ви6кеоик6егова6говк иас6еоа7с6но мвчо6ан6он67

1. Федеральный государственный образовательный стандарт
Образовательная система «Школа 2100»
Р.Н. Бунеев, Е.В. Бунеева
Москва
2015
ЛИТЕРАТУРА
8 класс · Часть 2

2. УДК 373.167.1:821.161.1+821.161.1(075.3)
ББК 84(2 Рос-Рус)я721
Б91
Федеральный государственный образовательный стандарт
Образовательная система «Школа 2100»
Совет координаторов предметных линий Образовательной системы «Школа 2100» –
лауреат премии Правительства РФ в области образования
за теоретическую разработку основ образовательной системы
нового поколения и её практическую реализацию в учебниках
На учебник получены положительные заключения по результатам
научной экспертизы (заключение РАН от 14.10.2011 № 10106-5215/687),
педагогической экспертизы (заключение РАН от 24.01.2014 № 000352)
и общественной экспертизы (заключение НП «Лига образования» от 30.01.2014 № 167)
Бунеев, Р.Н.
Литература. 8 кл. : учеб. для организаций, осуществля-
ющих образовательную деятельность. В 2 ч. Ч. 2 / Р.Н. Бунеев,
Е.В. Бунеева. – Изд. 3-е, испр. – М. : Баласс, 2015. – 224 с. : ил.
(Образовательная система «Школа 2100»).
ISBN 978-5-85939-483-8
Учебник «Литература» для 8 класса («Дом без стен») соответствует
Федеральному государственному образовательному стандарту основного
общего образования. Является продолжением непрерывного курса лите-
ратуры и составной частью комплекта учебников развивающей Образо-
вательной системы «Школа 2100».
К учебнику выпущено методическое пособие для учителя и «Тетрадь
по литературе» для учащихся, в которую включены задания к произве-
дениям, предназначенным для текстуального изучения.
Может использоваться как учебное пособие.
УДК 373.167.1:821.161.1+821.161.1(075.3)
ББК 84(2 Рос-Рус)я721
Данный учебник в целом и никакая его часть
не могут быть скопированы без разрешения владельца авторских прав
ISBN 978-5-85939-483-8
© Бунеев Р.Н., Бунеева Е.В., 2001, 2005, 2008
© ООО «Баласс», 2001, 2005, 2008
Б91
Условные обозначения:
 – произведения для текстуального изучения
(остальные произведения изучаются обзорно);
(П) – вопросы и задания на повторение, обобщение,
сопоставление;
(С) – работа со словариком литературоведческих
терминов;
(ТР) – творческие работы;
– дополнительное чтение.

3. ДЕЙСТВИЕ III
Человек действующий

4. 4
ВСТУПЛЕНИЕ ОТ АВТОРОВ К ДЕЙСТВИЮ III
В третьем разделе учебника вам предстоит познакомиться с героями
действующими, активными, готовыми на Поступок. Неудивительно по-
этому, что многих из них после чтения вы назовёте борцами, а их харак-
теры – героическими.
Героическое начало в литературе настолько чётко и ярко означено,
что вполне можно выделить его мировоззренческую природу, гумани-
стический характер, ценностно-смысловую направленность. Именно
оно наполняет конкретно-чувственным содержанием критерии челове-
ческого, показывает пути духовной ориентации человека в мире, со-
ответствующие фундаментальным ценностям человеческой жизни. В то
же время литература, создающая образную картину мира в одной из
критических «предельных ситуаций» (Ю. Бондарев), даёт возможность
художественными средствами рассмотреть этот мир в соотнесении с
человеком. Причём выявление нравственных качеств человека, его силы
и стойкости, истоков героизма и патриотизма осуществляется через со-
отношения личного и общего, индивидуального сознания и социального
бытия.
Писатель, исследуя специфику проявления героического, решает
многие задачи. Во-первых, отражает в образной системе сущность и со-
держание нравственно-этических категорий (добро, зло, предательство
и пр.). Во-вторых, выстраивает взаимосвязи категорий героического с
категориями возвышенного и трагического, проводит психологический
анализ подвига. В-третьих, даёт оценку многочисленных, порой противо-
речивых морально-психологических явлений, поступков.
Героическое в художественной литературе – сложное, многооб-
разное общественное явление, содержание которого определяется
факторами объективными (характером исторической эпохи, сущностью
общественных идеалов, национальными особенностями героических ха-
рактеров, массовой или индивидуальной формой проявления) и субъек-
тивными, связанными с духовным началом личности, с полным духовным
и физическим напряжением сил, определённых свойств личности, про-
являющихся в экстремальных обстоятельствах.
Сущностью героического характера является способность героя к
особой форме самовыражения, готовность к совершению или совер-
шение значительных по своему общественному звучанию действий. До-
статочно часто героический характер отличают такие сущностные черты,
как патриотизм, чувство ответственности за судьбу Отечества и за свои
поступки, нравственная активность, способность во имя идеалов гума-
низма совершить героический поступок, подвиг, а если это необходимо,
то и отдать жизнь. Героический характер, как и любой литературный
характер, воспроизводит внутренний мир героя, его восприятие окру-
жающего.
Вспомним основные способы создания литературного характера.
По нашему мнению, известные в литературоведении способы удобно
разделить на четыре группы приёмов изображения характера в художе-

5. 5
ственном произведении: внешние, внутренние (или психологические),
сюжетно-композиционные, надтекстовые.
К группе внешних способов раскрытия литературного характера
можно отнести следующие известные вам приёмы: авторская характери-
стика; взаимохарактеристики героев; портретная характеристика (жесты,
мимика, внешность); интерьер; среда, норма поведения; пейзаж; речь,
диалоги и т.д.
К внутренним (психологическим) способам относятся приёмы ос-
вещения персонажа «изнутри» (внутренняя речь героя, несобственно-
прямая речь, дневники и т.д.).
К сюжетно-композиционным приёмам изображения характера в
художественном произведении традиционно относятся следующие:
сюжетные линии, поступок, действие; система взаимодействия героев
произведения, контраст, противопоставление; экспозиция, эпилог, про-
лог и т.д.
Существует и надтекстовый уровень приёмов раскрытия литератур-
ного характера, который проявляется в возникновении у читателей ассо-
циативного ряда. Также в него входят особые подтексты, не связанные с
сюжетом произведения.
Представленные четыре группы способов создания характера героя
взаимосвязаны между собой и дополняют друг друга, создавая цело-
стный, «незастывший» портрет литературного персонажа.
Теперь, когда у вас есть общее представление о героическом в лите-
ратуре и о героическом характере в частности, вы можете приступить к
знакомству с третьим действием.
По ходу чтения вы более подробно познакомитесь с понятиями:
– героический характер в литературе;
– субъективное и объективное начало в изображении героев;
– контраст, поступок, подвиг как способы создания характера героя.
В этом вам помогут:
– Краткий словарик литературоведческих терминов;
– Тетрадь по литературе для 8-го класса;
– вопросы и задания в учебнике.

6. 6
Картина 1
Борьба
Открытый занавес. На подмостках сменяют друг друга немые сцены: учёный
работает; кузнец куёт; люди рушат храм; люди строят храм; двое дерутся;
один человек о чём-то просит другого; скупец считает деньги;
офицер командует ротой солдат и т.д.
Свет медленно гаснет. На сцену выходят П ь е р о и А р л е к и н.
Если приглядеться, то можно узнать в этих персонажах переодетых
П е с с и м и с т а и О п т и м и с т а.
П ь е ро (печально). Достопочтеннейшая публика, действие
третье! Человек действующий.
Все несчастья в жизни человечества – от его активной дея-
тельности. Мы изуродовали землю, создали массу всякого оружия
для уничтожения себе подобных. Наша деятельность слишком
часто связана с насилием… (плачет).
А р л е к и н (весело). Только действуя, мы можем стать счаст-
ливыми, сделать жизнь лучше. Самая главная картина в этом
действии – «Борьба». Вся наша жизнь проходит в борьбе за
что-то, во имя чего-то…
П ь е р о. …против кого-то и с самим собой. Борьба за то, чтобы
выжить, отнимает все силы, мешает думать…
А р л е к и н. ...закаляет нас, делает опытнее, разумнее…
П ь е р о. …озлобляет и опустошает душу…
А р л е к и н. …учит понимать других людей, относиться к ним
с сочувствием…
П ь е ро. …в этой борьбе мы учимся «идти по трупам» к дости-
жению своей цели, ведь цель оправдывает средства.
А р л е к и н. Борьба даёт человеку право уважать самого себя.
П ь е р о (плачет). Ты опять меня перебиваешь и путаешь зри-
телей… Давайте лучше начинать!
Вопросы перед занавесом
1. Как ты понимаешь значение слова «борьба»?
2. За что человеку приходится бороться? Как, с твоей точки зрения, мо-
жет изменяться характер человека в процессе борьбы?
3. Кого из литературных героев можно назвать борцом?
4. Быть борцом – жизненная установка? черта характера? вынужденная
необходимость? Попробуй ответить до чтения произведений карти-
ны 1.

