Государственный бюджет. Фискальная (бюджетно-налоговая) политика
Текст и контекст: проблемы художественного осмысления исторических событий прошлого в литературе современности
1. Текст и контекст: проблемы
художественного осмысления
исторических событий в
литературе
2. Константинос Кавафис.
Фермопилы
(перевод Александра Величанского)
• Честь и хвала всем тем, кто в этой жизни
обрел и защищает Фермопилы.
Кто никогда не поступался долгом,
кто справедлив равно во всех деяньях,
но справедливостью печальной, милосердной;
кто щедр в своем богатстве и тогда,
когда он беден – щедростью врожденной,
готовностью всегда помочь посильно,
кто только правду говорит, и все ж
сам не унижен ненавистью к лгущим.
Честь еще большая им подобает, если
они предвидят (а ведь многие предвидят),
что под конец возникнет Эфиальтис
и что мидийцы обойдут их все же.
8. • Фермопи́лы (греч. Θερμοπύλαι, Термопиле,
или Θερμοπύλες, букв. «тёплые ворота») —
узкий проход в Этейской
возвышенности между Фессалией и Локрид
ой, близ южного берега залива Малиакос,
получивший своё название от двух горячих
серных источников, находящихся по
соседству с ним.
9. • Во времена античности этот проход
представлял собой единственную дорогу из
Фессалии в Среднюю Грецию. Проход был
не везде одинаковой ширины,
иногда дорога становилась настолько
узкой, что по ней не могли разъехаться два
экипажа. В среднем ширина прохода
составляла 60 шагов.
10. • Благодаря своему важному
стратегическому значению, Фермопилы,
представлявшие сами по себе естественное
укрепление, были оцеплены рядом
искусственных преград.
11. • В истории Греции Фермопильский проход
был ареной важных военных событий: при
нашествии персов на Элладу в 480 г.
до н. э. здесь пал Леонид со своими 300
спартанцами
12.
13. • В сентябре 480 года до н.э. в ходе греко-
персидской войны (480—479 гг. до н. э.)
персы в попытке вторжения в Грецию
совершают переход в скалистом
ущелье Фермопилы. После двух дней боев
персы решаются на отчаянный шаг, когда
предатель Эфиальт указывает им обходной
путь в тыл грекам.
14. • Предводитель спартанцев, Леонид, гибнет с
300 спартанцами, окружённые
неприятелями. Они вели героическое
сопротивление против многократно
превосходящих сил и бились до
последнего, благодаря чему их
соотечественники смогли эвакуировать
мирных людей и подготовиться к обороне.
15. • Центральным персонажем картины является
царь Леонид, обнажённый и безоружный (но с
большим круглым щитом, перевязью доспехов
и в шлеме), присевший на скалистый обломок
и с согнутой левой ногой. По правую руку —
его брат, Агис, с венком на голове,
надеваемым во время жертвоприношения
(относится к древнему обычаю
жертвоприношения перед битвой); и
слепой гоплит Эврит, направляемый рабом
спартанцев, замахивается копьём.
16. • Эфиа́льт (др.-греч. Ἐφιάλτης) — сын
Эвридема, малиец, во время
Фермопильского сражения изменнически
указавший персам обход, по которому
персидский вождь Гидарн Младший провел
часть персидского войска в тыл спартанцев,
вследствие чего Леонид со своими
спартанцами погиб, окруженный с двух
сторон неприятелем.
17. • Именем предателя греки назвали демона,
который правит ночными кошмарами.
• Кличку Эфиальт носил в детстве один из
героев рассказа А. П. Чехова «Толстый и
тонкий» («тонкий» Порфирий) за то, что
«ябедничать любил»
19. • Совершенно особый дух охватывает, когда
читаешь это стихотворение. Словно
распрямляется и наливается силой
изнеженное современным комфортом тело
и чувство давно забытого достоинства
просыпается в душе – истинного
достоинства человека, каким он был по
замыслу сотворивших его богов: человека,
достойного своего высочайшего звания…
20. • Такова была мечта Константиноса Кавафиса,
новогреческого поэта, жившего в начале ХХ
века в египетской Александрии – мечта
возродить дух древней Эллады в
растоптанных и униженных многовековым
турецким владычеством греках. Такова же
была и мечта переводившего Кавафиса в 1970-
е годы русского поэта Александра
Величанского – вернуть современникам давно
утраченное, разбудить чувства, которые,
казалось, напрочь забыты…
21. • Это неповторимое ощущение –
восстановления человеческого в человеке –
рождено, наверное, уже особым
художественным временем стихотворения. Его
поэтическое «событие» - «встреча с великим
прошлым» - совершается словно бы в трех
временах сразу: современности, истории и
наконец, того высокого, надвременного плана
универсальных закономерностей бытия,
открытие которых и становится главным
нравственно-философским итогом
стихотворения.
