3. Оглавление
привычный мир благосклонно принял меня в свои объятия
мы рождены, чтобы сделать звезды ярче, моря глубже, горы выше
и мир будет блаженно жмуриться и довольно урчать
Давайте кричать друг на друга!
опять осталось совсем немного
бросаю камешки полной жменею
нельзя обесценивать слово
камнем легче жить, чем собакой с душой человека
и шаг державный звучит
побачимо
и в солнечных зайцах и в громе весеннем
Типа, типа – оппа!
эхом звенел в барабанных перепонках
Вдруг откроют?
дотянись до солнца кончиками пальцев
нежно-зеленая и благоухающая, перетекала плавными широкими
прямо не останавливаясь
без которых кошка перестает быть кошкой
брызнула, окропила бумагу ярко-красными осенними листьями
у каждой бронзовой лошади есть право сказать самое главное
припадаешь к холодной, освежающей, студеной влаге
контакты
4. Сбой
привычный мир благосклонно принял меня в свои объятия
Проснулся. Что-то странное почувствовал. Кем-то не тем себя
почувствовал. Мне не семнадцать лет, я не работаю портовым
грузчиком в Лиме. Или работаю? Что это за комната? Кровать,
шторы…
¿Qué es…
Я заснул на причале, на остывающих в вечернем солнце тюках.
Где мои туфли?! Босой! De puta madre. Ladrones! Maricon de
mierda! Стоп!
На мгновение в лицо пахнуло океанской сыростью. Блеснули
черные лакированные туфли на жилистых загорелых ногах,
мелькнули вытертые до белизны джинсы. В уши ударил такой
привычный, родной шум просыпающегося Каллао.
Ужас оказался обоюдоострым. Ужас человека, ощутившего, что
его – двое. Всегда было двое. Достаточно сделать шаг, и ты там.
Но страх убивал жажду чуда – познавать непознанное не хоте-
лось. Не сейчас. «Лишь бы не перепутать», – билась мысль где-
то на грани. Руки вцепились в край кровати, вминая простынь, до
треска материи.
Теперь я есть я. А вторая моя половина есть вторая моя поло-
вина.
Будильник надрывается. Не думать. Выключить, щелкнуть
пультом телевизора, в ванную, по пути поставить чайник на
плиту. Как-нибудь потом. Сегодня – встреча в одиннадцать. Не
забыть дописать и отправить письмо. Не вспоминать. Надо обя-
зательно уточнить у Ольги, сколько человек уже зарегистриро-
валось.
Привычный мир благосклонно принял меня в свои объятия.
Белый альбом
С уважением, Мёнин.
5. Неслучайная встреча
мы рождены, чтобы сделать звезды ярче, моря глубже, горы выше
На перекрестке дороги встретились двое.
– Наша встреча не случайна.
– Разумеется. Здесь не бывает случайных встреч.
– Давно хотел спросить: зачем мы здесь?
– Мы рождены, чтобы сделать звезды ярче, моря глубже, горы
......выше.
– Сколько же нам жить?
– Пока не добьемся поставленной цели.
– Это грустно.
– Мы пришли сюда не за счастьем.
– Нас очень мало.
– Не так уж и мало.
И два хороших человека, попрощавшись, пошли каждый своим
путем.
С верой в жизнь, Мёнин.
Белый альбом
6. Тот, кто может изменить мир.
и мир будет блаженно жмуриться и довольно урчать
Тот, кто изменяет мир.
(παραμύθι για ά)
В кафе было накурено. Волны сизоватого дыма недвижимо ви-
сели в воздухе. Слезились глаза, в горле першило. Она сидела
напротив, курила и говорила. Непрерывно. Я слушал урывками,
но слова повторялись и повторялись. Невозможно не услышать.
– … еще можно аналитическую фирму свою открыть. Деньги
нужны. Но деньги найдем. Знаю, у кого можно занять. Знакомая
открыла. Из Украины человек приехал. И уже поднялась.
– Не мое это…
– А что твое? Можешь? Значит – твое. Хорошо. Есть же и дру-
гие варианты. Я же говорила. С ипотекой придется подождать.
Дядя Коля обещал помочь. Но не сейчас.
– А когда-то ты танцевала босая под дождем. В центре города
прыгала по лужам, а прохожие шарахались от нас во все сто-
роны.
– Мне уже двадцать пять. Мне уже не по лужам прыгать, а о
семье и детях надо думать. Имей в виду: с тобой или без тебя, а
семья у меня будет. В самое ближайшее время. Взрослей, Мак-
сим. Взрослей.
– А надо?
– Так. Вызывай такси. Мне пора.
