Голос Плещеева громко прозвучал в русской поэзии в 1846 году, с выходом его первой книги стихотворений. Она была встречена читателями и критикой горячо, доставила поэту широкую известность, о ней оживленно говорили, почти все значительные журналы того времени печатали о ней статьи и отзывы.

1. АЛЕКСЕЙ НИКОЛАЕВИЧ ПЛЕЩЕЕВ<br />Голос Плещеева громко прозвучал в русской поэзии в 1846 году, с выходом его первой книги стихотворений. Она была встречена читателями и критикой горячо, доставила поэту широкую известность, о ней оживленно говорили, почти все значительные журналы того времени печатали о ней статьи и отзывы.<br />Годы, когда появилась эта книжка молодого, начинающего поэта, были в русской поэзии трудными: русская поэзия переживала полосу упадка и запустения, какой-то тягостной заминки. Уже не было в живых ни Пушкина, ни Лермонтова, скончался через год после Лермонтова Кольцов; всего за два-три года один за другим ушли из жизни Баратынский и Языков, Полежаев и Денис Давыдов, Козлов и Одоевский. Отдавшись переводу «Одиссеи», почти не пишет оригинальных стихов Жуковский, не печатается Тютчев. Крупных, активно действующих имен в поэзии не стало, русская поэзия как бы вдруг безмерно обеднела.<br />К 1846 году замолк, утратив популярность, взлетевший было подобно фейерверку на горизонте поэзии ложновеличавый Бенедиктов, только что дали о себе знать, не заняв еще того места на Парнасе, которое было уготовано им впоследствии, юные Фет, Майков, Полонский, Огарев, Аполлон Григорьев. Еще не раскрылся великий дар Некрасова: нащупывая свой истинный путь, он печатал в ту пору лишь первые свои зрелые стихотворения— 1846-м годом помечена его «Тройка» («Что ты жадно глядишь на дорогу...»), которую мы всегда ныне видим в самом начале некрасовских книг. Оставляет поэзию, приступая к работе над «Записками охотника», подававший надежды молодой поэт Тургенев. Выступавшие в печати той поры стихотворцы — Вяземский, Федор Глинка, Шевырев, Хомяков, Растопчина, Каролина Павлова — отнюдь не оживляли общей унылой картины. Все, что тогда появлялось из стихов, не могло идти ни в какое сравнение <br />с теми творениями Пушкина или Лермонтова, которые публиковались после их гибели и попадали в руки читателя впервые. Ведь девятый том сочинений Пушкина, вышедший в 1841 году, заключал в себе более восьмидесяти новых его вещей, а в 1843 году к читателю пришла последняя, состоявшая сплошь из шедевров, кавказская тетрадь Лермонтова, где были и «Пророк», и «Сон», и «Выхожу один я на дорогу...». «После Пушкина и Лермонтова трудно быть не только замечательным, но и каким-нибудь поэтом! — говорил Белинский в статье «Русская литература в 1843 году».— ...И теперь в журналах изредка появляются стихотворения, выходящие за черту посредственности; но когда в том же номере журнала находишь стихотворение Лермонтова, то не хочется и читать других». Поэзия в сороковых годах, утверждает Белинский, «если не умерла, то уснула». «Русская поэзия онемела», - вторит Белинскому Герцен, рассказывая о том же времени.<br />В сороковые годы журналы печатают поэзию уже неохотно и мало, а с 1846—1847 годов ведущие русские журналы — «Современник», «Отечественные записки», «Библиотека для чтения» — часто выходят без единого стихотворения в номере. Поэзию отодвигает на задний план бурно развивающаяся проза. Впервые в истории русской литературы проза захватывает господствующее место, выдвигая блестящие дарования. Именно в сороковые годы возникают имена крупнейших мастеров прозы — Тургенева, Гончарова, Григоровича, Салтыкова-Щедрина, Достоевского. Русская проза, где победил реалистический метод, где чувствовался живой дух гуманизма и демократизма, приобретала мировое значение и уже определяла весь литературный процесс в России до конца XIX века. Поэзия же, захлестываемая в середине сороковых годов волной запоздалого, жившего перепевами романтизма, никак не могла соперничать с прозой.