружи
те, что сами группы дают лидерам поручения, так что «власть» ста
новится главным образом проблемой группового мазохизма, а не
силы. Вы обнаружите, что войны являются на самом деле не ужас
ными «ошибками», а желаниями. Вы увидите, что прогресс, позво
ливший нам преодолеть магию и суеверия, является следствием
не накопления знаний, а роста психологической зрелости в резуль
тате эволюции детства. Вместо спокойного и уверенного традици
онного человека и помешанного современного человека вы уви
дите, что традиционный человек стоит гораздо ближе к шизоид
ному типу, а современный - к счастью и целостности, и узнаете
причины. Вопреки представлению о традиционной семье как о
сильном когда-то, а сейчас терпящем упадок институте, вы станете
свидетелем роста семьи, с любовью к детям и между супругами,
как новейшего приобретения, которое со временем все крепнет.
Вы придете к мнению, что цивилизация - это не растущее со вре
менем отречение от удовольствий, связанных с инстинктом, а на
оборот, все большее удовлетворение потребностей. И наконец, вы
обнаружите, что история - не победа морали, суперэго, а победа же
лания и разума, ид и эго над суперэго.
Если после всего этого я кажусь оптимистом, то я не хотел
бы оставлять вас в заблуждении. Эволюционисты не всегда
оптимисты. Поскольку я не пытаюсь идеализировать историю, то
это уже лишает меня важнейшего качества, необходимого, чтобы
быть оптимистом. А раз вигская интерпретация истории основана
на идее неотвратимого прогресса в результате накопления зна
ний, то моя теория не может быть вигской. В чем я действительно
убежден, так это в том, что, каких бы высот зрелости мы ни
достигли в ходе медленной эволюции детства, это достижение
находится сейчас под угрозой нашей технологической способно
сти к саморазрушению, способности, которая доходит сейчас до
пятнадцати тонн тротила на каждого мужчину, женщину и ребен
ка на Земле. Если мы не поймем, каким образом к этому при
шли и почему все еще нуждаемся в периодических жертвенных
очищениях, то вскоре осуществим свою инфантильную группо
вую фантазию уничтожения всего мира.
13. 13
Если моя книга поможет это понять, то я буду считать, что она
удалась.
11 июля 1981г. Ллойд Демоз,
директор Института психоистории,
2315, Бродвей, Нью-Йорк, Нью-Йорк,
10024
14. Глава 1
ЭВОЛЮЦИЯ ДЕТСТВА*
Слышите детей стенанья,
О мои братья...
Плач детей
Элизабет Баррет Браунинг
История детства - это кошмар, от которого мы только недавно
стали пробуждаться. Чем глубже в историю — тем меньше
заботы о детях и тем больше у ребенка вероятность быть уби
тым, брошенным, избитым, терроризированным и сексуально
оскорбленным. Моя задача состоит в том, чтобы рассмотреть, на
сколько история детства может быть извлечена из тех свиде
тельств, которые остались нам.
Такая возможность не была прежде замечена историками,
потому что серьезная история долгое время рассматривала све
дения о событиях публичной, а не частной жизни. Историков
очень занимала шумная песочница истории, где сооружались вол
шебные замки и устраивались великолепные битвы, но они со
вершенно игнорировали то, что происходило в домах вокруг этой
игровой площадки. Мы же, вместо того, чтобы искать причины
сегодняшних событий в песочных сражениях прошлого, зададим
ся вопросом, как поколения родителей и детей создавали между
собой то, что в дальнейшем было разыграно на арене публичной
жизни.
* Материал этой главы впервые был опубликован в The History of
Childhood, New York: Psychohistory Press, 1974.
15. ЭВОЛЮЦИЯ ДЕТСТВА 15
ПРЕДЫДУЩИЕ РАБОТЫ ПО ИСТОРИИ
ДЕТСТВА
Хотя я считаю свою попытку первым серьезным исследова
нием по истории детства на Западе, историки, безусловно, и рань
ше время от времени писали о детях.
1-5
Несмотря на это, я счи
таю, что изучение истории детства только начинается, посколь
ку в большинстве этих работ очень сильно искажают факты о
детстве в периоды, которые рассматриваются. Официальные
биографы - наихудшие из лжесвидетелей; детство обычно иде-
ализируется, и только немногие биографы дают какую-то полез
ную информацию о первых годах героя. Исторические социоло
ги наловчились выпускать теории, объясняющие изменения
детства, даже не потрудившись изучить хотя бы одну семью про
шлого или настоящего.
6
Историки литературы, путая книги с
жизнью, рисуют воображаемую картину детства, как будто мож
но узнать, что действительно происходило в американском доме
девятнадцатого века, почитав «Тома Сойера».
7
Но отчаяннее всего защищается от фактов, которые он под
нимает, социальный историк, чья работа - раскапывать реальность
социальных условий прошлого.
8
Когда один социальный историк
обнаружил широко распространенное детоубийство, он объявил
его «восхитительным и гуманным».
9
Когда другая описывает ма
терей, которые регулярно бьют своих детей палками еще в ко
лыбели, она добавляет без малейшего правдоподобия, что «если
эта дисциплина была и суровой, то она была равно и справедли
вой, и осуществляемой с добротой».
10
Когда третья обнаружила
матерей, которые купали своих детей в ледяной воде каждое утро,
чтобы «закалить» их, и дети от этого умирали, она говорит, что
«они не были намеренно жестокими», но «просто читали Руссо
и Локка».