А на улице меня сбили.
Сбили, обобнимали, обцеловали, обслюнявили и чуть не заду-
шили захлестнувшимся вокруг шеи красным вязаным шарфом.
Белый альбом
– Алёна!?
– Удивлен :-D Удивляйся, удивляйся – это полезно!
7. – А как ты здесь?
и мир будет блаженно жмуриться и довольно урчать
– Пролетала мимо, увидела тебя. Дай, думаю, обниму старого
знакомого :-))
– А... Как ты? Где сейчас работаешь?
Она внимательно посмотрела на меня, изучающе и тревожно.
– Мне пора. Мы еще встретимся.
Отшатнулась, отпрыгнула, полоснула длинным шарфом по гла-
зам. «Вот зараза», – подумал я сквозь слезы. Когда проморгался,
Алёна была уже далеко. Вдруг остановилась. Повернулась и, ни
мало не смущаясь, громко крикнула, перекрывая завывание про-
спекта:
– Не забывай, кто ты есть! :-P
Сорвалась с места. Истончилась. Исчезла.
Кто я есть? Работа, карьера, дом, семья, дети. Неудачник? Не
то. Успех сопутствует мне во всем. Муза моя утверждает. Жен-
щина меня спасет, женщина меня погубит. Как-то так поется. Не
то. Не то. Вспомни. Что-то забыл, потерял. Стрекот кузнечиков и
свежесть от ночной реки. Там дальше лес и огни светлячков. И
хрустальный звон. В доме, кто-то задел стол, наверное. Дорога,
уходящая вдаль. Первый шаг. Как такое вообще можно забыть?!
Я тот, кто видит настоящий мир. Тот, кто может почесать этому
миру брюшко, как большому добродушному коту. И мир будет
блаженно жмуриться и довольно урчать. Нас таких мало. Очень
мало. Но мы есть. А вы, вы, вот вы! Вы не видите и не можете.
Вы соткали реальность, свою, из проводов, бумаги, бетона, лож-
ных целей, амбиций, пропахших жженым кофе и паленой пласт-
массой. И выдали ее за настоящую! И меня убедили. Почти. Как
вы жалки! Я тот, кто может изменить мир. Тот, кто изменяет мир.
В этом истинная цель. В этом. И мне не надо заботиться ни о
хлебе, ни об одежде, ни о доме. Жизнь заботится обо мне и за-
Белый альбом
щищает. Потому что я забочусь о жизни! Мне подвластны и
звезды, и небо, и море, и ветер – все, что действительно важно!
8. Это уже не мысли. Это крик. Кричу, грожу кулаком в перепление
и мир будет блаженно жмуриться и довольно урчать
стекла и бетона, нависшее над людьми. Толпа огибает меня по
широкой дуге. Неловко отворачивается, старательно не заме-
чает, боится.
Вижу тебя, как наяву, Мёнин.
Белый альбом
9. Крик
Давайте кричать друг на друга!
Давайте кричать друг на друга! Выйду на балкон и заору во все
горло.
ААААААААААААААААААА!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!
Просто так. Накипело. Рвется наружу. Разрывает на части. Го-
ловой об стену бился – не помогает. Только обои в кровь испач-
кал. А вот так, чтобы на весь двор…
Но у меня нет балкона. Обоев, кстати, тоже нет. И даже пальцы
о клавиатуру не сбил. Не сбил.
– С ума сходишь?
– Что, так заметно? Я же тихонечко, про себя.
– Музыку тише сделай. На весь дом орет.
Мёнин: 0_o
Белый альбом
10. Полуночная осень
опять осталось совсем немного
Метель бьет в окно.
Выстрел!
Не слышно дыхания, упало сердце,
задумался.
Верно!
Зачем лишнее?
Напишем. Поставим точку.
Строчку! бьет ветер пулеметной лентой.
Прокашлялись взвизги жестью карниза.
Опять осталось совсем немного.
Вышло время.
Опали листья.
Давно.
С наступившей весной, Мёнин.
Белый альбом
11. Бросая камешки
бросаю камешки полной жменею
Я бросаю камешки. Набираю полную жменю прибрежной мор-
ской гальки и подбрасываю высоко вверх. Они падают. Всегда
падают. Полосатый ударился о накатанный черный и докатился
до того, оранжевого, похожего на глаз птицы. Это у нас – минус
тридцать пять в Архангельске. Минус пятнадцать в Торонто. И
плюс пять в Мальмё. Вот такие парадоксы. Не спрашивайте меня,
откуда знаю. Ничего не знаю. Просто бросаю камешки и делаю
погоду. По всему миру. Вы думаете, снег выпадает, ветер дует,
дожди льют просто так? Наивные. Дело в камешках. Если они пе-
рестанут падать – все остановится. А то, что остановилось –
долго не проживет. Вот. Еще раз. Кусочек сланца. А мы немного
сжульничаем, отодвинем чуть-чуть. В Роки Форд выпадут дожди.