<br />Чем же привлек читателей в 1846 году сборник стихов Плещеева, имя которого только за два года до того стало мелькать в печати? Как объяснить горячие симпатии, возбужденные этой книгой?<br />Нельзя сказать, чтобы по своим поэтическим достоинствам стихи Плещеева заметно возвышались над общим уровнем тогдашней поэзии. Они не блистали особым мастерством и по сравнению с первыми сборниками Фета и Полонского, незадолго до того появившимися. Это были стихи юноши, во многом еще зависящие от устоявшихся литературных традиций, от влияния великих образцов. В них можно было заметить и фразеологию, утвердившуюся в поэзии декабристов, и следы влияния политической пушкинской лирики, и, прежде всего, прямое, сильнейшее воздействие поэзии Лермонтова. Целые поэтические формулы и выражения были взяты Плещеевым из лермонтовских стихов; почти весь его сборник был выдержан в той условно-романтической, полной патетики, манере стихотворной речи, которая стала в те годы уже привычной и даже трафаретной. Однако эти, казалось бы, негативные свойства стихов Плещеева словно бы и не замечались. В восприятии тогдашнего читателя главным было другое. Пленял тот свободолюбивый, демократический пафос, каким было насыщено творчество молодого поэта. В таких плещеевских словосочетаниях, как «заря искупленья», «истина святая», «любви ученье», «жрецы греха и лжи», звучащих для нас теперь не очень внятно, читатель сороковых годов прошлого века видел протест против крепостнической русской действительности, призыв поэта к борьбе и обновлению. Читатель вникал в страстную проповедь общественного служения, которая, при всех уступках суровой цензуре того времени, была заключена в стихах, ощущал свежесть чувства и искренность поэта.<br />Тираноборческий, революционный смысл сборника Плещеева был прекрасно уловлен и публикой, и журнальными публицистами. То состояние подавленности и испуга, которое наступило после разгрома декабристов царским правительством, к середине сороковых годов в русском обществе уже проходило. Всюду росли и готовились к делу новые живые силы, не мирившиеся с жестоким самодержавием Николая, с крепостничеством, с удушающей властью реакции. Выходил на дорогу политической деятельности новый для России человек — разночинец. Привлекательнейшим знаменем для людей, думавших об освобождении родины, становится социализм в домарксовой его интерпретации. «Мы живем в эпоху брожения, разрушения старых основ общества,— писал в 1845 году один из друзей Плещеева.— Все кругом нас падает, все колеблется, старые боги свергнуты».<br />В переходные годы, когда на русском поэтическом горизонте не было притягательных и ярких фигур, книга Плещеева стала литературным событием. Воспев жертвенную миссию поэта-пророка и борца, идущего навстречу любым невзгодам ради уничтожения несправедливости и людского неравенства, Плещеев как бы ударил по самому нерву передового русского общества. Молодые люди, лихорадочно искавшие пути и способы борьбы с самодержавием, восторженно читали:<br />Вперед! без страха и сомненья<br />На подвиг доблестный, друзья!<br />Зарю святого искупленья<br />Уж в небесах завидел я!<br />Эти жизнеутверждающие, исполненные бодрости стихи Плещеева долгие годы служили как бы революционным девизом. Они стали песней революционеров, которую пели на мотив «Марсельезы», они печатались даже в рабочих социал-демократических листовках и воззваниях 900-х годов. Но и в дни выхода книжки, 1846 году, в России было кому с восторгом повторять эти стихи — к тому времени, при всем наружном спокойствии в стране, уже сложился и действовал в столице (да и не только в столице) широко разветвленный кружок революционеров, получивших известность под именем петрашевцев. Плещеев был деятельным участником этой революционной организации и ее виднейшим по таланту поэтом. Такие обстоятельства дают возможность понять, почему стихи Плещеева принимались современниками столь горячо и почему ему отводили тогда столь высокое поэтическое место. «В том жалком положении, в котором находится наша поэзия со смерти Лермонтова,— говорил в 1846 году в «Отечественных записках» критик Валерьян Майков, — г. Плещеев бесспорно первый наш поэт в настоящее время». А через много лет, в 1870 году, Н. Н. Страхов писал своему старому знакомцу Ф, М. Достоевскому: «Помните ли вы время, когда Плещеев был нашим первым поэтом?»