11
Нет такой практики в прошлом, которая не показа
лась бы добром социальному историку. Когда Лэзлетт находит
родителей, регулярно отправляющих своих детей в семилетнем
возрасте в другие дома в качестве слуг и берущих других де
тей для прислуживания себе, он говорит, что это действительно
доброе дело, так как «показывает, что родители, может быть, не
желали подчинять собственных детей трудовой дисциплине
дома».
12
Согласившись, что жестокое избиение маленьких детей
различными предметами «в школе и дома, кажется, было приня
то в семнадцатом веке и позднее», Вильям Слоэк чувствует себя
16. 16
обязанным добавить, что «дети тогда, как и позднее, иногда за
служивали избиения».
13
Филипп Ариес, собрав так много свиде
тельств открытых сексуальных развлечений с детьми, что допус
кает даже, что «игры с интимными местами детского тела состав
ляли часть широко распространенной традиции»,
14
берется
описать «традиционную» сцену, где .чужак в конном кортеже на
брасывается на маленького мальчика, «грубо шаря рукой внутри
коляски с мальчиком», в то время как отец улыбается. И он
заключает: «Все, что происходило, было игрой, от чьей скабрез
ной природы мы склонны уклоняться или преувеличивать ее».
15
Масса свидетельств скрыта, искажена, смягчена или проигнори
рована. Ранние годы детства исключены из игры, бесконечно
изучается формальное содержание образования, а эмоциональное
содержание опущено за счет подчеркивания законодательства о
детях, домашний обиход опущен. И если характер книги таков, что
никак нельзя проигнорировать повсеместность неприятных фак
тов, придумывается теория о том, что «хорошие родители не ос
тавляют следов в письменных свидетельствах». Когда, например,
Алэн Валентайн изучает письма сыновьям от отцов за 600 лет
и среди 126 отцов он не может найти ни одного, кто не был бы
бесчувственным, морализирующим и озабоченным только собой,
он заключает: «Несомненно, бесконечное число отцов писало
своим сыновьям письма, которые бы согрели и порадовали наши
сердца, если бы мы только смогли найти их. Самые счастливые
из отцов не попали в историю, а люди, бывшие не в ладах со
своими детьми, сподобились написать разрывающие сердце пись
ма, которые приводятся».
16
Так же и Анна Барр, просмотрев 250
автобиографий, отмечает отсутствие счастливых воспоминаний о
детстве, но тщательно воздерживается от выводов.
17
Из всех книг по истории детства книга Филиппа Ариеса, ви
димо, самая известная; один историк замечает, что по частоте она
«цитируется, как Священное Писание».
18
Центральный тезис Ари
еса противоположен моему: он утверждает, что раньше ребенок
был счастлив потому, что имел свободу смешиваться с другими
возрастными группами, а особое состояние, известное как детство,
было «изобретено» в начале нового времени, породив тираничес
кое представление о семье, разрушившее дружбу и общительность,
лишившее детей свободы и бросившее их под розги и в карцеры.
Чтобы доказать этот тезис, Ариес использует два основных
аргумента. Во-первых, он говорит, что понятие детства не было
17. ЭВОЛЮЦИЯ ДЕТСТВА 17
известно раннему средневековью. «Средневековое искусство
почти до двенадцатого века не знало детства или не пыталось
изображать его, потому что художник не был способен рисовать
ребенка иначе как уменьшенным взрослым».
19
Отброшено не
только искусство древности, но и проигнорированы многочислен
ные свидетельства того, что средневековые художники могли на
самом деле реалистически изображать детей.
20
Этимологический
аргумент в пользу того, что отдельное понятие детства отсутство
вало, также неприемлем.
21
В любом случае понятие «изобрете
ние детства» столь легковесно, что даже непонятно, как такое
число историков клюнуло на него.
22
Его второй аргумент, что со
временная семья ограничивает свободу ребенка и увеличивает су
ровость наказания, прямо противоречит очевидному.
Гораздо более приемлема четверка книг, только одна из кото
рых написана профессиональным историком: «Ребенок в про
грессе человечества» Джорджа Пэйна, «Делатели ангелов» Дж.
Рэтри Тэйлора, «Родители и дети в истории» Дэвида Ханта и
«Ребенок с эмоциональными нарушениями - тогда и теперь» Дж.
Луизы Десперт. Пэйн, писавший в 1916 г., первым изучил ши
рокое распространение детоубийства и жестокости по отноше
нию к детям в прошлом, особенно в древности. Богато докумен
тированная книга Тэйлора представляет собой ученое психо
аналитическое прочтение детства и личности в Англии конца
восемнадцатого века. Хант, подобно Ариесу, сосредоточен на уни
кальном документе семнадцатого века, дневнике Эроара о детстве
Людовика XIII, но делает это с большой психологической чутко
стью и сознанием психоисторических приложений своих откры
тий. И Десперт, давая сравнительный психиатрический анализ
плохого обращения с детьми в прошлом и настоящем, обозревая
ряд эмоциональных установок по отношению к детям со времен
древности, выражает свой растущий ужас от открытия истории
непрерывной «жестокости и бессердечия».