7. 7
Виктор Гюго
(1802–1885. XIX в.)
ОТВЕРЖЕННЫЕ (главы)
Часть V
ЖАН ВАЛЬЖАН
Глава двадцать первая
ГЕРОИ
Вдруг барабан забил атаку.
Штурм разразился, как ураган. Накануне, во мраке ночи, про-
тивник подползал к баррикаде бесшумно, как удав. Теперь же,
среди бела дня, нападение врасплох на открытом пространстве
было неосуществимо, потому что живые силы атакующих оказа-
лись на виду; раздался рёв пушки, и войско ринулось на приступ.
В яростном стремительном порыве мощная колонна регулярной
пехоты, подкреплённая через равные промежутки национальной
и муниципальной гвардией в пешем строю, опираясь на шумные,
хотя и невидимые толпы, выступила на улицу беглым шагом, с
барабанным боем, при звуках трубы, с сапёрами во главе, и, дер-
жа штыки наперевес, не сгибаясь под градом пуль, пошла прямо
на баррикаду, с силой медного тарана, бьющего в стену.
Стена выдержала.
Повстанцы открыли бешеный огонь. Весь гребень осаждённой
баррикады засверкал вспышками выстрелов. Штурм был на-
столько яростным, что на минуту вся баррикада оказалась наво-
днённой атакующими; но, стряхнув с себя солдат, как лев стря-
хивает собак, и лишь на миг покрывшись нападающими, словно
скала морской пеной, она восстала вновь такая же крутая, чёрная
и грозная.
Колонна, вынужденная отступить, осталась на улице в сом-
кнутом строю, страшная даже на открытой позиции, и ответила
на огонь редута ожесточённой ружейной стрельбой. Те, кому
приходилось видеть фейерверк, припомнят огненные снопы скре-
щённых молний, называемые букетом. Пусть они представят себе
такой букет не в вертикальном, а в горизонтальном положении,
мечущий пули, дробь и картечь с концов своих огненных стрел
и сеющий смерть гроздьями громовержущих молний. Баррикада
попала под этот град.
Обе стороны горели одинаковой решимостью. Храбрость до-
ходила до дикого безрассудства и усугублялась каким-то свире-
пым героизмом, жертвующим в первую очередь жизнью самого
героя. Войска стремились закончить битву, повстанцы – продол-
жить её. Затягивать агонию в расцвете юности и здоровья – это
уже не бесстрашие, а безумство. Для каждого участника этой

8. 8
схватки смертный час длился бесконечно. Вся улица покрылась
трупами.
На одном конце баррикады находился Анжольра
,
с, на другом
Мариу
,
с. Анжольрас, державший в голове весь план обороны, бе-
рёг себя и стоял в укрытии; три солдата, один за другим, упали
мёртвыми под его бойницей, даже не заметив его. Мариус сра-
жался без прикрытия. Он стоял, как живая мишень, возвышаясь
над стеной редута больше чем по пояс. Нет более буйного расто-
чителя, чем скряга, если ему вздумается кутить, и никто так не
страшен в сражении, как мечтатель. Мариус был грозен и задум-
чив. Он чувствовал себя в бою, словно во сне. Он казался призра-
ком с ружьём в руках.
Патроны у осаждённых подходили к концу, но их шутки были
неистощимы. В смертном вихре, закружившем их, они продолжали
смеяться.
Курфейра
,
к стоял с обнажённой головой.
– Куда же ты девал свою шляпу? – спросил Боссюэ
,
.
– Они ухитрились в конце концов сбить её пушечными ядра-
ми, – отвечал Курфейрак.
Их насмешки чередовались с презрением.
– Кто может понять этих людей? – с горечью восклицал Фейи
,
,
перечисляя имена известных и даже знаменитых лиц, в том числе
кое-кого из старой армии. – Они обещали примкнуть к нам, обя-
зались нам помочь, поклялись в этом честью, они наши команди-
ры – и они же нас предали!
Комбефе
,
р ответил с суровой усмешкой:
– Некоторые люди знакомы с правилами чести, как астроно-
мы – со звёздами: только издалека.
Баррикада была так густо засыпана разорванными гильзами от
патронов, что можно было подумать, будто выпал снег.
У осаждавших было численное превосходство, у повстан-
цев – позиционное преимущество. Они расположились на вер-
шине стены и в упор расстреливали солдат, которые, спотыкаясь
среди раненых и убитых, застревали на крутом её откосе. Бар-
рикада, построенная подобным образом и отлично укреплённая
подпорами изнутри, действительно представляла одну из тех по-
зиций, откуда горстка людей может держать под угрозой целое
войско. Тем не менее атакующая колонна, непрерывно пополня-
ясь и увеличиваясь под градом пуль, неотвратимо приближалась;
мало-помалу, шаг за шагом, медленно, но неуклонно, армия зажи-
мала баррикаду в тиски.
Атаки следовали одна за другой. Опасность нарастала.
И тогда на этой груде камней, на улице Шанврери
,
, разра-
зилась битва, достойная стен Трои. Измождённые, оборванные,
изнурённые люди, которые больше суток ничего не ели и не смы-
кали глаз, которые могли выпустить всего лишь несколько заря-
дов и напрасно ощупывали пустые карманы, ища патронов, почти
все раненые, кто в голову, кто в руку, забинтованные порыжелы-
ми и почерневшими тряпками, в изодранной и залитой кровью

9. 9
одежде, вооружённые негодными ружьями и старыми зазубрен-
ными саблями, преобразились в Титанов. Баррикаду атаковали
раз десять, одолевали её высоту, проникали внутрь, но ни разу не
могли взять.
Чтобы составить представление об этой борьбе, вообразите
огонь, подложенный под костёр из этих охваченных яростью сер-
дец, и посмотрите на разбушевавшийся пожар. То было не сраже-
ние, а жерло раскалённой печи; уста извергали пламя, лица были
искажены. <...>
Дрались врукопашную, грудь с грудью, пистолетами, сабля-
ми, кулаками; стреляли издалека и в упор, сверху, снизу, со всех
сторон, с крыш домов, из окон кабачка, из отдушин подвала, куда
забрались некоторые из повстанцев. Они сражались один против
шестидесяти. <...>
Мариус всё ещё сражался, но был столько раз ранен, большей
частью в голову, что лицо его исчезло под заливавшей его кровью, –
казалось, оно закрыто было красным платком.
Один Анжольрас оставался невредимым. Когда ему не хва-
тало оружия, он, не глядя, протягивал руку вправо или влево, и
кто-нибудь из повстанцев подавал ему первый попавшийся кли-
нок. Теперь у него остался лишь обломок от четырёх шпаг. <...>
Глава двадцать вторая
ШАГ ЗА ШАГОМ
Когда не осталось в живых никого из вожаков, кроме Анжоль-
раса и Мариуса на противоположных концах баррикады, центр
её, так долго державшийся, наконец дрогнул. Пушка, не проломив
бреши, годной для прохода, выбила в середине редута довольно
широкий полукруглый выем; разрушенный ядрами гребень сте-
ны в этом месте обвалился, и из обломков, грудой сыпавшихся
внутрь и наружу, образовалось как бы два откоса по обе стороны
заграждения, внутренней и внешней. Внешний откос представлял
собою наклонную плоскость, удобную для нападения.
Тут осаждавшие предприняли решительную атаку, и эта
атака удалась. Сомкнутым строем, ощетинясь штыками, пехота
беглым шагом неудержимо бросилась вперёд, и на вершине
укрепления в пороховом дыму показался мощный авангард
штурмовой колонны. На этот раз всё было кончено. Защищавшая
центр группа повстанцев отступила в беспорядке.
И тогда в некоторых из них внезапно проснулась смутная
жажда жизни. Очнувшись под прицелом этого леса ружей, они
не захотели умирать. Пришла та минута, когда в нас начинает
глухо рычать инстинкт самосохранения и когда в человеке про-
буждается зверь. Их оттеснили к высокому шестиэтажному дому,
служившему опорой баррикаде. В этом доме они могли бы найти
спасение. Дом был заперт наглухо и как бы замурован сверху