<br />К моменту выхода сборника стихов Алексею Николаевичу Плещееву исполнился двадцать один год. Он происходил из старинного боярского рода, занесенного и дворянскую «бархатную» книгу и давшего нескольких крупных государственных деятелей. Далекий предок поэта среди сподвижников Дмитрия Донского бился с татаро - монголами на Куликовом поле. Московский митрополит Алексий, игравший немалую политическую роль в XIV веке, основатель Чудова монастыря в Кремле, принадлежал к тому же роду Плещеевых. Дед будущего поэта был прапорщиком лейб-гвардии, а отцу, с оскудением имений, пришлось служить при архангельском, вологодском и олонецком генерал-губернаторах. Впоследствии он был губернским лесничим казенной палаты.<br />Плещеев родился в 1825 году в Костроме, но все его детство прошло в Нижнем Новгороде. До тринадцати лет он учился дома и получил прекрасное воспитание, усвоив три иностранных языка, а затем по желанию матери в 1840 году поступил в школу гвардейских подпрапорщиков в Петербурге. Военная служба его не влекла, он усердно пополнял свое образование, читал произведения европейских мыслителей, увлекался театром, тяготел к литературе. В 1843 году Плещеев покинул школу гвардейских подпрапорщиков и поступил в университет. К тому времени у него появились литературные знакомства (он посещал званые вечера А. А. Краевского) и уже был какой-то запас собственных стихотворений. Плещеев посылает их П. А. Плетневу, тогдашнему ректору Петербургского университета и издателю «Современника», который он взял в свои руки после гибели Пушкина. «Видел ты в «Современнике» стихи с подписью А. П. — въ? — писал Плетнев Гроту после публикации стихотворений молодого поэта.—Я узнал, что это наш студент еще 1-го курса, Плещеев. У него виден талант. Я его призвал к себе и обласкал его. Он идет по восточному отделению, живет с матерью, у которой он единственный сын»...<br />Летом 1845 года Плещеев оставляет университет из-за нужды в материальных средствах и Неудовлетворенности тем, как было поставлено в нем обучение. Он намеревался самостоятельно подготовить весь университетский курс и сдать его экстерном. Но, увлеченный литературной работой, в университет он больше не возвращался. Кроме изданной книги стихов, он как литератор-профессионал пишет различные статьи и рецензии, фельетоны, переводит с иностранных языков, помещает в журналах ряд повестей и рассказов. В том же 1845 году он через братьев Бекетовых входит в соприкосновение с революционным кружком Петрашевского и вскоре знакомится с ним самим.<br />Этот кружок передовой интеллигенции был замечательнейшим историческим явлением русской жизни сороковых годов. Выходцы из небогатых дворян и самые настоящие разночинцы — чиновники, педагоги, студенты, литераторы — М. В. Буташевич-Петрашевскнй, Н. А. Спешнее, А. В. Ханыков и многие другие, — изучая социалистические учения Запада, ставили задачу уничтожить крепостное право в России, установить в ней республиканский строй, коренным образом изменить все общественные институты. В отличие от декабристов, петрашевцы ориентировались на народные массы, хотели организовать свою типографию, журнал, вынашивали планы по сплочению революционных сил в стране, по подготовке восстания. Плещеев с головой ушел в работу кружка, особенно прислушиваясь к радикально настроенному Спешневу, о котором и впоследствии он отзывался как о замечательной личности, человеке сильной воли и в высшей степени честного характера. Именно Плещеев доставлял петрашевцам многие запрещенные цензурой рукописи и, в частности, прислал из Москвы знаменитое письмо Белинского к Гоголю. Ближайшими товарищами среди петрашевцев у Плещеева были литераторы С. Ф. Дуров и Ф. М. Достоевский.