23
Но, несмотря на появление указанных книг, центральные воп
росы сравнительной истории детства пока еще только ставятся,
а до ответов далеко. В следующих двух разделах этой главы я
изложу некоторые из психологических принципов, применимых
к отношениям взрослого и ребенка в прошлом. Использован
ные примеры достаточно типичны для жизни детей в прошлом;
не показывая их распространения в соответствующие периоды,
я выбрал их как нагляднейшие иллюстрации описываемых
18. 18
психологических принципов. Только в трех идущих далее раз
делах с обзорами истории детоубийства, выбрасывания, вскарм
ливания, пеленания, побоев и сексуального насилия я начну рас
сматривать, как широко распространялись указанные практики в
каждый период.
ПСИХОЛОГИЧЕСКИЕ ПРИНЦИПЫ
ИСТОРИИ ДЕТСТВА:
ПРОЕКТИВНАЯ И ВОЗВРАТНАЯ РЕАКЦИИ
Изучая детство многих поколений, важнее всего сосредото
читься на тех моментах, которые более всего влияли на психику
следующего поколения. Во-первых, на том, что происходит, когда
взрослый находится лицом к лицу с ребенком, который чего-то
хочет. В распоряжении взрослого, по-моему, имеются три спосо
ба реагирования:
1) он может использовать ребенка как сосуд для проекции
содержания своего собственного бессознательного (проек
тивная реакция);
2) он может использовать ребенка как заместителя фигу
ры взрослого, значимого для него в его собственном дет
стве (возвратная реакция);
3) он может сопереживать потребностям ребенка и дей
ствовать, чтобы удовлетворить их (реакция сопережива
ния).
Проективная реакция, конечно, известна психоаналитикам под
рядом терминов, от проекции до проективной идентификации, а
более конкретно - навязчивой формы эмоционального опорож
нения на других. Психоаналитикам, например, хорошо знаком тип,
используемый пациентами в качестве «сливной ямы»
24
для сво
их обильных проекций. Такое положение существа, используемого
как сосуд для проекций, обычно для детей в прошлом.
Возвратная же реакция известна исследователям родителей,
избивающих своих детей.
25
Ребенок существует лишь для того,
чтобы удовлетворять родительские потребности. Неспособность
ребенка в качестве родительской фигуры дать ожидаемую от
него любовь всегда вызывает наказание. Как рассказывала одна
такая мать: «Меня никогда в жизни не любили. Когда ребенок
родился, я думала, что он будет любить меня. Если он плачет, то,
значит, не любит меня. Поэтому я бью его».
19. ЭВОЛЮЦИЯ ДЕТСТВА 19
Третий термин, эмпатия, используется здесь в более узком
смысле по сравнению со словарным определением - это спо
собность взрослого регрессировать к уровню потребностей ре
бенка и правильно распознать их без примеси своих собственных
проекций. Кроме того, взрослый должен в определенной степе
ни дистанцироваться от потребности ребенка, чтобы быть способ-.
ным удовлетворять ее. Эта способность идентична с используе
мым психоаналитиками бессознательным «свободнотекущим
вниманием», или, как Теодор Райк называет его, «слушанием тре
тьим ухом».
26
Проективная и возвратная реакции у родителей прошлого
часто смешивались, производя эффект, который я называю двой
ным образом. В этом случае ребенок одновременно рассматри
вается как полный проективных желаний, подозрений и сексуаль
ных мыслей взрослого и в то же время как отцовская или ма
теринская фигура. То есть одновременно плохим и любимым.
Кроме того, чем дальше вглубь истории, тем более «конкретны»
или реифицированы эти реакции, что порождает все более сбив
чивые установки по отношению к детям, сходные с установками
родителей современных избиваемых или шизофренических детей.
Первой иллюстрацией этих явно смежных понятий, которые
мы будем изучать, является некая сцена между взрослым и ре
бенком из прошлого. Год 1739-й, мальчик Никола четырех лет.
Случай ему запомнился и подтверждался его матерью. Его дед,
который был довольно внимателен к нему предыдущие несколь
ко дней, решает «испытать» его и говорит: «Никола, сынок, у тебя
много недостатков, и это огорчает твою мать. Она моя дочь и
всегда почитала меня; повинуйся мне и ты, исправься, а не то я
исполосую тебя, как собаку, которую учат». Никола, рассержен
ный предательством «со стороны того, кто был так добр к нему»,
швыряет свои игрушки в огонь. Дед кажется удовлетворенным.
- Никола... я сказал это, чтобы испытать тебя. Неужели
ты действительно думаешь, что твой дедушка, который был
так добр к тебе вчера и днем раньше, может обращаться
сегодня с тобой, как с собакой? Я считал тебя разумным...
- Я не животное, как собака.
- Нет, ты не такой разумный, как я считал, иначе бы ты
понял, что я тебя только испытывал. Это была только
шутка... Подойди ко мне.
Я бросился к нему на руки.
20. 20
- Это не все, - продолжал он, - я хочу, чтобы ты по
дружился с матерью; ты огорчал, глубоко огорчал ее...
Никола, твой отец любит тебя, а ты любишь его?
- Да, дедушка!
- Представь, что он в опасности и, чтобы спасти его,
тебе надо положить руку в огонь. Ты сделаешь это? По
ложишь... туда, если будет необходимо?
- Да, дедушка.
- А ради меня?
- Ради тебя? Да, да.
- А ради матери?
- Ради мамы? Обе руки, обе руки.
- Мы хотим увидеть, говоришь ли ты правду, посколь
ку твоя мать очень нуждается в твоей маленькой помо
щи! Если ты любишь ее, ты должен доказать это.