10. 10
донизу. Прежде чем отряд пехоты проник внутрь редута, дверь
дома успела бы отвориться и мгновенно затвориться; эта вдруг
приоткрывшаяся и тотчас захлопнутая дверь для отчаявшихся
людей означала бы жизнь. Позади дома был выход на улицу, воз-
можность бегства, простор. Они стучали в дверь ружейными при-
кладами и ногами, взывали о помощи, кричали, умоляли, прости-
рали руки. Никто не отпер им. Голова мертвеца смотрела на них
из слухового оконца третьего этажа.
Но Анжольрас и Мариус с кучкой в семь или восемь человек
бросились к ним на помощь. «Ни шагу дальше!» – крикнул Ан-
жольрас солдатам; когда какой-то офицер ослушался его, он убил
офицера. Тем, кто пал духом, он крикнул: «Осталась только одна
дверь на волю, вот эта!» И, заслоняя их своим телом, один против
целого батальона, он прикрывал их отход. Все бросились в дверь.
Орудуя своим карабином, как палкой, применяя приём, называе-
мый на языке фехтовальщиков «мельницей», Анжольрас отбился
от штыков, направленных в него со всех сторон, и вошёл в дверь
последним; тут наступила страшная минута, когда солдаты пы-
тались ворваться, а повстанцы старались запереть дверь. Дверь
захлопнулась с такой силой, входя в дверную раму, что к ней
прилипли отрезанные и раздавленные пальцы какого-то солдата,
вцепившегося в наличник.
Мариус остался снаружи. Выстрелом ему раздробило ключи-
цу; он почувствовал, что теряет сознание и падает. В этот миг,
уже закрыв глаза, он ощутил, как его схватила чья-то могучая
рука, и в его угасающем сознании промелькнула мысль: «Я в пле-
ну. Меня расстреляют».
Не видя Мариуса среди бойцов, укрывшихся в кабачке, Ан-
жольрас предположил то же самое. Но в такое мгновение каждый
успевает подумать только о собственной смерти. Анжольрас на-
ложил засов, опустил задвижку, защёлкнул замок и, дважды по-
вернув ключ, запер дверь, в то время как снаружи в неё неистово
колотили прикладами и топорами солдаты и сапёры. Атакующие
столпились теперь перед этой дверью. Начинался штурм кабачка.
Надо отметить, что к этому времени солдаты остервенели. Их
привела в ярость гибель сержанта артиллерии, а кроме того, –
ещё более роковое обстоятельство, – за несколько часов до атаки
среди них пустили слух, что повстанцы истязают пленных и что в
кабачке находится обезглавленный труп солдата. Подобные опас-
ные измышления обычно сопутствуют междоусобным войнам, и
позднее клевета такого рода вызвала катастрофу на улице Транс-
ноне
,
н.
Когда дверь была забаррикадирована, Анжольрас сказал това-
рищам:
– Продадим нашу жизнь подороже!
Затем он подошёл к столу, на котором покоились Мабе
,
ф и
Гавро
,
ш. Под чёрным покрывалом угадывались два неподвижных
окоченелых тела, большое и маленькое, и два лица смутно об-
рисовывались под холодными складками савана. Со стола све-

11. 11
шивалась рука, высунувшаяся из-под покрова. То была рука
старика.
Анжольрас нагнулся и поцеловал его благородную руку с тем
же почтением, с каким накануне целовал его в лоб.
Эти два поцелуя были единственными в жизни Анжольраса.
Сократим наш рассказ. Баррикада защищалась, словно во-
рота древних Фив; кабачок боролся, точно дом в Сарагосе. Обо-
ронялись с угрюмым упорством. Никакой пощады. Никаких
переговоров. Люди согласны умереть, только бы убивать. Когда
Сюше
,
говорит: «Сдавайтесь!» – Палафо
,
кс отвечает: «Нет! Пали-
ли из пушек, перейдём на ножи». При штурме кабачка Гюшлу
,
можно было увидеть всё: булыжники, которые градом сыпались
на осаждавших из окон и с крыши и доводили солдат до неис-
товства, нанося им страшные увечья, выстрелы из подвалов и
чердаков, ярость атаки, отчаянье сопротивления, и наконец, –
когда удалось вышибить дверь, – бешеную, исступлённую рез-
ню. Ворвавшись в кабачок, спотыкаясь о разбросанные по полу
филёнки выломанной двери, атакующие не нашли там ни одного
бойца. Посреди нижней залы валялась винтовая лестница, обру-
бленная топором, да несколько раненых при последнем издыха-
нии; все, кто не был убит, поднялись на второй этаж и открыли
ожесточённый огонь из отверстия в потолке, откуда прежде спу-
скалась лестница. На это ушли их последние патроны. Когда всё
было израсходовано, когда у этих обречённых, но всё ещё опас-
ных противников не осталось ни пуль, ни пороха, каждый из них
вооружился двумя бутылками из запаса, сохранённого, как мы
помним, Анжольрасом, и принялся отбиваться от осаждавших
этими грозными и хрупкими булавами. В бутылках была азотная
кислота. Мы рассказываем мрачные подробности этой бойни,
нигде ничего не утаивая. Увы, осаждённые сражаются всем, что
есть под рукой! На войне всё ужасно, тут не из чего выбирать.
Выстрелы атакующих при всём неудобстве целиться снизу
вверх были убийственны. Края люка вскоре покрылись мёртвы-
ми головами, из которых сочились длинные струйки красной ды-
мящейся крови. В воздухе стоял невообразимый грохот; густой,
обжигающий дым заволакивал мглой кровавую битву. Не хвата-
ет слов, чтобы описать весь ужас этой минуты. Это был героизм,
принявший чудовищный облик.
Глава двадцать третья
ГОЛОДНЫЙ ОРЕ
,
СТ И ПЬЯНЫЙ ПИЛА
,
Д
Наконец, при помощи остатков лестницы, влезая друг другу на
плечи, карабкаясь по стенам, цепляясь за перекрытия, рубя сабля-
ми у самого края люка последних, кто ещё сопротивлялся, десятка
два осаждавших – солдаты, национальные и муниципальные гвар-
дейцы, вперемешку, почти все изуродованные при этом опасном

12. 12
штурме ранами в лицо, ослеплённые кровью, разъярённые, озве-
релые, – пробились в залу второго этажа. Лишь один человек стоял
на ногах – Анжольрас. У него уже не было ни патронов, ни сабли, в
руках он держал только ствол от карабина, – приклад он разбил о
головы солдат. Загородившись от нападающих бильярдным столом,
он отступил в угол залы; и даже теперь гордый его взгляд, высоко
поднятая голова, рука, сжимавшая обломок ружья, внушали такой
страх, что вокруг него образовалась пустота. Послышались крики:
– Вот их вожак! Он-то и убил артиллериста! Он сам забрался
туда, тем лучше для нас. Пусть там и остаётся. Расстреляем его
на месте.
– Стреляйте, – сказал Анжольрас.
И, отбросив обломок карабина, скрестив руки, он подставил
грудь пулям.
Отвага перед лицом смерти всегда покоряет людей. Как только
Анжольрас скрестил руки на груди, готовый принять смерть, в
зале стих оглушительный гул схватки, и хаос внезапно сменился
торжественной могильной тишиной. Казалось, грозное величие
безоружного и неподвижного Анжольраса укротило шум, казалось,
этот юноша, единственный, кто не был ни разу ранен, надменный,
прекрасный, залитый кровью, невозмутимый, словно он был уверен
в своей неуязвимости, одним лишь властным, спокойным взглядом
внушал уважение этой свирепой толпе, готовящейся убить его.
Гордая осанка придавала его красоте в эту минуту особый, осле-
пительный блеск; по истечении страшных суток он оставался всё
таким же румяным и свежим, как будто его не брала ни пуля, ни
усталость. Вероятно, именно про него говорил впоследствии кто-то
из свидетелей, выступая перед военным судом: «Там был один бун-
товщик, которого, я слыхал, называли Аполлоном». Один из нацио-
нальных гвардейцев, целившихся в Анжольраса, опустил ружьё со
словами: «Мне кажется, будто я стреляю в цветок».
Двенадцать солдат построились взводом в другом углу залы,
против Анжольраса, и молча вскинули ружья.
Послышалась команда сержанта:
– На прицел!
Вдруг вмешался офицер:
– Погодите.
И обратился к Анжольрасу:
– Завязать вам глаза?
– Нет.
– Это вы убили сержанта артиллерии?
– Да.
В это время проснулся Грантэ
,
р.
Как мы помним, Грантэр со вчерашнего вечера спал в верхней
зале кабачка, сидя на стуле и уронив голову на стол.
Он в полном смысле олицетворял собой старинное выражение:
мертвецки пьяный.
Шум не пробуждает пьяницу; его будит тишина. На эту стран-
ность не раз обращали внимание. Всё рушилось кругом, а он ещё