<br />В апреле 1849 года, воспользовавшись доносом провокатора, царское правительство обрушило на петрашевцев удар, арестовав всех известных ему участников кружка. Напуганное бурными революционными событиями на Западе, оно решило учинить жестокую расправу. Царь, лично руководивший этой жандармской операцией, писал в следственную комиссию по делу петрашевцев: «Пусть посадят половину жителей столицы, но пусть отыщут нити заговора». К следствию было привлечено свыше 100 человек, а всех подозреваемых насчитывалось до 280. Из 23 осужденных 21 человек был признан виновным в «злоумышленном намерении произвести переворот в общественном быте России» и приговорен к расстрелу. В их числе значился и Плещеев. Но этот приговор правительство не осмелилось привести в исполнение и заменило его другим, предварительно проведя изуверскую, бесчеловечную инсценировку...<br />Арестованный в Москве, Плещеев был под стражей перевезен в Петербург и восемь месяцев просидел в Петропавловской крепости. Морозным утром 22 декабря 1849 года всех приговоренных петрашевцев привезли на Семеновскую площадь, где были выстроены войска, и на специальном эшафоте подвергли гражданской казни.<br />«Сегодня, 22 декабря,— писал вечером Ф. М. Достоевский брату, — нас отвезли на Семеновский плац. Там всем нам прочли смертный приговор, дали приложиться к кресту, переломили над головами шпаги и устроили наш предсмертный туалет (белые рубахи). Затем троих поставили к столбу для исполнения казни. Вызывали по трое, следовательно, я был во второй очереди и жить мне оставалось не более минуты. Я вспомнил тебя, брат, всех троих; в последнюю минуту ты, только один ты, был в уме моем, я тут только узнал, как люблю тебя, брат мой милый! Я успел тоже обнять Плещеева, Дурова, которые были возле, и проститься с ними. Наконец ударили отбой, привязанных к столбу привели назад, и нам прочли, что его императорское величество дарует нам жизнь. Затем последовали настоящие приговоры...» Часть петрашевцев была сослана в Сибирь на каторжные работы, некоторые отправлены в арестантские роты и действующие полки па Кавказе. Плещеева сначала было приговорили к четырем годам каторги, но затем, «во внимание к его молодым летам», он был «лишен всех прав состояния и отдан на службу в отдельный оренбургский корпус рядовым».<br />Так началась солдатчина и ссылка поэта. В январе 1850 года закованного в кандалы Плещеева привезли в Уральск и сдали в казарму. Через два года он был переведен в Оренбург. Первое время солдатская служба давалась ему очень тяжело. Окружающие, в особенности офицеры, враждебно смотрели на поднадзорного. Он чувствовал себя беспомощным. Отпуска и отлучки из казармы ему не разрешались. О сочинении стихов не могло быт» и речи. Положение стало несколько иным, когда, по просьбе приехавшей в Оренбург матери поэта, ему начал оказывать покровительство и даже приглашать его к себе на обеды оренбургский генерал-губернатор граф В. А. Перовский, старый знакомый матери, некогда принимавший в Оренбурге Пушкина. Плещеев обрел возможность читать, навещать знакомых, в частности, семью просвещенного подполковника В. Д. Дандевиля, к которой обращено несколько самых сердечных стихотворений поэта. Весной 1853 года Плещеев отправляется в затеянный Перовским опасный поход в среднеазиатские степи и участвует в осаде и захвате кокандской крепости Ак-Мечеть. За участие в боях Плещеева производят из рядовых в унтер-офицеры. Если исключить время на поездку в Оренбург, в Ак-Мечети, переименованной в форт Перовск (ныне Кэыл-Орда), Плещеев несет службу целых три очень тяжких для него года. «Эта безбрежная степная даль, ширь, черствая растительность, мертвая тишина и одиночество — ужасны!» — говорил Плещеев в одном из своих писем (Эта полоса жизни Плещеева послужила сюжетом повести советского писателя Н, Анова «Ак-Мечеть» (1965).. Лишь летом 1856 года, когда не стало Николая I, поэт получает офицерский чин (прапорщика) и увольняется из армии. В штатском чине коллежского регистратора он поступает на службу в Оренбургскую пограничную комиссию, женится на семнадцатилетней девушке Рудневой, дочери надзирателя при Илецком соляном промысле, еще раз меняет место службы и в мае 1858 года уезжает вместе с женой из Оренбурга в Петербург: ему теперь разрешен четырехмесячный отпуск «в обе столицы» и возвращены права потомственного дворянства. Вернувшись на короткий срок в Оренбург, он скоро вновь покидает его и прочно поселяется в Москве, целиком отдавшись литературе.