Я ничего не спросил, но, подытожив все, что было ска
зано, подошел к очагу и, пока они делали друг другу знаки,
сунул правую руку в огонь. Боль исторгла из меня глу-
бокий вздох.
27
Что делает такого рода сцену столь типичной для отношений
взрослого и ребенка в прошлом, так это существование столь
противоречивых установок со стороны взрослых без окончатель
ного разрешения. Ребенок любим и ненавидим, вознагражден и
наказан, дурен и обожаем одновременно. Помещение ребенка в
«двойную связку» противоречивых сигналов (что Бэйтсон
28
и
другие считают основой шизофрении) происходит само собой. Но
противоречивые сигналы исходят от взрослых, которые силятся
показать, что ребенок одновременно очень плох (проективная ре
акция) и очень любим (возвратная реакция). Функция ребенка -
умерить растущие тревоги взрослого; ребенок действует как за
щита взрослого.
Именно проективные и возвратные реакции делают невозмож
ной вину за жестокие избиения, столь частые в прошлом. Все
потому, что избивают не реального ребенка. Наказывают или
собственную проекцию взрослого («Посмотрите, как она строит
глазки! Как снимает мужчин - она настоящая секс-штучка!» —
говорит мать о побитой дочери двух лет), или порождение воз
вратной реакции («Он думает, что он - босс, все время хочет
двигать делами! Но я показал ему, кто тут командует!» - гово
рит отец, раскроивший череп своему девятилетнему сыну).
29
21. ЭВОЛЮЦИЯ ДЕТСТВА 21
В исторических источниках избивающего и избиваемого часто
смешивают и поэтому вину теряют. Американский отец (1830 г.)
рассказывает, как он избивал своего четырехлетнего сына хлыс
том за то, что тот не мог чего-то прочесть. Голый ребенок свя
зан в подвале:
«Так вот его изготовив, в горе, с моей дражайшей поло
виной, хозяйкой моего дома, с упавшими сердцем, стал я
работать розгой... Во время этого весьма нелюбезного,
самоотрицательного и неприятного дела я часто останав
ливался, назидая и пытаясь убеждать, заглушая извине
ния, отвечая на протесты. Я ощущал всю силу боже
ственного авторитета и особую власть, как ни в одном
деле за всю мою жизнь... Но при такой степени все под
чинявшего злого чувства и упрямства, каковую мой сын
изъявлял, неудивительно, что он думал, что отколотил бы
меня, хилого и робкого, каким я был. И в знании того, что
он поступал так, я изнемогал от избиения его. Все это
время он не чувствовал жалости ни ко мне, ни к себе».
30
Именно с такой картиной слияния отца и сына, где отец сам
жалуется, словно избиваемый, и нуждается в сострадании, мы
столкнемся, когда спросим, почему побои были столь широко
распространены в прошлом. Ренессансный педагог говорит, что,
наказывая ребенка, вы должны ему сказать, «что вы наказывае
те себя, наказываете сознательно, и требуете от него не ввергать
вас больше в таковые труд и боль. Поскольку, если ты так по
ступаешь [говорите вы], ты должен страдать частью моей боли
и потому ты должен будешь испытать и подтвердить, что эта боль
для нас обоих». Мы не должны так легко пропускать такие
слияния и затушевывать их ложь.
31
На самом деле, родитель видит ребенка настолько переполнен
ным частями его, родителя, что даже несчастья с ребенком пе
реживаются им как собственные раны. Нэнни, дочь Коттона
Мэзера» упала в огонь и сильно обожглась, а он объявляет: «Увы,
за мои грехи справедливый Бог бросил мое дитя в огонь!»
32
Он
выискивает, что он накануне сделал плохого, но, веря, что нака
зан сам, не испытывает вины перед ребенком (например, за то,
что оставил его одного) и ничего не предпринимает. Скоро еще
две дочери жестоко обожглись. В ответ он читает проповедь:
«Какой вывод должны извлечь родители из несчастий, свалив
шихся на их детей».
22. 22 ллойд ДЕМОЗ
Несчастные случаи с детьми заслуживают внимательного
рассмотрения, так как в них скрывается ключ к пониманию того,
почему взрослые в прошлом были такими плохими родителями.
Я оставляю пока в стороне желание смерти ребенка, об этом
дальше. Несчастные случаи в больших количествах происходи
ли из-за того, что детей оставляли одних. Дочь Мэвера Нибби об
горела бы до смерти, «не проходи возле окна случайный прохо
жий»,
33
так как никто не слышал ее криков. Для колониального
Бостона это обычный случай:
«После ужина мать уложила детей в комнате, где они
спали одни, и родители отправились в гости к соседу.
По возвращении... мать подошла к постели и не нашла
младшего ребенка (девочку около пяти лет). После дол
гих поисков ее нашли упавшей в колодец в их под
вале...»
34
Отец увидел в происшествии наказание за работу в празд
ник. Дело не только в том, что до двадцатого века маленьких
детей было принято оставлять одних. Важнее, что родители не
заботились о предотвращении несчастий, поскольку не видели в
том своей вины: наказывались-то якобы они сами. Поглощенные
проекциями, они не изобретали безопасных печей и часто даже
не отдавали себе отчета в том, что за детьми надо просто сле
дить. Их проекции, к несчастью, делали неизбежными повторения
происшествий.