13. 13
глубже погружался в оцепенение; грохот убаюкивал его. Но неожи-
данное безмолвие, воцарившееся вокруг Анжольраса, послужило
толчком, который пробудил Грантэра от этого тяжёлого сна. Так
бывает, когда кони вдруг остановятся на всём скаку. Уснувшие в
коляске тотчас же просыпаются. Грантэр вскочил, как встрёпан-
ный, проснулся, протёр глаза, зевнул, огляделся и всё понял.
Внезапное отрезвление напоминает разорвавшуюся завесу.
Вы видите сразу, с первого взгляда, всё, что за нею скрывалось.
Всё сразу воскресает в памяти, и пьяница, не знавший, что про-
изошло за минувшие сутки, не успеет очнуться, как уже во всём
разобрался. Мысли его приобретают необычайную ясность, пья-
ное забытьё рассеивается, как туман, затемнявший рассудок, и
уступает место ясному и чёткому восприятию действительности.
Солдаты, устремив всё внимание на Анжольраса, даже не за-
метили забравшегося в угол за бильярд, и сержант уже готовился
повторить приказ: «На прицел», как вдруг рядом чей-то могучий
голос воскликнул:
– Да здравствует Республика! Я с ними заодно!
Грантэр встал.
Яркое зарево битвы, которую он пропустил и в которой он не
участвовал, горело в сверкающем взгляде пьяницы; он как будто
преобразился.
– Да здравствует Республика! – крикнул он снова, пересёк
залу уверенным шагом и стал рядом с Анжольрасом, прямо про-
тив ружейных стволов.
– Прикончите нас обоих разом, – сказал он и, обернувшись к
Анжольрасу, спросил тихонько:
– Ты позволишь?
Анжольрас с улыбкой пожал ему руку.
Улыбка ещё не сбежала с его губ, как грянул залп.
Пронзённый навылет восемью пулями, Анжольрас продолжал
стоять, прислонившись к стене, словно пригвождённый к ней пу-
лями. Только голова его поникла на грудь.
Грантэр, убитый наповал, рухнул к его ногам.
Несколько минут спустя солдаты уже выбивали из верхнего эта-
жа последних укрывшихся там повстанцев. Они перестреливались
сквозь деревянные решётчатые двери чердака. Бой шёл под самой
крышей. Из окон выкидывали тела прямо на мостовую, в некоторых
ещё теплилась жизнь. Двух пехотинцев, которые пытались поднять
сломанный омнибус, подстрелили с чердака из карабина. А оттуда
сбросили какого-то блузника, проколотого штыком в живот, и он
хрипел, корчась на мостовой. Солдат и повстанец, вцепившись один
в другого, вместе скользили по скату черепичной крыши, упрямо не
выпуская друг друга, и вместе катились вниз, не размыкая свире-
пого объятия. Такая же борьба велась в подвалах. Выстрелы, топот,
дикие вопли. Потом наступила тишина. Баррикада была взята.
Солдаты принялись обыскивать окрестные дома и вылавливать
беглецов.

14. 14
Глава двадцать четвёртая
ПЛЕННИК
Мариус действительно был пленником. Пленником Жана
Вальжа
,
на.
Рука, которая подхватила его сзади, когда он падал, и силу
которой он почувствовал, теряя сознание, была рука Жана Валь-
жана.
Жан Вальжан не принимал участия в битве, но и не укло-
нялся от опасности. Не будь его, некому было бы позаботиться
о раненых в эти последние предсмертные часы. Благодаря ему,
вездесущему среди этого побоища, как провидение, все, кто па-
дал, были подняты, перенесены в нижнюю залу и перевязаны.
В промежутках он заделывал бреши в стене баррикады. Но его
рука не поднималась ни для чего, что напоминало бы удар, напа-
дение или даже самозащиту. Он молча спасал других. При этом он
отделался всего несколькими царапинами. Пули как будто избе-
гали его. Если предположить, что его привела в этот склеп жажда
самоубийства, то цели он не достиг. Однако маловероятно, чтобы
он задумал самоубийство, противное законам религии.
Жан Вальжан, казалось, не замечал Мариуса в густом дыму
сражения; на самом же деле он не спускал с него глаз. Когда вы-
стрел сбил Мариуса с ног, Жан Вальжан бросился к нему с бы-
стротой молнии, схватил его, как тигр хватает добычу, и унёс. <...>
Положение было отчаянное.
На время, минуты на две, на три, стена могла послужить при-
крытием, но как спастись из этого побоища? Перед ним возвы-
шался тот угрюмый, наглухо запертый пятиэтажный дом, где, ка-
залось, не было других обитателей, кроме мертвеца, склонивше-
гося головой на подоконник. Справа от него находилась низенькая
баррикада, замыкавшая Малую Бродяжную улицу; преодолеть
это препятствие ничего не стоило, но над гребнем её щетинились
ряды штыков. Там была линейная пехота, стоявшая в засаде по
ту сторону редута. Было несомненно, что перелезть через барри-
каду значило попасть под обстрел целого взвода, и высунувшаяся
из-за стены голова послужила бы мишенью для залпа шестидеся-
ти ружей. Налево от него шёл бой. За углом подстерегала смерть.
Что делать?
Одной только птице удалось бы спастись отсюда.
Надо было немедленно принять решение. Изыскать способ,
найти выход. В нескольких шагах от него продолжалось сраже-
ние; по счастью, вся ярость атакующих сосредоточилась на одной
цели: двери кабачка; но если какому-нибудь солдату, одному-
единственному, вздумалось бы завернуть за угол или предпри-
нять атаку с фланга, всё было бы кончено.
Жан Вальжан взглянул на высокий дом перед собой, на барри-
каду направо, затем с отчаяньем, как человек в последней крайно-
сти, впился глазами в землю, точно хотел просверлить её взглядом.

15. 15
Чем пристальнее он смотрел, тем яснее у его ног начало вы-
рисовываться и принимать очертание нечто едва уловимое сквозь
туман смертной муки, словно взгляду дана власть воплощать
желаемое. В нескольких шагах от себя, у подножия невысокой
баррикады, которую осаждали и стерегли снаружи неумолимые
враги, он заметил плоскую железную решётку вровень с землей,
наполовину скрытую под грудой булыжников. Эта решётка из
толстых поперечных брусьев занимала пространство около двух
квадратных футов. Укреплявшая её рамка булыжников была
разворочена, и решётка словно отделилась от мостовой. Сквозь
прутья виднелось тёмное отверстие, что-то вроде каминного ды-
мохода или круглого водоёма. Жан Вальжан бросился к решётке.
Воспоминание о его прежнем искусстве устраивать побеги вдруг
молнией озарило его мозг. Он расшвырял камни, откинул решёт-
ку, взвалил на плечи неподвижного, как труп, Мариуса, спустил-
ся с ношей на спине, упираясь локтями и коленями, в этот, к сча-
стью, неглубокий колодец, захлопнул над головой тяжёлую же-
лезную заслонку, которую снова засыпали сдвинутые им камни,
и, наконец, встал ногами на вымощенное плитами дно на глубине
трёх метров под землей, – все это было проделано им как в бреду,
с силой великана и быстротой орла, и на всё хватило нескольких
минут.
Жан Вальжан с бездыханным Мариусом на руках очутился в
каком-то длинном подземном коридоре.
Там был глубокий покой, мёртвая тишина, ночь. <...>
До него едва доносился теперь смутным гулом, где-то над голо-
вой, грозный грохот штурма кабачка...
1862
А.С. Пушкин
(1799–1837. XX в.)
* * *
Во глубине сибирских руд
Храните гордое терпенье,
Не пропадёт ваш скорбный труд
И дум высокое стремленье.
Несчастью верная сестра,
Надежда в мрачном подземелье
Разбудит бодрость и веселье,
Придёт желанная пора:
Любовь и дружество до вас
Дойдут сквозь мрачные
затворы,
Как в ваши каторжные норы
Доходит мой свободный глас.
Оковы тяжкие падут,
Темницы рухнут – и свобода
Вас примет радостно у входа,
И братья меч вам отдадут.
1827