<br />Ему теперь тридцать четыре года, позади девять лет тяжких испытаний и мытарств. Он еще здоров, красив, ссылка и солдатчина поневоле закалили его мягкий от природы характер, а горький жизненный опыт дал ему множество глубоких впечатлений, которые он отражает главным образом в прозе, в повестях. В ссылке он завязал знакомство и дружбу с отбывавшим солдатчину Тарасом Шевченко, вел задушевные политические беседы с польскими демократами, тоже сосланными в Оренбургский край, по поездке в Петербург уже лично знал Чернышевского, Некрасова, Добролюбова, М. Л. Михайлова. Всю свою литературную работу он теперь связывает с некрасовским «Современником», «направлению которого, как говорил сам поэт, принадлежат все мои симпатии». Правда, не так-то легко, при многолетнем перерыве, полностью войти в новое русло общественной жизни, резко обострившейся идейной борьбы. После позорного для самодержавия проигрыша Крымской войны и смерти Николая I многое в стране изменилось, волновалось крестьянство, назревал настоящий революционный взрыв. Правительство готовило отмену крепостного права «сверху», готовило тактически выгодные ему реформы. Вожди революционной демократии — Чернышевский, Добролюбов — всеми возможными средствами звали общественность к революции, вели подготовку к созданию всероссийской тайной революционной организации. У Плещеева бывали либеральные заблуждения и иллюзии; не сразу, например, разглядел он грабительский характер «освобождения» крестьян. Нередко проявлял он и расплывчатость, нечеткость в своих политических взглядах. Однако как поэт он бесповоротно примкнул именно к некрасовской литературной школе, к лагерю революционных демократов, а идеалы Чернышевского считал своими идеалами. До конца жизни он был человеком сороковых годов, несколько романтичным и отвлеченным; такой душевный склад не совсем совпадал с характером новых людей, трезвых шестидесятников, требовавших дела и прежде всего дела.<br />Знаменателен тот факт, что, несмотря на вполне понятную осторожность Плещеева, возвратившегося из ссылки, царская охранка никогда не выпускала его из поля зрения. Во многих доносах и рапортах поэта прямо называли «заговорщиком». Жандармы писали, что хотя Плещеев «ведет себя очень скрытно», он все-таки «подозревается в распространении идей, несогласных с видами правительства». Поскольку в число знакомых поэта входили почти все главные деятели подпольной организации «Земля и воля», полиция была убеждена (как, впрочем, и многие из его окружения), что Плещеев — несомненный член этой организации. После ареста Чернышевского жандармы в 1863 году устроили настоящую провокацию, желая приписать Плещееву противозаконные сношения с Чернышевским и подсунув в бумаги Чернышевского подложное письмо. У Плещеева на дому был произведен обыск, его вызывали в сенат, в Петербург, для дачи показаний. Годом раньше Плещееву отказали в разрешении издавать журнал «Русская правда», который он задумывал.<br />Обосновавшись в Москве, Плещеев завязывает все новые и новые литературные связи. Обаяние и редкостная доброта, гуманность поэта привлекают к нему множество людей. Его домашние вечера посещают и дарят поэта Дружбой выдающиеся писатели — Тургенев, Толстой, Островский, Некрасов. Он ведет оживленную издательскую и журнальную работу, постоянно пишет стихи, повести, пьесы, одна из которых шла в Малом театре. Периодически выходят сборники его стихотворений — в 1858, 1861, 1863 годах.