Использование ребенка как «туалета» для родительских про
екций стоит за самим понятием первоначального греха. Восем
надцать столетий взрослые были согласны, что, как отмечает
Ричард Олестри (1676 г.), «новорожденный полон пятен и выде
лений греха, который наследует от наших прародителей через
наши чресла...»
35
Баптизм практиковал настоящий экзорсизм, а
вера, что ребенок, который кричит во время крещения, испускает
дьявола, надолго пережила официальное разрешение экзорсизма
при Реформации.
36
Даже когда религиозные власти не распрос
траняются о дьяволе - он здесь. Вот картина еврейского рели
гиозного обучения в Польше девятнадцатого века:
«Оно получало сильную радость от агоний маленькой
жертвы, трепетавшей и дрожавшей на скамье. И оно
практиковало телесные наказания холодно, медленно,
обдуманно... от мальчика требовали снять одежду, лечь
поперек скамьи... и налегали на кожаную плеть..,
23. ЭВОЛЮЦИЯ ДЕТСТВА 23
«В каждом человеке находятся добрый дух и злой дух.
Местообитание доброго духа - голова. Есть свое место
и у злого духа - по нему вас и хлещут».
37
Ребенок прошлого был так перегружен проекциями, что ему-
то даже много плакать или просить было опасно. Существует
' большая литература о детях, оставленных эльфами взамен.по
хищенных.
38
Обычно недопонимают, что убивали не только урод
ливых детей, «подкидышей эльфов», но также и тех, о ком пи
шет св. Августин: «...страдают от демона... они под властью дья
вола... некоторые дети умирают в такой напасти».
39
Некоторые
отцы церкви полагали, что постоянный плач ребенка свидетель
ствует о грехе.
39
Шпренгер и Кремер в своем руководстве по
охоте на ведьм «Malleus Maleficarum»* утверждают, что под
кидышей эльфов можно распознать по тому, что они «всегда
жалобнее всех ревут и никогда не растут, даже если будут со
сать сразу четырех или пятерых матерей». Лютер соглашает
ся: «Это правда: они часто берут у женщин детей из кроваток
и ложатся туда сами, а когда оправляются, едят или орут, то не
сноснее десяти детей».
41
Гвиберт Ножанский, писавший в две
надцатом веке, считает свою мать, возившуюся с приемным ре
бенком, святой:
«...ребенок так изводил мою мать и ее слуг безумными
воплями и криком по ночам, хотя дни он очень мило
проводил в играх и сне, что никто в этой маленькой .
комнате не мог заснуть. Я слышал от нянь, которых она
нанимала, что ни на одну ночь они не могли опустить
погремушку, таким капризным был ребенок. Не по своей
вине, а из-за дьявола, сидевшего в нем. Все усилия про
гнать оного были напрасны. Добрая женщина была му
чима крайней болью, и ничто не могло помочь ей среди
этих пронзительных криков... Все же она и не подума
ла выбросить ребенка из своего дома».
42
Из-за веры в то, что ребенок на грани превращения в абсо
лютно злое существо, его так долго и так туго связывали, или
пеленали. Этот мотив чувствуется у Бартоломеуса Англикуса
(ок.1230 г.): «Из-за нежности члены ребенка могут легко и бы
стро согнуться и скривиться и принять разные формы. И посе
му конечности и члены подлежит связывать повязками и дру
гими подручными средствами, чтобы они не были изогнуты и не
* «Молот ведьм» (лат.)
24. 24
принимали дурной формы...»
43
Ребенок пеленался потому, что был
полон опасными, злыми родительскими проекциями. Пеленали по
тем же причинам, что и сейчас в Восточной Европе; ребенка надо
связать, иначе он исплачется, поцарапает себе глаза, сломает
ножки или будет трогать гениталии:" Как мы увидим скоро в
разделе о пеленании и стеснениях, все это часто выливалось, в
надевание всякого рода корсетов, спинодержателей, кукольных
шнуровок; детей привязывали к стульям, чтобы те не ползали по
полу «подобно животным».
Но если взрослый проецирует все свои неприемлемые чувства
на ребенка, то ясно, какие жестокие меры, вроде пеленаний, он
должен применить, чтобы удержать своего «нужникового ребен
ка» под контролем. Я еще рассмотрю, какие методы контроля
использовались родителями на протяжении столетий, но сейчас
я хочу дать иллюстрации только одного - запугивания привиде
ниями - чтобы обсудить проективный характер этой меры.
Имя всяческого рода привидениям, которыми детей запугива
ли до недавнего времени, - легион. У древних были свои Ламия
и Стрига, которые, подобно еврейскому прототипу Лилит, пожи
рали детей живьем. Они, вместе с Мормоной, Канидой, Пойной,
Сибарис, Акко, Эмпузой, Горгоной и Эфиальтой, «были изобрете
ны на благо детей, чтобы сделать их менее опрометчивыми и
непослушными», как считает Дион Хризостом.
45
Большинство
древних соглашалось, что было бы хорошо постоянно держать пе
ред детьми изображения ночных демонов и ведьм, всегда гото
вых их украсть, съесть, разорвать на куски, выпить из них кровь
и костный мозг. В средние века, конечно, ведьмы и колдуны, вме
сте с обязательным евреем, перерезывателем детских глоток, вме
сте с ордами других монстров и страшилищ, «какими няни лю
бят пугать детей», - на переднем плане.