16. 16
Вопросы для зрителей
1. Что представляет собой данный фрагмент романа Гюго –
описание человеческой отваги, мужества или кровавой бойни?
2. Какими тебе представляются Анжольрас, Мариус, Жан Вальжан?
3. В чём смысл фразы: «Это был героизм, принявший чудовищ-
ный облик»?
4. О чём написано стихотворение А.С. Пушкина, посвящён-
ное осуждённым друзьям-декабристам?
5. Как ты оцениваешь поступок поэта, написавшего такое сти-
хотворение и отправившего его опальным друзьям?
М.Ю. Лермонтов
(1814–1841. XIX в.)
Мцыри1
Вкушая, вкусих мало мёда, и се аз умираю.
1-я книга Царств2
1 Мцы
,
ри – на грузинском языке значит «неслужащий монах», нечто вроде
«по
,
слушника». (Прим. М.Ю. Лермонтова.) По
,
слушник – человек, живущий в
монастыре и готовящийся принять монашество.
2 «Вкушая, вкусих мало мёда, и се аз умираю» – я попробовал немного мёду,
и вот я умираю. Слова из Священного Писания – Библии. Смысл эпиграфа: не
много радостей пришлось испытать герою, и вот он должен умереть.
3 Кади
,
льница – сосуд для благовонных курений во время церковной службы.
4 И
,
нок – монах.
1
Немного лет тому назад,
Там, где, сливаяся, шумят,
Обнявшись, будто две сестры,
Струи Арагвы и Куры,
Был монастырь. Из-за горы
И нынче видит пешеход
Столбы обрушенных ворот,
И башни, и церковный свод;
Но не курится уж под ним
Кадильниц3 благовонный дым,
Не слышно пенье в поздний
час
Молящих и
,
ноков4 за нас.
Теперь один старик седой,
Развалин страж полуживой,
Людьми и смертию забыт,
Сметает пыль с могильных
плит,
Которых надпись говорит
О славе прошлой – и о том,
Как, удручён своим венцом,
Такой-то царь, в такой-то год
Вручал России свой народ.
И Божья благодать сошла
На Грузию! Она цвела
С тех пор в тени своих садов,
Не опасаяся врагов,
За гранью дружеских штыков.
2
Однажды русский генерал
Из гор к Тифлису проезжал;
Ребёнка пленного он вёз.
Тот занемог, не перенёс

17. 17
1 Труды
,
– здесь: трудности, мучения.
2 Обе
,
т – обещание религиозного характера. Изречь монашеский обет – при-
нять монашество, стать монахом.
3 Оби
,
тель – монастырь.
4 Черне
,
ц – монах.
Трудов1 далёкого пути.
Он был, казалось, лет шести;
Как серна гор, пуглив и дик
И слаб и гибок, как тростник.
Но в нём мучительный недуг
Развил тогда могучий дух
Его отцов. Без жалоб он
Томился – даже слабый стон
Из детских губ не вылетал,
Он знаком пищу отвергал
И тихо, гордо умирал.
Из жалости один монах
Больного при
,
зрел, и в стенах
Хранительных остался он,
Искусством дружеским спасён.
Но, чужд ребяческих утех,
Сначала бегал он от всех,
Бродил безмолвен, одинок,
Смотрел, вздыхая, на восток,
Томим неясною тоской
По стороне своей родной.
Но после к плену он привык,
Стал понимать чужой язык,
Был окрещён святым отцом
И, с шумным светом незнаком,
Уже хотел во цвете лет
Изречь монашеский обет2,
Как вдруг однажды он исчез
Осенней ночью. Тёмный лес
Тянулся по горам кругом.
Три дня все поиски по нём
Напрасны были, но потом
Его в степи без чувств нашли
И вновь в обитель3 принесли.
Он страшно бледен был и худ
И слаб, как будто долгий труд,
Болезнь иль голод испытал.
Он на допрос не отвечал
И с каждым днём приметно
вял.
И близок стал его конец.
Тогда пришёл к нему чернец4
С увещеваньем и мольбой;
И, гордо выслушав, больной
Привстал, собрав остаток сил,
И долго так он говорил:
3
«Ты слушать исповедь мою
Сюда пришёл, благодарю.
Всё лучше перед кем-нибудь
Словами облегчить мне грудь;
Но людям я не делал зла,
И потому мои дела
Немного пользы вам узнать, –
А душу можно ль рассказать?
Я мало жил, и жил в плену.
Таких две жизни за одну,
Но только полную тревог,
Я променял бы, если б мог.
Я знал одной лишь думы
власть,
Одну – но пламенную страсть:
Она, как червь, во мне жила,
Изгрызла душу и сожгла.
Она мечты мои звала
От келий душных и молитв
В тот чудный мир тревог и
битв,
Где в тучах прячутся скалы
,
,
Где люди вольны, как орлы.
Я эту страсть во тьме ночной
Вскормил слезами и тоской;
Её пред небом и землей
Я ныне громко признаю
И о прощенье не молю.
4
Старик! я слышал много раз,
Что ты меня от смерти спас –
Зачем?.. Угрюм и одинок,
Грозой оторванный листок,

18. 18
Я вырос в сумрачных стенах
Душой дитя, судьбой монах.
Я никому не мог сказать
Священных слов: «отец» и
«мать».
Конечно, ты хотел, старик,
Чтоб я в обители отвык
От этих сладостных имён, –
Напрасно: звук их был
рождён
Со мной. Я видел у других
Отчизну, дом, друзей,
родных,
А у себя не находил
Не только милых душ –
могил!
Тогда, пустых не тратя слёз,
В душе я клятву произнёс:
Хотя на миг когда-нибудь
Мою пылающую грудь
Прижать с тоской к груди
другой,
Хоть незнакомой, но родной.
Увы, теперь мечтанья те
Погибли в полной красоте,
И я, как жил, в земле чужой
Умру рабом и сиротой.
5
Меня могила не страшит:
Там, говорят, страданье спит
В холодной вечной тишине;
Но с жизнью жаль расстаться
мне.
Я молод, молод... Знал ли ты
Разгульной юности мечты?
Или не знал, или забыл,
Как ненавидел и любил;
Как сердце билося живей
При виде солнца и полей
С высокой башни угловой,
Где воздух свеж и где порой
В глубокой скважине стены,
Дитя неведомой страны,
Прижавшись, голубь молодой
Сидит, испуганный грозой?
Пускай теперь прекрасный
свет
Тебе постыл: ты слаб, ты сед,
И от желаний ты отвык.
Что за нужда? Ты жил,
старик!
Тебе есть в мире что забыть,
Ты жил, – я также мог бы
жить!
6
Ты хочешь знать, что видел я
На воле? – Пышные поля.
Холмы, покрытые венцом
Дерев, разросшихся кругом,
Шумящих свежею толпой,
Как братья в пляске круговой.
Я видел груды тёмных скал,
Когда поток их разделял,
И думы их я угадал:
Мне было свыше то дано!
Простёрты в воздухе давно
Объятья каменные их,
И жаждут встречи каждый
миг;
Но дни бегут, бегут года –
Им не сойтися никогда!
Я видел горные хребты,
Причудливые, как мечты,
Когда в час утренней зари
Курилися, как алтари,
Их выси в небе голубом,
И облачко за облачко
,
м,
Покинув тайный свой ночлег,
К востоку направляло бег –
Как будто белый караван
Залётных птиц из дальних
стран!
Вдали я видел сквозь туман,
В снегах, горящих, как алмаз,
Седой, незыблемый Кавказ;
И было сердцу моему
Легко, не знаю почему.
Мне тайный голос говорил,
Что некогда и я там жил,
И стало в памяти моей
Прошедшее ясней, ясней.