22. • Путь к нему начинает история – не случайно столь
явственный исторический подтекст обозначен уже в
заглавии. Слово «Фермопилы» стало символом
доблести и мужества спартанского царя Леонида и
его трехсот воинов, поистине победивших смерть.
Воплощением подлинно человеческого начала
стали их любовь к родине, высокая гордость,
готовность умереть, но не сдаться. «Приди и
возьми…» - эти слова Леонида, обращенные к
заносчивому врагу, сохранились в веках как знак
высокого героизма, опору которому дает вера…
23. • Но собственно Фермопилы в стихотворении
Кавафиса – лишь своеобразный отголосок
подлинной истории. Пунктир культурно-
исторических ассоциаций, в «просветах»
которого проступает иное – современное и
уже не к спартанцам, а к нам – ко всякому
человеку – обращенное.
24. • Заданный в первой строке вектор
поэтической мысли, направленный к
современности («в этой жизни»), не
оставляет в этом сомнений. Фермопилы
«обретенные» становятся символом некоей
высшей ценности, найдя которую, человек
и получает истинный смысл жизни, точку
опоры, возвращает человеческое
достоинство, изначально ему присущее, но
забытое в суете повседневного.
25. • Стихотворение поражает удивительным
внутренним покоем, хотя его исторический
«фон» (герои, битвы, воинская доблесть),
казалось бы, предполагает динамику.
26. • Но тот, «кто в этой жизни // Обрел и
защищает Фермопилы», опирается на столь
твердое основание, что привычные
жизненные «битвы» уже не для него
(вспомним высокое спокойствие,
излучаемое фигурой спартанского героя в
картине художника Ж.-Л.Давида «Леонид
при Фермопилах»).
27.
28.
29. • Это чувство покоя удивительно воссоздано в
поэтическом переводе А.Величанского: написанный
белым стихом (что лучше всего передает не только
особенности оригинала Кавафиса, но и весь дух
древней поэзии), в основном пятистопным ямбом
(исключение – лишь 10 и 11-й, шестистопные,
стихи), именно во втором стихе он кажется
наиболее уравновешенным, «правильным»,
проникнутым чувством ритмической
«соразмерности и сообразности и сообразности»,
словно бы единственно возможным.
30.
31. • Стихотворение, которое, судя по названию,
должно воспевать воинские доблести
(«честь и хвала…»), неожиданно
обращается совсем к другому: долг,
справедливость, милосердие, щедрость,
правда и истинная нравственная высота,
которая состоит в том числе и в
способности к жалости и снисхождению.
32. «Честь и хвала» воздаются тем,
… Кто никогда не поступался долгом,
кто справедлив равно во всех деяньях,
но справедливостью печальной, милосердной;
кто щедр в своем богатстве и тогда,
когда он беден – щедростью врожденной,
готовностью всегда помочь посильно,
кто только правду говорит, и все ж
сам не унижен ненавистью к лгущим…
33. • Однако даже этот высокий душевный
покой, моральная сосредоточенности здесь
– не окончательная точка поэтического
движения. И графически, и ритмически, и
композиционно стихотворение делится на
две части: в финальных четырех стихах,
своеобразной «коде» подводится его
нравственно-философский «итог»,
открывающий возможность еще большего
возвышения.
34. • «Еще большая честь», по мысли поэта,
даруется тем, кто не только способен обрести
свои «Фермопилы», но и знает, что
свершаемый жизненный подвиг защиты
обречен. «Они предвидят (а ведь многие
предвидят)…» - нередкое у Кавафиса
уточнение («в скобках») вносит оттенок
тревоги в мерное звучание строк (на
ритмическом уровне воплотившееся
благодаря «вторжению» шестистопного ямба).
35.
36. • «Эфиальтис», «мидийцы» здесь – это не
только исторически реальные «предатель»
и «враги», но всё то, что противостоит
человеку в исполнении его высокого
жизненного предназначения, это главный
его враг – смерть.
37. • Сознание ее неизбежности, но несмотря на
это сохранение внутреннего покоя
возвышает в стихотворении человека не
только над житейской суетой, не только над
«злом» - возвышает его над всем, что
недостойно, обращая к вечности.