46
После Реформации же
сам Бог, который «обрекает вас геенне огненной, как вы обрека
ете пауков или других отвратительных насекомых огню»,
47
был
главным страшилищем для запугивания детей. Трактаты были
написаны понятными для детей выражениями с описанием мук,
которые Бог приберегает для них в аду: «Маленький ребенок в
раскаленной печи. Слушай, как он молит выпустить его оттуда.
Он топает маленькими ножками об пол...»
48
Когда церковь перестала возглавлять кампанию по запугива-
нию детей, стали использоваться более «семейные» персонажи:
вервольф, глотающий детей. Синяя Борода, который рубит их на
25. ЭВОЛЮЦИЯ ДЕТСТВА 25
куски, Бонн (Бонапарт), пожирающий детское мясо, черный чело
век или трубочист, крадущий детей по ночам.
49
Эти традиции
стали подвергаться нападкам лишь в девятнадцатом веке. Один
английский родитель сказал в 1810 г.: «Когда-то господствовав
ший обычай запугивания юных созданий теперь осуждают все, ибо
нация поумнела. Однако и сейчас страх сверхъестественных сил
и темноты можно считать настоящим несчастьем детей...»
50
Даже в наши дни во многих европейских селениях родители про
должают пугать детей такими персонажами, как loup-gary (волк-
оборотень), bаrbи (бородач) или rатопеиr (трубочист), или гро
зятся бросить в подвал на растерзание крысам.
51
Потребность создания персонажей, олицетворяющих наказание,
была столь велика, что взрослые, следуя принципу «конкретизации»,
для устрашения детей разряжали кукол вроде качинов.* Один
английский автор, объясняя в 1748 г., каким образом страх пер
воначально исходит от нянек, пугающих детей историями об
«окровавленных скелетах», писал:
«Нянька взяла моду утихомиривать капризного ребенка
следующим образом. Она нелепо наряжается, входит в
комнату, рычит и вопит на ребенка мерзким голосом,
раздражающим нежные детские уши. В это же время,
подойдя близко, жестикуляцией дает понять ребенку, что
он будет сейчас проглочен».
52
Эти страшные фигуры были излюбленным средством нянек
и в том случае, когда надо было удержать в постели ребенка,
норовившего ночью оттуда сбежать. Сюзен Сиббальд вспомина
ет привидения как действительно существовавшую часть ее дет
ства в восемнадцатом веке:
«Появление привидения было обычнейшим делом... Я
прекрасно помню, как обе няньки в Фоуви однажды ве
чером решили выйти из детской... Мы замолкли, .пото
му что услышали жуткий стон и царапанье за перего
родкой возле лестницы. Дверь распахнулась, и - о
ужас! - в комнату вошла фигура, высокая и закутанная
в белое, а из глаз, носа и рта, похоже, полыхало пламя.
Мы почти что бились в конвульсиях и несколько дней
были нездоровы, но не осмелились рассказать».
53
*
г
* качины (качина) - духи предков у некоторых индейских племен
' Северной Америки; также фигурки, изображающие этих предков.
26. 26
Дети, которых путали, не всегда были такими взрослыми, как
Сюзен и Бетси. Одна американская мать говорила в 1882 г. о
двухлетней дочери своего друга, нянька которой, отправившись
однажды вечером развлекаться в компании других слуг, пока ро
дителей ребенка не было дома, обеспечила себе спокойный вечер
тем, что рассказала маленькой девочке о страшном черном че
ловеке, который...
«...спрятался в комнате, чтобы схватить ее в тот момент,
когда она выйдет из постели или поднимет малейший
шум... Няня хотела быть вдвойне уверенной, что во время
вечеринки ее ничто не отвлечет. Она соорудила огром
ную фигуру черного человека со страшными вытара
щенными глазами и огромным ртом и поместила ее в
ногах кровати, где крепко спало маленькое невинное
дитя. Как только вечеринка в комнате для прислуги за
кончилась, няня вернулась к своим обязанностям. Спо
койно открыв дверь, няня увидела, что маленькая девоч
ка сидела в постели, широко раскрытыми глазами гля
дя в агонии ужаса на страшное чудовище перед собой,
обе руки судорожно схватились за белокурые волосы.
Она просто окаменела!» 54
Вот некоторые доказательства того, что использование чучел
для устрашения детей уходит далеко в древность.55
Тема запу
гивания детей масками была излюбленной для художников,
Илл. 1 - Дети, играющие с маской ужаса (Жак Стелла,
1657).
27. ЭВОЛЮЦИЯ ДЕТСТВА 27
от авторов римских фресок до создателя гравюр Жака Стеллы
(илл. 1), но поскольку об этих ранних драматических событиях го
ворилось крайне сдержанно, я еще не смог установить в точнос
ти их древние формы. Дион Хризостом говорил, что «устрашаю
щие образы сдерживают детей, когда те не вовремя хотят есть, иг
рать или что-нибудь еще». Обсуждались теории наилучшего
использования разнообразных страшилищ: «Я полагаю, что каждый
юнец боится какого-то своего пугала, которым его обычно страща
ют. Разумеется, те мальчики, которые робки от природы, не требу
ют проявления изобретательности при их запугивании...»