19. 19
1 Алта
,
рь – главная часть церкви, отделённая иконостасом (стеной с иконами)
от общего помещения.
2 Ниц – ничком.
7
И вспомнил я отцовский дом,
Ущелье наше и кругом
В тени рассыпанный аул;
Мне слышался вечерний гул
Домой бегущих табунов
И дальний лай знакомых псов.
Я помнил смуглых стариков,
При свете лунных вечеров
Против отцовского крыльца
Сидевших с важностью лица;
И блеск оправленных ножон
Кинжалов длинных... и как
сон
Всё это смутной чередой
Вдруг пробегало предо мной.
А мой отец? Он как живой
В своей одежде боевой
Являлся мне, и помнил я
Кольчуги звон, и блеск ружья,
И гордый, непреклонный взор,
И молодых моих сестёр:
Лучи их сладостных очей
И звук их песен и речей
Над колыбелию моей...
В ущелье там бежал поток.
Он шумен был, но неглубок;
К нему, на золотой песок,
Играть я в полдень уходил
И взором ласточек следил,
Когда они перед дождём
Волны касалися крылом.
И вспомнил я наш мирный
дом
И пред вечерним очагом
Рассказы долгие о том,
Как жили люди прежних дней,
Когда был мир ещё пышней.
8
Ты хочешь знать, что делал я
На воле? Жил – и жизнь моя
Без этих трёх блаженных дней
Была б печальней и мрачней
Бессильной старости твоей.
Давным-давно задумал я
Взглянуть на дальние поля,
Узнать, прекрасна ли земля,
Узнать, для воли иль тюрьмы
На этот свет родимся мы.
И в час ночной, ужасный час,
Когда гроза пугала вас,
Когда, столпясь при алтаре1,
Вы ниц2 лежали на земле,

20. 20
1 Имеется в виду легенда об ангеле, согрешившем перед Богом и за это низ-
вергнутом с небес.
Я убежал. О, я как брат
Обняться с бурей был бы рад!
Глазами тучи я следил,
Рукою молнию ловил.
Скажи мне, что средь этих
стен
Могли бы дать вы мне взамен
Той дружбы краткой, но
живой,
Меж бурным сердцем и
грозой?..
9
Бежал я долго – где, куда?
Не знаю! Ни одна звезда
Не озаряла трудный путь.
Мне было весело вдохнуть
В мою измученную грудь
Ночную свежесть тех лесов,
И только! Много я часов
Бежал и наконец, устав,
Прилёг между высоких трав;
Прислушался: погони нет.
Гроза утихла. Бледный свет
Тянулся длинной полосой
Меж тёмным небом и землёй,
И различал я, как узор,
На ней зубцы далёких гор;
Недвижим, молча я лежал.
Порой в ущелии шакал
Кричал и плакал, как дитя,
И, гладкой чешуёй блестя,
Змея скользила меж камней;
Но страх не сжал души
моей:
Я сам, как зверь, был чужд
людей
И полз и прятался, как змей.
10
Внизу глубо
,
ко подо мной
Поток, усиленный грозой,
Шумел, и шум его глухой
Сердитых сотне голосов
Подобился. Хотя без слов,
Мне внятен был тот разговор,
Немолчный ропот, вечный спор
С упрямой грудою камней.
То вдруг стихал он, то сильней
Он раздавался в тишине;
И вот, в туманной вышине
Запели птички, и восток
Озолотился; ветерок
Сырые шевельнул листы;
Дохнули сонные цветы,
И, как они, навстречу дню
Я поднял голову мою...
Я осмотрелся; не таю:
Мне стало страшно; на краю
Грозящей бездны я лежал,
Где выл, крутясь, сердитый
вал;
Туда вели ступени скал;
Но лишь злой дух по ним
шагал,
Когда, низве
,
рженный с небес,
В подземной пропасти исчез1.
11
Кругом меня цвел божий сад;
Растений радужный наряд
Хранил следы небесных слёз,
И кудри виноградных лоз
Вились, красуясь меж дерёв
Прозрачной зеленью листов;
И грозды полные на них,
Серёг подобье дорогих,
Висели пышно, и порой
К ним птиц летал пугливый
рой.
И снова я к земле припал,
И снова вслушиваться стал
К волшебным, странным
голосам;
Они шептались по кустам,
Как будто речь свою вели
О тайнах неба и земли;
И все природы голоса
Сливались тут; не раздался

21. 21
1 Прах (устар.) – здесь: пыль.
2 Чадра
,
– лёгкая ткань, которой женщины-мусульманки укрывали голову,
лицо и фигуру.
В торжественный хваленья час
Лишь человека гордый глас.
Всё, что
,
я чувствовал тогда,
Те думы – им уж нет следа;
Но я б желал их рассказать,
Чтоб жить, хоть мысленно,
опять.
В то утро был небесный свод
Так чист, что ангела полёт
Прилежный взор следить бы
мог;
Он так прозрачно был глубок,
Так полон ровной синевой!
Я в нём глазами и душой
Тонул, пока полдневный зной
Мои мечты не разогнал,
И жаждой я томиться стал.
12
Тогда к потоку с высоты,
Держась за гибкие кусты,
С плиты на пли
,
ту я, как мог,
Спускаться начал. Из-под ног
Сорвавшись, камень иногда
Катился вниз – за ним бразда
Дымилась, прах1 вился
,
столбом;
Гудя и прыгая, потом
Он поглощаем был волной;
И я висел над глубиной,
Но юность вольная сильна,
И смерть казалась не страшна!
Лишь только я с крутых высот
Спустился, свежесть горных
вод
Повеяла навстречу мне,
И жадно я припал к волне.
Вдруг – голос – лёгкий шум
шагов...
Мгновенно скрывшись меж
кустов,
Невольным трепетом объят,
Я поднял боязливый взгляд
И жадно вслушиваться стал:
И ближе, ближе всё звучал
Грузинки голос молодой,
Так безыскусственно живой,
Так сладко вольный, будто он
Лишь звуки дружеских имён
Произносить был приучён.
Простая песня то была,
Но в мысль она мне залегла,
И мне, лишь сумрак настаёт,
Незримый дух её поёт.
13
Держа кувшин над головой,
Грузинка узкою тропой
Сходила к берегу. Порой
Она скользила меж камней,
Смеясь неловкости своей.
И беден был её наряд;
И шла она легко, назад
Изгибы длинные чадры2
Откинув. Летние жары
Покрыли тенью золотой
Лицо и грудь её, и зной
Дышал от уст её и щёк.
И мрак очей был так глубок,
Так полон тайнами любви,
Что думы пылкие мои
Смутились. Помню только я
Кувшина звон, – когда струя
Вливалась медленно в него,
И шорох... больше ничего.
Когда же я очнулся вновь
И отлила от сердца кровь,
Она была уж далеко;
И шла, хоть тише, – но легко,
Стройна под ношею своей,
Как тополь, царь её полей!
Недалеко, в прохладной мгле,
Казалось, приросли к скале
Две сакли дружною четой:
Над плоской кровлею одной
Дымок струился голубой.
Я вижу будто бы теперь,
Как отперлась тихонько
дверь...
И затворилася опять!..

