2. А.С. Пушкин
Я вас любил: любовь еще, быть может,
В душе моей угасла не совсем;
Но пусть она вас больше не тревожит;
Я не хочу печалить вас ничем.
Я вас любил безмолвно, безнадежно,
То робостью, то ревностью томим;
Я вас любил так искренно, так нежно,
Как дай вам бог любимой быть другим.
3. Я вас любил. Любовь ещё
(возможно, что просто боль)
сверлит мои мозги.
Все разлетелось к чёрту
на куски.
Я застрелиться пробовал,
но сложно
с оружием. И далее: виски:
в который вдарить? Портила
не дрожь, но
задумчивость. Чёрт! Все
не по-людски!
Я вас любил так сильно,
безнадёжно,
как дай вам Бог другими — но не даст!
Он, будучи на многое горазд,
не сотворит — по Пармениду
— дважды
сей жар в крови,
ширококостный хруст,
чтоб пломбы в пасти
плавились от жажды
коснуться —
"бюст" зачеркиваю — уст!
И.А. Бродский
4. Жуть. Она же суть. Она же путь.
Но года склонили таки к прозе:
Русь, ты вся желание лизнуть
Ржавые качели на морозе.
Было кисло-сладко. А потом
больно. И дитя в слезах бежало
по сугробам с полным крови ртом.
Вырвали язык. Вложили жало.
Вера Павлова
5. Максим Амелин
Frankfurt am Main –
Baden-Baden –
Strasbourg
Зря на Россию чрез страны дальны…
Василий Тредиаковский
Пробил девятый час на франкфуртских воротах,
что местным жителям пора ложиться спать
и бремя точности до тысячных и сотых,
сваливши, бережно задвинуть под кровать.
6. Часы, «глагол времен, металла звон» надгробный
(так сузил Вяземский Державина, вобрав),
незаменимы здесь. С войной междоусобной,
Чумою, перхотью, защитой равных прав,
увы покончено, ни шума, ни заразы:
Духовной жажды нет , утих телесный глад.
А там , в Россиии, смерть секретные приказы
Строчит без отдыха, как триста лет назад.
7. Здесь тихо и тепло, - там сыплет снег и вьюга
вершит кружение надрывное своё,
клянут политики бессовестно друг друга
И проливают свет на грязное белье.
Пусть лысые придут на смену волосатым,
вслед полутьме одной другая полутьма, -
всё к лучшему, но как не выругаться матом,
Зря здесь без горя ум, там – горе без ума.
8. Отсюда глядючи, охотникам до пенок
известна красная и твердая цена…
хотел бы родину продать, хоть за бесценок, -
да кто её возьмет? Кому она нужна?
9. То ли снег, то ли пух тополиный.
Мягко стелет, да холодно спать.
Приползу на карачках с повинной.
Нет прощения. Мне ли не знать.
Снег растаял со скоростью пуха.
Отчего же не стало теплей?
Затянулась моя невезуха,
затянулась на шее твоей.
Феликс Чечик
10. Анна Павловская
Мне муторно от страха,
Тупая боль в глазах.
Луна — как черепаха
В холодных небесах.
И темнота, и крыши,
Как плахи... Страшный Суд.
Опять придут бесстыже
И паспорт заберут.
И скажут, забирая:
"На все тебе три дня"...
Москва моя родная,
За что ты так меня?!
11. Игорь Галеев
зачем-то играем мы оба,
горят за спиною мосты
и хлопают крышкою гроба,
но мне улыбаешься ты.
играем с тобою мы оба,
и в страстном забвении ты,
моя дорогая зазноба,
моей тошнотворной мечты.
безбожно фальшивим мы оба —
на фоне пришедшей зимы,
на сцене большого сугроба,
под тусклым презреньем Луны.
15. Тимур Кибиров
С необщим выраженьем рожи
Я скромно кланяюсь прохожим.
Но сложное понятней им.
А мы... Ничем мы не блестим. < ... >
Есть упоение в говне,
В нытье со страхом и упреком.
Но в этом я не вижу проку,
И это не по вкусу мне.
16. Концептуализм
Дмитрий Александрович Пригов
Выходит слесарь в зимний двор
Глядит: а двор уже весенний.
Вот так же как и он теперь
Был школьник, а теперь он —
слесарь.
А дальше больше — дальше
смерть,
А перед тем — преклонный
возраст,
А перед тем, а перед тем
А перед тем — как есть он,
слесарь.
17. Постконцептуализм
Дмитрий Воденников
А дело в том,
что с самого начала
и – обрати внимание – при мне
в тебе свершается такое злое
дело,
единственное, может быть,
большое,
и это дело – недоступно мне.
Но мне, какое дело мне, какое
мне дело – мне
какое дело мне?
18. 10.00 – позвонить в милицию
по поводу паспорта.