56
Когда детей запугивают чучелами, если они просто кричат,
хотят есть или играть, сила проекций и потребность взрослого
держать их под контролем достигают огромных размеров, обна
руживаемых в наши дни лишь у явных психотиков. Точная ча
стота использования стращилищ в прошлом до сих пор не под
дается определению, хотя о них часто говорят как об обычном
деле. Тем не менее можно показать, какие формы были привыч
ными. Например, в Германии до недавнего времени перед Рож
деством в магазинах появлялись штабеля метел с жесткими щет
ками на обоих концах. Ими били детей; во время первой недели
декабря взрослые наряжались в устрашающие костюмы и разыг
рывали из себя посланника Христа, так называемого Пелъц-Ни-
келя, который наказывает детей и сообщает, получат ли те по
дарок на Рождество или нет.
57
Вся сила этой потребности взрослых в создании устрашающих
образов открывается, лишь когда видишь внутреннюю борьбу ро
дителей, решивших от этого отказаться. Одним из самых ранних
защитников детства в Германии девятнадцатого века был Жан
Поль Рихтер. В своей популярной книге «Леванна» он осуждает
родителей, поддерживающих дисциплину своих детей «при помо
щи устрашающих образов». При этом Рихтер приводит медицин
ские свидетельства того, что такие дети «часто становятся жерт
вами умопомешательства. Однако, его собственное стремление по
вторить травмы своего детства было столь велико, что он был
вынужден придумать их более мягкий вариант для своего сына;
«Поскольку человека нельзя дважды запугать одним и
тем же, я думаю, что ребенка можно подготовить к дей
ствительности, в форме игры ставя его в тревожные си
туации. Например: я иду со своим маленьким девяти
летним Полем на прогулку в густой лес. Неожиданно
28. 28 ллойд ДЕМОЗ
из кустов выскакивают три одетых в черное вооружен
ных головореза и набрасываются на нас, ведь за день до
этого я нанял их за небольшое вознаграждение устро
ить нам это приключение. Мы вооружены лишь палка
ми, а у банды грабителей шпаги и незаряженный писто
лет... Я хватаю руку с пистолетом, чтобы стреляющий
промахнулся, и палкой выбиваю кинжал у одного из
нападающих... Однако (добавляю я во втором издании),
польза от всех этих игр сомнительная... хотя подобные
плащи и кинжалы... могут быть с успехом опробованы
ночью, чтобы с помощью ночных кошмаров привить лю
бовь к обычному дневному свету».
58
Другую реальную возможность для воплощения потребности
в запугивании детей дает использование трупов. Многие знако
мы со сценами из романа г-жи Шервуд «История семьи Фэр-
чайлд»,
59
где детей водят на экскурсии к виселице, чтобы они
посмотрели на висящие там гниющие трупы и послушали нази
дательные истории. Люди часто не понимают, что эти сцены
взяты из действительности и в прошлом составляли важную
часть детства. Детей часто выводили всем классом из школы,
чтобы они посмотрели на повешение, родители также часто брали
детей на это зрелище, а по возвращении домой секли для лучшего
запоминания.
60
Даже педагог-гуманист Мафио Веджо, в своих
книгах протестовавший против битья детей, вынужден был при
знать, что «показывать детям публичные наказания иногда очень
не мешает».
61
Конечно же, это постоянное созерцание трупов сильно вли
яло на детей. После того как мать показала своей маленькой
дочери в назидание труп ее девятилетней подруги, девочка ста
ла ходить вокруг со словами: «Они положат дочь в глубокую яму,
а что будет делать мать?»
62
Мальчик проснулся ночью с криками,
увидев во сне повешение, пошел и «потренировался, повесив соб
ственную кошку».
63
Одиннадцатилетняя Гарриет Спенсер в сво
ем дневнике вспоминает, что повсюду видела тела повешенных
и колесованных. Отец брал ее смотреть на сотни трупов, кото
рые он выкапывал, чтобы уложить более тесно для захоронения
других.
«...Папа говорит, что это глупость и суеверие - бояться
вида мертвецов, и я пошла за ним вниз по темной, узкой
и крутой лестнице, которая все шла и шла спиралью
29. ЭВОЛЮЦИЯ ДЕТСТВА 29
очень долго, пока они не открыли дверь в большую пе
щеру. Она была освещена лампой, висевшей посредине,
а монах нес факел. Сначала я не могла смотреть, потом
едва осмелилась взглянуть, потому что со всех сторон
были страшные черные фигуры мертвецов: одни ска
лились, другие показывали на нас пальцем, третьи, каза
лось, корчились от боли, они были в самых разных по
зах и такие страшные, что я едва сдержала крик и поду
мала, что они все двигаются. Когда папа увидел, как мне
плохо, он не рассердился, а был очень добрым и сказал,
что я должна побороть себя, пойти и прикоснуться к од
ному из них, а это было шоком. Их кожа вся была тем
но-коричневой и совсем высохла на костях, она была
очень твердой и на ощупь похожей на мрамор».
64
Доброжелательный отец, помогающий дочери преодолеть бо
язнь трупов, — пример того, что я обозначу как «проективную за
боту», в отличие от настоящей эмпатической заботы, которая есть
результат эмпатической реакции. Проективная забота в качестве
первого шага всегда требует проецирования взрослым собствен
ного бессознательного на ребенка, от эмпатической заботы ее от
личает неуместность и неспособность полностью удовлетворить
подлинные потребности ребенка. Мать, которая в ответ на лю
бое выражение недовольства со стороны ребенка начинает кор
мить его грудью, мать, уделяющая большое внимание одежде ре
бенка перед тем, как отправить его к кормилице, и мать, тратящая
целый час, чтобы запеленать ребенка по всем правилам — все
это примеры проективной заботы.