22. 22 1 Терно
,
вник – низкий колючий кустарник.
Тебе, я знаю, не понять
Мою тоску, мою печаль,
И если б мог, – мне было б
жаль;
Воспоминанья тех минут
Во мне, со мной пускай
умрут.
14
Трудами ночи изнурён,
Я лёг в тени. Отрадный сон
Сомкнул глаза невольно мне...
И снова видел я во сне
Грузинки образ молодой.
И странной, сладкою тоской
Опять моя заныла грудь.
Я долго силился вздохнуть –
И пробудился. Уж луна
Вверху сияла, и одна
Лишь тучка кралася за ней,
Как за добычею своей,
Объятья жадные раскрыв.
Мир тёмен был и молчалив;
Лишь серебристой бахромой
Вершины цепи снеговой
Вдали сверкали предо мной
Да в берега плескал поток.
В знакомой сакле огонёк
То трепетал, то снова гас:
На небесах в полночный час
Так гаснет яркая звезда!
Хотелось мне... но я туда
Взойти не смел. Я цель одну –
Пройти в родимую страну –
Имел в душе и превозмог
Страданье голода, как мог.
И вот дорогою прямой
Пустился, робкий и немой.
Но скоро в глубине лесной
Из виду горы потерял
И тут с пути сбиваться стал.
15
Напрасно в бешенстве порой
Я рвал отчаянной рукой
Терновник1, спутанный
плющом:
Всё лес был, вечный лес
кругом,
Страшней и гуще каждый час;
И миллионом чёрных глаз
Смотрела ночи темнота
Сквозь ветви каждого куста...
Моя кружилась голова;
Я стал влезать на дерева;
Но даже на краю небес
Всё тот же был зубча
,
тый лес.
Тогда на землю я упал;
И в исступлении рыдал,
И грыз сырую грудь земли,
И слёзы, слёзы потекли
В неё горючею росой...
Но, верь мне, помощи людской
Я не желал... Я был чужой
Для них навек, как зверь
степной;
И если б хоть минутный крик
Мне изменил – клянусь,
старик,
Я б вырвал слабый мой язык.
16
Ты помнишь детские года:
Слезы не знал я никогда;
Но тут я плакал без стыда.
Кто видеть мог? Лишь тёмный
лес
Да месяц, плывший средь
небес!
Озарена его лучом,
Покрыта мохом и песком,
Непроницаемой стеной
Окружена, передо мной
Была поляна. Вдруг по ней
Мелькнула тень, и двух огней
Промчались искры... и потом

23. 23
Какой-то зверь одним
прыжком
Из чащи выскочил и лёг,
Играя, навзничь на песок.
То был пустыни вечный
гость –
Могучий барс. Сырую кость
Он грыз и весело визжал;
То взор кровавый устремлял,
Мотая ласково хвостом,
На полный месяц, – и на нём
Шерсть отливалась серебром.
Я ждал, схватив рогатый сук,
Минуту битвы; сердце вдруг
Зажглося жаждою борьбы
И крови... да, рука судьбы
Меня вела иным путём...
Но нынче я уверен в том,
Что быть бы мог в краю отцов
Не из последних удальцов.
17
Я ждал. И вот в тени ночной
Врага почуял он, и вой
Протяжный, жалобный, как
стон,
Раздался вдруг... и начал он
Сердито лапой рыть песок,
Встал на дыбы, потом прилёг,
И первый бешеный скачок
Мне страшной смертию
грозил...
Но я его предупредил.
Удар мой верен был и скор.
Надёжный сук мой, как топор,
Широкий лоб его рассёк...
Он застонал, как человек,
И опрокинулся. Но вновь,
Хотя лила из раны кровь
Густой, широкою волной,
Бой закипел, смертельный бой!
18
Ко мне он кинулся на грудь;
Но в горло я успел воткнуть
И там два раза повернуть
Моё оружье... Он завыл,
Рванулся из последних сил,
И мы, сплетясь, как пара змей,
Обнявшись крепче двух
друзей,
Упали разом, и во мгле
Бой продолжался на земле.
И я был страшен в этот миг;
Как барс пустынный, зол и
дик,
Я пламенел, визжал, как он;
Как будто сам я был рождён
В семействе барсов и волков
Под свежим пологом лесов.
Казалось, что слова людей
Забыл я – и в груди моей
Родился тот ужасный крик,
Как будто с детства мой язык
К иному звуку не привык...
Но враг мой стал изнемогать,
Метаться, медленней дышать,
Сдавил меня в последний раз...
Зрачки его недвижных глаз
Блеснули грозно – и потом
Закрылись тихо вечным сном;
Но с торжествующим врагом
Он встретил смерть лицом
к лицу,
Как в битве следует бойцу!..
19
Ты видишь на груди моей
Следы глубокие когтей;
Ещё они не заросли
И не закрылись; но земли
Сырой покров их освежит
И смерть навеки заживит.
О них тогда я позабыл,
И, вновь собрав остаток сил,
Побрёл я в глубине лесной...
Но тщетно спорил я
с судьбой:
Она смеялась надо мной!

24. 24
20
Я вышел из лесу. И вот
Проснулся день, и хоровод
Светил напутственных исчез
В его лучах. Туманный лес
Заговорил. Вдали аул
Куриться начал. Смутный гул
В долине с ветром пробежал...
Я сел и вслушиваться стал;
Но смолк он вместе с
ветерком.
И кинул взоры я кругом:
Тот край, казалось, мне
знаком.
И страшно было мне, понять
Не мог я долго, что опять
Вернулся я к тюрьме моей,
Что бесполезно столько дней
Я тайный замысел ласкал,
Терпел, томился и страдал,
И всё зачем?.. Чтоб в цвете
лет,
Едва взглянув на Божий свет,
При звучном ропоте дубрав
Блаженство вольности познав,
Унесть в могилу за собой
Тоску по родине святой,
Надежд обманутых укор
И вашей жалости позор!..
Ещё в сомненье погружён,
Я думал – это страшный сон...
Вдруг дальний колокола звон
Раздался снова в тишине –
И тут всё ясно стало мне...
О! я узнал его тотчас!
Он с детских глаз уже не раз
Сгонял виденья снов живых
Про милых ближних и родных,
Про волю дикую степей,
Про лёгких, бешеных коней,
Про битвы чудные меж скал,
Где всех один я побеждал!..
И слушал я без слёз, без сил.
Казалось, звон тот выходил
Из сердца – будто кто-нибудь
Железом ударял мне в грудь.
И смутно понял я тогда,
Что мне на родину следа
Не проложить уж никогда.
21
Да, заслужил я жребий мой!
Могучий конь, в степи чужой,
Плохого сбросив седока,
На родину издалека
Найдёт прямой и краткий
путь...
Что я пред ним? – напрасно
грудь
Полна желаньем и тоской:
То жар бессильный и пустой,
Игра мечты, болезнь ума.
На мне печать свою тюрьма
Оставила... Таков цветок
Темничный: вырос одинок
И бледен он меж плит сырых,
И долго листьев молодых
Не распускал, всё ждал лучей
Живительных. И много дней
Прошло, и добрая рука
Печалью тронулась цветка,
И был он в сад перенесён,
В соседство роз. Со всех
сторон
Дышала сладость бытия...
Но что ж? Едва взошла заря,
Палящий луч её обжёг
В тюрьме воспитанный
цветок...

25. 25
22
И как его, палил меня
Огонь безжалостного дня.
Напрасно прятал я в траву
Мою усталую главу:
Иссохший лист её венцом
Терновым над моим челом
Свивался, и в лицо огнём
Сама земля дышала мне.
Сверкая быстро в вышине,
Кружились искры; с белых
скал
Струился пар. Мир Божий спал
В оцепенении глухом
Отчаянья тяжёлым сном.
Хотя бы крикнул коростель,
Иль стрекозы живая трель
Послышалась, или ручья
Ребячий лепет... Лишь змея,
Сухим бурьяном шелестя,
Сверкая жёлтою спиной,
Как будто надписью златой
Покрытый донизу клинок,
Браздя рассыпчатый песок,
Скользила бережно; потом,
Играя, нежася на нём,
Тройным свивалася кольцом;
То, будто вдруг обожжена,
Металась, прыгала она
И в дальних пряталась
кустах...
23
И было всё на небесах
Светло и тихо. Сквозь пары
Вдали чернели две горы.
Наш монастырь из-за одной
Сверкал зубча
,
тою стеной.
Внизу Арагва и Кура,
Обвив каймой из серебра
Подошвы свежих островов,
Бежали дружно и легко...
До них мне было далеко!
Хотел я встать – передо мной
Всё закружилось с быстротой;
Хотел кричать – язык сухой
Беззвучен и недвижим был...
Я умирал. Меня томил
Предсмертный бред.
Казалось мне,
Что я лежу на влажном дне
Глубокой речки – и была
Кругом таинственная мгла.
И, жажду вечную поя,
Как лёд холодная струя,
Журча, вливалася мне
в грудь...
И я боялся лишь заснуть, –
Так было сладко, любо мне...
А надо мною в вышине
Волна теснилася к волне,
И солнце сквозь хрусталь
волны
Сияло сладостней луны...
И рыбок пёстрые стада
В лучах играли иногда.
И помню я одну из них:
Она приветливей других
Ко мне ласкалась. Чешуёй
Была покрыта золотой
Её спина. Она вилась
Над головой моей не раз,
И взор её зелёных глаз
Был грустно нежен и глубок...
И надивиться я не мог:
Её сребристый голосок
Мне речи странные шептал,
И пел, и снова замолкал.
Он говорил: «Дитя моё,
Останься здесь со мной:
В воде привольное житьё
И холод и покой.
*
Я созову моих сестер:
Мы пляской круговой
Развеселим туманный взор
И дух усталый твой.
*
Усни! постель твоя мягка,
Прозрачен твой покров.
Пройдут года, пройдут века
Под говор чудных снов.