14.00 – зайти к Орлицкому в
РГГУ.
16.00 – стрелка с Натальей.
18.00 – стрелка с Кукулиным.
18.15 – стрелка с Ощепковым.
18.30 – Эссе-клуб, можно
прийти
к семи, раньше всё равно
не начнется.
Данила Давыдов
19. Марианна Гейде
«Под ряской»
1.
Лается флажками взломанный асфальт,
а мы идем мимо, нам наплевать,
скуривает ветер чужую папироску,
а мне не жалко, я новую зажгу,
ветер лущит солнце, волочет лузгу
по серенькому, рваненькому, мягенькому
небу,
мертвая цикада трещит в его мозгу.
20. так они и жили: фотомастерская,
похоронное бюро, а за ним ещё
одно,
с утра было душно, днём стало
холодно,
под низкими мостами не течет река,
под низкими мостами рясочка
валяется,
из рясочки рыльца кувшиночьи
торчат,
на рыльцах насекомые друг с
другом сообщаются,
отойдешь — заговорят, подойдешь
— замолчат.
21. а что у речки под ряскою? А у речки под ряскою
вспухший, некрасивый прячется мертвец,
о речкино дно зубы его лязгают,
кувшинки рыльцами поворачивают,
тонкие шейки раскачивают,
рыбаков подначивают.
22. а за речкой фабрика проволокой блещет,
старым кирпичом и граненою трубою,
она производит не какие-то там вещи,
совсем другое:
она производит упаковочную пленку,
чтобы какие-то там вещи паковать;
пленка проникает в легкие и бронхи,
лепится к нёбу, не дает глотать,
лепится к пальцам, не дает держать,
глазам — смотреть,
душе — умереть,
языку — говорить,
и попробуй на это ответь.
23. 2.
а может быть, нет, а может быть, здесь, схоронясь
под прозрачною
плёнкою неба,
приставшей к воде, как непрочный октябрьский лёд,
пройдет моя вечность, как мелкая рыба сквозь невод,
и в сонную горсть, в провалившийся слепок стопы
мерцающим шаром тихонько войдет….
31. Я на зебрах не пишу свое кредо,
Лишь на заячьих листочках капустных.
Мы змеемся каждую среду,
Но зато по четвергам нам мангрустно.
Раньше буйвольски хотелось анархий,
А теперь глаза от кротости узкие.
Расскажи мне про мои щеки хомягкие
На языке кенгурусском.
32. из стольких волшебных букетов дерево
смерти
у окраины сельского кладбища
дерево матери дышит псалмами
я только смотрю
как меж ветвей солнце встречается с гибелью
сновидений
кора точно память
отшелушивается как глина с ладоней
истончается кожа
и прикасается
к синеве литургии
к тайне творения
тайне завета последних прохладных ветвей
Татьяны Грауз
33. Я твоя — Суламифь, мой старый Соломон,
Твои мышцы ослабли, но твой проницателен взгляд.
Тайны нет для тебя, но, взгянув на зеленый склон,
Ты меня не узнаешь, одетую в платье до пят,
Меж старух, собирающих розовый виноград.
Инна Лиснянская
34. И раздев — не узнал бы, — как волны песка мой живот,
И давно мои ноги утратили гибкость лоз,
Грудь моя — как на древней пальме увядшей плод,
А сквозь кожу сосуды видны, как сквозь крылья стрекоз.
Иногда я тебя поджидаю у Яффских ворот.
Но к тебе не приближусь. Зачем огорчать царя?
Славен духом мужчина, а женщина — красотой.
От объятий твоих остывая и вновь горя,
Наслаждаюсь я песней не меньше, чем плотью тугой,
Ведь любовь появилась Песне благодаря.
35. Как в кровати между папой и мамой
Пьёшь бессмертие… А может быть, все мы
Просто знали про незнанье Адама,
Потому что были ближе к Эдему?
С каждым годом жизнь вокруг безадамней,
Безэдемней — что же тут удивляться?!
Дмитрий Веденяпин
36. В траве стоят спокойные цветы.
Заплаканная память смотрит в щёлку
И различает комнату и ёлку,
Соткавшуюся в ней из пустоты.
И снова видит — зренье сносит вбок —
Цветные точки паутинных вспышек,
И свет, как снег, ложится на песок
Под соснами среди корней и шишек.
Дмитрий Веденяпин
37. Шоссе блестит на солнце, как вода,
От радости — сей брат был мертв и ожил,
И муравьи снуют туда-сюда,
Работая не покладая ножек.
От ёлки на излете декабря
До ёлки на краю шоссе в июне
Сквозь воздух дней протянута заря
Невыдуманной жизни накануне.
38. И даже вещи — вестники зари…
Заплаканная память смотрит в щёлку,
Где дождь, как снег, качается внутри
И свет, как дождь, стрекочет без умолку.