<br />Но как ни трудолюбив был Плещеев, на литературные заработки прожить ему часто не удавалось. Наследственные крохи, доставшиеся от матери, иссякали. Не одно десятилетие Плещеев вел существование безнадежного, необеспеченного литератора, «пролетария», как называл таких людей (и в том числе себя) Достоевский. В 1864 году умерла горячо любимая жена поэта, оставив на его руках троих малолетних детей. В 1866 году в результате преследований цензуры оказался закрытым «Современник», главное журнальное пристанище Плещеева. Не желая участвовать в изданиях «с подлым направлением» (выражение Плещеева), поэт ищет службы. Не без хлопот он добился места ревизора контрольной палаты московского почтамта. Спустя два года в письме к Некрасову Плещеев жаловался: «Совсем меня исколотила жизнь. В мои лета биться как рыба об лед и носить вицмундир, к которому никогда не готовился, куда как тяжко». В конечном счете, его выручает Некрасов. Став в 1872 году во главе журнала «Отечественные записки», он пригласил Плещеева переехать в Петербург, чтобы занять пост секретаря редакции; после смерти Некрасова Плещеев заведовал в журнале стихотворным отделом. Когда были закрыты и «Отечественные записки», Плещеев способствует созданию нового журнала — «Северный вестник», в котором он проработал до 1890 года. И только последние три года своей жизни Плещеев освободился от забот о куске хлеба. Он получил огромное наследство, оставшееся от пензенского родственника, и с необыкновенной щедростью оказывал помощь многим и многим литераторам. В сентябре 1893 года Плещеев, уже тяжело больной, поехал из Петербурга вместе с сыном Александром Алексеевичем, писателем, лечиться в Ниццу и на пути туда скоропостижно скончался в парижской гостинице от апоплексического<br />удара.<br />Порой историки литературы утверждают, что Плещеев — лишь поэт сороковых годов. Однако при внимательном чтении его книг видишь, как обогащалось творчество Плещеева в годы его деятельности после ссылки, как осваивал поэт новые стороны жизни и потом, в шестидесятых и семидесятых годах. Разнообразнее и шире становится его палитра, возникают целые группы стихотворений новых жанров, стихает, умеряется романтическая патетика. Плещеев многому учится как бы заново. Его вдохновляет пример великого реалиста в поэзии Некрасова. Восхищаясь яркой социально-бытовой струей некрасовского творчества, он стал писать живые картины народной жизни. Он создает серию острых сатирических стихотворений, бичуя то либерала («Мой знакомый»), то сытого и эгоистичного светского бездельника<br />(«Счастливец»).<br />До конца своих дней Плещеев был верен гражданским свободолюбивым мотивам, которые так сильно прозвучали в его первых стихах. Гражданская лирика является у Плещеева как бы стержнем всей его поэзии. Он гордился своею отважной и трагичной юностью, свято хранил память о петрашевцах, и хотя в его стихах немало сетований на напрасно прожитые годы, на неудачливую судьбу, эти жалобы обращены только лично к себе. Философская подоснова поэзии Плещеева — бодрая, жизнерадостная. Плещеев стремится прославить и подвиг декабристов, и подвижническую работу Белинского (стихотворение «Я тихо шел по улице безлюдной...»), —людей, которым в свое время следовали петрашевцы.<br />Еще в девятнадцатом веке обращали внимание на особую чистоту и прозрачность поэтического языка Плещеева. В мягких, лишенных какой-либо броскости и контрастов тонах Плещеев рисует русскую природу, передает облик родины. Щемящей любовью к России веет от бесхитростных, внешне столь простых строк Плещеева «Отдохну-ка, сяду у лесной опушки», где перед нами встают бескрайние «пашни да овраги», «белые березы, жидкие осины». Многие из его стихотворений давно стали хрестоматийными, по ним читатели приобщаются к поэзии уже больше столетия. Очень многие стихи положены на музыку. Романсы на слова Плещеева писали и Чайковский, его близкий приятель, и Мусоргский, Варламов и Гречанинов.