26. 26
*
О милый мой, не утаю,
Что я тебя люблю,
Люблю как вольную струю,
Люблю как жизнь мою...»
И долго, долго слушал я;
И мнилось, звучная струя
Сливала тихий ропот свой
С словами рыбки золотой.
Тут я забылся. Божий свет
В глазах угас. Безумный бред
Бессилью тела уступил...
24
Так я найдён и поднят был...
Ты остальное знаешь сам.
Я кончил. Верь моим словам
Или не верь, мне всё равно.
Меня печалит лишь одно:
Мой труп холодный и немой
Не будет тлеть в земле родной,
И повесть горьких мук моих
Не призовёт меж стен глухих
Вниманье скорбное ничьё
На имя тёмное моё.
25
Прощай, отец... дай руку мне:
Ты чувствуешь, моя в огне...
Знай, этот пламень с юных
дней,
Таяся, жил в груди моей,
Но ныне пищи нет ему,
И он прожёг свою тюрьму
И возвратился вновь к тому,
Кто всем законной чередой
Даёт страданье и покой...
Но что мне в том? – пускай
в раю,
В святом, заоблачном краю
Мой дух найдёт себе приют...
Увы! – за несколько минут
Между крутых и тёмных скал,
Где я в ребячестве играл,
Я б рай и вечность променял...
26
Когда я стану умирать,
И, верь, тебе не долго ждать,
Ты перенесть меня вели
В наш сад, в то место, где
цвели
Акаций белых два куста...
Трава меж ними так густа,
И свежий воздух так душист,
И так прозрачно золотист
Играющий на солнце лист!
Там положить вели меня.
Сияньем голубого дня
Упьюся я в последний раз.
Оттуда виден и Кавказ!
Быть может, он с своих высот
Привет прощальный мне
пришлёт,
Пришлёт с прохладным
ветерком...
И близ меня перед концом
Родной опять раздастся звук!
И стану думать я, что друг
Иль брат, склонившись надо
мной,
Отёр внимательной рукой
С лица кончины хладный пот
И что вполголоса поёт
Он мне про милую страну...
И с этой мыслью я засну,
И никого не прокляну!..»
1839

27. 27
Вопросы для зрителей
1. С чем и кем борется Мцыри? Сформулируй, в чём смысл по-
эмы Лермонтова.
2. Определи, как построена поэма. В чём конкретная роль каж-
дой главы? Почему, начиная с 3-й главы, повествование пере-
ходит к главному герою?
3. Какие черты в характере Мцыри являются главными, домини-
рующими, объясняющими его попытку покинуть монастырь?
4. Какую роль в композиции поэмы играют сцены встречи Мцы-
ри с молодой грузинкой и его встречи с барсом?
5. Почему свою исповедь Мцыри обращает к монаху? Что
в этом – покаяние перед священником или принципиальный
спор о смысле жизни?
(С) 6. Что делает характер Мцыри романтическим? Могла ли поэма
закончиться иначе?
7. Какую роль в поэме играют картины природы? Чьими глаза-
ми мы смотрим на пейзажи Кавказа?
8. Докажи примерами из текста, что язык поэмы звучный и об-
разный.
М.Ю. Лермонтов
(1814–1841. XIX в.)
ПЕСНЯ ПРО ЦАРЯ ИВАНА ВАСИЛЬЕВИЧА1,
МОЛОДОГО ОПРИЧНИКА2 И УДАЛОГО КУПЦА
КАЛАШНИКОВА
Ох ты гой еси3, царь Иван Васильевич!
Про тебя нашу песню сложили мы,
Про твово любимого опричника,
Да про смелого купца, про Калашникова;
Мы сложили её на старинный лад,
Мы певали её под гуслярный звон
И причитывали да присказывали.
Православный народ ею тешился,
А боярин Матвей Ромодановский
Нам чарку поднёс мёду пенного4,
А боярыня его белолицая
1 Ива
,
н Васи
,
льевич – Иван IV (Грозный) (1530–1584), русский царь.
2 Опри
,
чник – дворянин, состоявший в опричнине – войске, созданном Ива-
ном IV для борьбы с боярами. Опричники отличались крайней жестокостью.
3 Гой еси
,
(устар., народно-поэтич.) – приветственный, ободрительный воз-
глас.
4 Мёд пе
,
нный – здесь: лёгкий спиртной напиток.

28. 28
Поднесла нам на блюде серебряном
Полотенце новое, шёлком шитое.
Угощали нас три дни, три ночи
И всё слушали – не наслушались.
I
Не сияет на небе солнце красное,
Не любуются им тучки синие:
То за трапезой сидит во златом венце,
Сидит грозный царь Иван Васильевич.
Позади его стоят стольники1,
Супротив его всё бояре да князья,
По бокам его всё опричники;
И пирует царь во славу Божию,
В удовольствие своё и веселие.
Улыбаясь, царь повелел тогда
Вина сладкого заморского
Нацедить в свой золочёный ковш
И поднесть его опричникам.
И все пили, царя славили.
Лишь один из них, из опричников,
Удалой боец, буйный молодец,
В золотом ковше не мочил усов;
Опустил он в землю очи тёмные,
Опустил головушку на широку грудь –
А в груди его была дума крепкая.
Вот нахмурил царь брови чёрные
И навёл на него очи зоркие,
Словно ястреб взглянул с высоты небес
На младого голубя сизокрылого, –
Да не поднял глаз молодой боец.
Вот об землю царь стукнул палкою,
И дубовый пол на полчетверти
Он железным пробил оконечником –
Да не вздрогнул и тут молодой боец.
Вот промолвил царь слово грозное –
И очнулся тогда добрый молодец.
«Гей ты, верный наш слуга, Кирибеевич,
Аль ты думу затаил нечестивую2?
Али славе нашей завидуешь?
Али служба тебе честная прискучила?
Когда всходит месяц – звёзды радуются,
Что светлей им гулять по поднебе
,
сью;
А которая в тучку прячется,
1 Сто
,
льник – придворный, прислуживавший за царским столом.
2 Нечести
,
вый (устар.) – грешный, оскорбительный.

29. 29
Та стремглав на землю падает...
Неприлично же тебе, Кирибеевич,
Царской радостью гнушатися;
А из роду ты ведь Скуратовых,
И семьёю ты вскормлен Малютиной1!..»
Отвечает так Кирибеевич,
Царю грозному в пояс кланяясь:
«Государь ты наш, Иван Васильевич!
Не кори ты раба недостойного:
Сердца жаркого не залить вином,
Думу чёрную – не запотчевать!
А прогневал я тебя — воля царская:
Прикажи казнить, рубить голову,
Тяготит она плечи богатырские,
И сама к сырой земле она клонится».
И сказал ему царь Иван Васильевич:
«Да об чём тебе, молодцу, кручиниться?
Не истёрся ли твой парчёвой кафтан?
Не измялась ли шапка соболиная?
Не казна ли у тебя поистратилась?
Иль зазубрилась сабля закалённая?
Или конь захромал, худо кованный?
Или с ног тебя сбил на кулачном бою,
На Москве-реке, сын купеческий?»
Отвечает так Кирибеевич,
Покачав головою кудрявою:
1 Малю
,
та Скура
,
тов – один из руководителей опричнины, игравший видную
роль при Иване Грозном.