В правильное время. Правильные дожди. Роки Форд – такой ма-
ленький городок на три тысячи жителей. Там лучшие в штате (да
и во всей стране) дыни. Горожане думают, что благодаря хоро-
шей селекции и уходу. Нет. Просто я люблю дыни. Это моя гор-
дость. У всех есть свои слабости. Не смейтесь! Еще раз. Полной
жменею. Красно-коричневый лег на «куриное счастье», а рядом
упал стеклянный изумрудик – обкатанный волной осколок бу-
тылки. Плохо. Осколки бутылок вызывают цунами и тайфуны.
Жаль. Но люди сами виноваты. Странные. Жалуются, что океан
к ним с каждым годом относится все хуже. Не могут понять оче-
видного. Не мусори! Отвлекся. Не мое дело людей учить. Я про-
сто бросаю камешки. Полной жменею.
С надеждой в лучшее, Мёнин.
Белый альбом
12. текст №5
нельзя обесценивать слово
Настоящее творчество – это всегда боль. Мучение. Вопль, ко-
торый невозможно сдержать. Как многие забыли об этом! За-
были. Писать нужно не потому, что хочется денег или славы
жаждется, а потому что не можешь не писать. Иначе разорвет на
куски, кровавыми ошметками окропишь собой землю. Только по-
тому. Только потому. Никак иначе нельзя. Нельзя. Нельзя обес-
ценивать слово.
С добрым днем, Мёнин.
Белый альбом
13. Сказка о волках и собаках, волшебниках и любви
камнем легче жить, чем собакой с душой человека
(für Tat)
Жила-была прекрасная волшебница. Прекрасная не только
лицом, но и душой. Однажды полюбил ее волшебник. Тоже очень
красивый, но властный и жестокий. Вырвал сердце из своей
груди и предложил его избраннице. Та отказала: «Больше меня
любишь ты власть. Мало осталось места в сердце твоем. Мне
тесно в нем будет». Сильно разгневался колдун за такой ответ и
поклялся, что ни с кем кроме него союз волшебницы не принесет
плодов – все дети ее будут убиты, не успев вырасти и коснуться
земли. Клятву свою сдержал. Как и всякое существо, познавшее
истинную природу силы, он полностью находился под властью
данного некогда слова. Долго жила волшебница на свете, вечно
юная и прекрасная, но брак ни с одним из смертных не оставлял
следа на земле – все отпрыски умирали, не успев сделать и шага.
Сила ее, подпитываемая горем и страданиями, росла. Приду-
мала она, как обойти проклятие. Только что рожденных детей
своих стала волшебница превращать в щенят. Щенята росли кра-
сивыми, сильными, здоровыми, не подвластные злому колдов-
ству. Но глаза уже взрослых псов светились человеческой тоской.
Будучи собаками с рождения, чувствуя себя людьми, не могли
понять этого чувства и страшно мучились. Так продолжалось
многие века. Уже дюжина бессмертных псов, с человеческими
душами успели появиться на свет, когда колдунья родила близ-
нецов – мальчика и девочку. Простерла над новорожденными
руку, произнесла заклинание превращения – вместо скулящих
щенят устремили на мать холодный немигающий взгляд волчата.
Волчата росли не по дням, а по часам. Такими же сильными, как
братья и сестры, но в отличие от собак, близнецы умели переки-
дываться в людей. Заклинала их мать быть осторожными и пре-
вращаться только ночью, чтобы злой колдун не узнал. Дети не
Белый альбом
слушали, потому как любили солнце и быть людьми им очень
нравилось. Только вечерами становились волками и рассказы-
вали псам с человеческими душами и глазами, каково это – быть
14. человеком. Но случилось то, о чем и предупреждала волшебница
камнем легче жить, чем собакой с душой человека
– колдун все узнал. Однажды близнецы-волки охотились в лесу.
Брат выследил оленя и погнал его прямо на прячущуюся за де-
ревом сестру. Молодая волчица прыгнула на зверя, сбила с ног.
Вдруг с небес на нее кинулся огромный коршун и унес ввысь так
стремительно, что даже быстроногий брат-волк не успел догнать.