<br />Искренность и задушевность, оттенок какой-то нежной грусти — непременная черта лучших стихотворений Плещеева. «Плещеев,— писал его старый биограф П. Быков, — весь отразился в своей поэзии, весь со своей чистой, как кристалл, совестью, пламенной верой в добро и людей, со своей цельной личностью, неотразимо привлекавшей к себе сердце всякого, кто хотя мельком встречался с поэтом, глубоко симпатичной, незлобивой, мягкой. Человек сороковых годов в лучшем значении этого понятия, неисправимый идеалист, он вложил свою живую душу, свое кроткое сердце в свои песни, и оттого-то они так прекрасны».<br />Как бы без всякого усилия выходили из-под пера Плещеева чудесные стихи для детей. Видно, действительно в сердце поэта было что-то такое, что легко открывало ему мир ребенка. Такими стихами, как «На берегу» («Домик над рекою...») или «Старик» («У лесной избушки домик небольшой...») любуешься с детства до седых волос. Строчки из «Старика»: «Дайте только срок, будет вам и белка, будет и свисток» стали как бы присловьем, и их нередко можно услышать от людей старшего поколения даже в беглом, обычном разговоре. Плещеевские стихи для детей (в 1878 году он объединил их в специальной книжке, вышедшей под названием «Подснежник») печатаются в различных детских изданиях поныне. Наряду с Пушкиным, Некрасовым, Майконым, Фетом, Суриковым Плещеева можно назвать одним из основоположников русской поэзии для детей, так бурно развивающейся в наше время.<br />Хотя Плещеев не дожил и до семидесяти лет, молодое поколение в конце его жизни смотрело на поэта как на личность легендарную, пришедшую откуда-то из далеких времен. Рукоплесканиями встречали старого поэта с окладистой седой бородой и пышными волосами, когда он появлялся на эстраде, чтобы прочитать свое излюбленное «Вперед! без страха и сомненья...». Размышляя о старой русской поэзии, Блок в 1908 году писал, что стихи Плещеева будили какие-то уснувшие струны, вызывали к жизни высокие и благородные чувства». Плещеев с большой чуткостью и заботой относился к молодежи, замечал и поддерживал молодые таланты. Огромную роль сыграл он в жизни Ивана Сурикова, погибавшего в тисках нищеты, готового пойти на самоубийство. Плещеев устроил стихи Сурикова в печать, открыв этому одаренному человеку дорогу в литературу. Помогал он, пользуясь своим положением в редакциях журналов, и Гаршину, и Надсону, и Серафимовичу. А с Чеховым, которого он считал самым обещающим, самым выдающимся из молодых беллетристов, Плещеева связывала настоящая дружба. Летом 1889 года он даже ездил к Чехову на дачу под Сумы в гости. Плещеев горячо убеждал Чехова покончить с мелкой работой в юмористических, журналах, а прочитав первую крупную чеховскую вещь «Степь», без конца восхищался ею.<br />Празднуя в 1886 году сорокалетний юбилей своей литературной деятельности, поэт получил множество поздравлений от революционно настроенных юношей и девушек, в глазах которых он был живым воплощением освободительных русских традиций. Как рассказывают мемуаристы, собственно молодежь провожала поэта и в последний его путь. Когда гроб Плещеева был привезен из Парижа в Москву, власти запретили газетам печатать какое бы то ни было «панегирическое слово покойному поэту». Однако у стен Новодевичьего монастыря в день похорон 6 октября 1893 года собралась внушительная толпа, состоявшая преимущественно из молодежи. И одним из ораторов, выступавших с речью над гробом Плещеева, был Константин Бальмонт, чья будущая слава принадлежала уже двадцатому веку.<br />Так смыкались столь далекие друг от друга две литературные эпохи.<br />Дух плещеевской лирики не умирал в русской поэзии. Стоит только перечитать стихи Спиридона Дрожжина, Сурикова и всей «суриковской школы», чтобы почувствовать, как тихая сердечная дума Плещеева отзывается в произведениях этих народных поэтов.<br />Ныне, читая стихи Плещеева, мы не только вглядываемся в прошлое нашей Родины и постигаем его, что само по себе важно и интересно, не только отдаем дань уважения талантливому поэту-гуманисту, поэту-демократу. В лучших его произведениях мы видим чистый источник истинного эстетического наслаждения.<br />Николай Банников. М.1975 г.<br />