Тем не менее, проективной заботы достаточно, чтобы вырас
тить ребенка. В самом деле, антропологи, изучающие детство
примитивных народов, часто говорят о «хорошей заботе», но пока
сведущий в психоанализе антрополог не провел новое исследо
вание этого же народа, трудно было понять, что оценивается про
екция, а не настоящая эмпатия. Например, изучая апачей,
65
им
всегда дают наивысшую оценку по шкале «орального удовлет
ворения», столь важного для развития чувства безопасности.
Апачи, как и многие примитивные племена, в первые два года
кормят ребенка по требованию, на чем н была основана оцен
ка. Лишь когда это племя посетил антрополог-психоаналитик
Л. Брайс Бойер, обнаружилась истинная проективная основа
этой заботы:
30. 30
«В настоящее время забота апачских матерей о детях
отличается ужасающей непоследовательностью. Матери
обычно очень нежны и чутки в том, что касается физи
ческих взаимоотношений с малышами. У них очень тес
ный физический контакт. Время кормления определяет,
как правило, ребенок своим криком, и по какой бы при
чине ребенок ни кричал, ему подставляют сосок или бу
тылку. В то же время у матерей очень ограниченное
чувство ответственности в том, что касается заботы о
ребенке, и создается впечатление, что нежность матери
к своему малышу основана на ее собственных желани
ях взрослого, вложенных в заботу о ребенке. Огромное
множество матерей бросают или отдают детей, которых
с любовью нянчили всего неделю назад. Апачи очень
метко называют это «выбрасыванием ребенка». Они не
только не чувствуют ни малейшей осознанной вины за
такое поведение, но даже открыто радуются, что избави
лись от обузы. В отдельных случаях матери, отдавшие
ребенка, «забывают», что он когда-то у них был. Обыч
ная апачская мать считает, что физическая забота - все,
что требуется ребенку. Если она и испытывает угрызе
ния совести, то очень слабые, когда оставляет ребенка с
кем попало, если вдруг захочется посплетничать, поиграть
в карты, выпить или «пошататься». В идеале мать вручает
дитя сестре или старшей родственнице. В первобытные
времена такое соглашение было возможно почти в лю
бой момент».
66
Даже такой простой акт, как сочувствие избиваемому ребен
ку, для взрослых прошлых времен был трудным делом. Даже
немногие педагоги того времени, которые не советовали бить де
тей, как правило, аргументировали это вредными последствиями,
а не тем, что ребенку будет больно. Однако без этого элемента
эмпатии - сочувствия - совет совершенно не действовал, и де
тей как били, так и продолжали бить. Матери, отправлявшие детей
к кормилицам на три года, наивно огорчались, когда дети не хо
тели по истечении этого срока вернуться назад, но не могли по
нять причину. Сотни поколений матерей туго пеленали младен
цев и спокойно смотрели, как те кричат в знак протеста, пото
му что этим матерям не хватало психического механизма,
необходимого для проникновения в ощущения ребенка. Лишь
31. ЭВОЛЮЦИЯ ДЕТСТВА 31
когда медленный исторический процесс эволюции взаимоотноше
ний родителей и детей создал эту способность в течение многих
поколений, стало очевидно, что пеленание абсолютно не нужно. Вот
как Ричард Стил в «Болтуне» (1706) описывает ощущения ново
рожденного, как он их себе представляет:
«Я лежу очень спокойно; однако ведьма, из совершенно
непонятных побуждений, берет меня и обвязывает голову
так туго, как вообще только может; затем она связыва
ет мне ноги и заставляет глотать какую-то ужасную
микстуру. Я подумал, что это суровое вступление в
жизнь должно начинаться с принятия лекарства. Когда
меня таким способом одели, то понесли к кровати, где
прекрасная молодая дама (я знал, что это моя мать) чуть
не задушила меня в объятьях... и швырнула в руки де
вочке, нанятой заботиться обо мне. Девочка была очень
горда, что ей доверили женское дело. Поскольку я рас
шумелся, она принялась раздевать меня и снова одевать,
чтобы посмотреть, что у меня болит; при этом она ко
лола булавкой в каждом суставе. Я продолжал кричать.
Тогда она уложила меня лицом себе в колени и, чтобы
успокоить меня, вколола в меня все булавки, похлопы
вая по спине и выкрикивая колыбельную.,.»
67
Я не нашел других описаний с такой же степенью эмпатии,
сделанных раньше восемнадцатого века. Они появились вскоре
после того, как два тысячелетия пеленания подошли к концу. Мне
скажут, что примеры этой недостающей в прошлом способности
к эмпатии на самом деле можно найти где угодно. Разумеется,
первым делом мы должны заглянуть в Библию: может быть
здесь мы найдем эмпатию в отношении детских потребностей,
ибо разве Иисус не изображается всегда с маленьким ребенком?
Однако когда читаешь свыше двух тысяч упоминаний детей в
«Полном алфавитном указателе слов к Библии», этот благород
ный образ исчезает. Здесь мы находим многочисленные приме
ры того, как детей приносили в жертву, избивали камнями, про
сто били, упоминания строгого послушания детей, их любви к ро
дителям, их роли носителей родового имени, но не обнаружим ни
одного примера, показывающего хотя бы слабую степень эмпа
тии к детским потребностям. Даже хорошо известные изречения:
«Отпусти свое дитя, не запрещай ему идти ко мне» относится к
распространенной на Ближнем Востоке практике экзорсизма