Вернулся он к матери понурый, обо всем поведал. Та сразу же
догадалась, что не коршун то был, а злой колдун. Стала у ветра
спрашивать, у облаков, у звезд, у месяца, где ее дочь. Но те мол-
чали, боясь гнева колдуна. Даже бесстрашный ястреб, пролетав-
ший мимо и все видевший, отказался говорить. Тогда позвала
она своих детей-псов и сказала: «На двенадцать частей света
бегите. Найдите сестру и возвращайтесь с вестями. Но сами в
бой не вступайте. Только волк сможет его победить». Много лет
прошло, много столетий минуло. Ждали мать и сын вестей – ни
один из псов не возвращался. Уже сам хотел волк отправиться
на поиски, когда прибежал один из братьев – самый маленький
песик. Поведал, что нашел замок колдуна на краю тридевятых
земель. Огромными воротами вход закрыт, но протиснулся песик
между створками и в самом большом зале, под потолком увидел
серебряную клетку. В ней и томится волчица. Рядом на троне
сидит колдун, с клетки той взгляда не сводит, ни на секунду не
отлучается. Сказала тогда волшебница волку: «Бери рог своего
отца-охотника и труби в него. Сзывай братьев и сестер. Вместе
идите в сражение. Тогда есть у вас шанс победить». Затрубил в
рог сын волшебницы и охотника – тот час же сбежались братья
его и сестры. Отправились они все к неприступному замку. Долго
длился путь: через леса дремучие, реки могучие, горы великие,
равнины бескрайние. Добрались до замка. Разбежался волк, уда-
рился грудью в ворота и сорвал створки с петель. Ворвался в
самый большой зал. Увидел серебряную клетку, с томящейся в
ней волчицей, и колдуна на троне. «Отпусти мою сестру, – зары-
чал волк, превращаясь в человека. – А не то худо будет». Ничего
Белый альбом
не сказал колдун, только рукой взмахнул – все собаки с челове-
ческими душами в камень превратились. «Теперь я вас обоих
уничтожу, – подумал он. – Все по моему будет». Только пригото-
15. вился испепелить брата с сестрой, как горлица в окно влетела и
камнем легче жить, чем собакой с душой человека
в волшебницу превратилась. «Зачем?» – спросила она. «Нена-
вижу тебя», – хотел ответить колдун. Но не смог. Потому как все
ему было подвластно под солнцем, только лгать права не имел.
«Потому что люблю тебя», – произнес, наконец. «Разве так
любят?!» – вскричала его избранница. «Что же делать мне? –
спросил колдун. – Не могут они по земле ходить. Ибо слово мое
сильнее, чем я». Улыбнулась волшебница и даровала волчатам
своим крылья. Стали они под небом летать, земли не касаясь.
Начали волшебники жизнь новую в любви и согласии. Просторно
в сердце у колдуна оказалось, когда вся ненависть оттуда вышла.
А собаки так камнями и остались на веки вечные. Камнем легче
жить, чем собакой с душой человека.
С моего сна записано верно, Мёнин.
Белый альбом
16. Пьяный пророк
и шаг державный звучит
Проснись!
– орет беззубым ртом.
Лицом бьет снег
и, поднимаясь,
вопит:
– Все пропито!
и звон колоколов,
и красный стяг,
и шаг державный
звучит
как всхлип
чахоточный.
(дорогой жизнь идет)
… встает и падает,
ползет,
мычит,
орет…
Со спокойной ночью, Мёнин.
Белый альбом
17. побачимо
побачимо
Не нужно бояться своих мыслей. Вообще не нужно ничего бо-
яться. Будь тем, кем суждено быть, кем родился и, если будет
угодно Богу, кем умрешь. Лучшее и большее, чего может до-
биться человек своей жизнью – постучаться в ворота смерти
своим исполненным предназначением. Я вошел в жизнь никем,
держа свиток с предначертанием, с Божественным приказом,
вводными на дальнейшее действие. «Вскрыть по прибытии» –
написано на нем. Но младенец не умеет читать. Ничего страш-
ного. Главное, не умереть безграмотным.
- Parlez-vous français?
- Трохи кажу.
С легким утром, Мёнин.
Белый альбом
18. Белая лошадь (сказка для Вики)
и в солнечных зайцах и в громе весеннем
В метро. Подъехал, остановился с противным подзвизгом
поезд. Двери раскрылись. Пахнуло раскаленной резиной, дымя-
щейся, подлипшей массой, кислым потом и еще чем-то духовито-
приторным, очень человеческим. Толпа внесла Вику. «Сейчас
туфли оттопчут, – пронеслось в голове. – Сумочка, сумочку ото-
рвете! Суукии…» Прижало к пружинящей стенке. Худшее позади.
Тронулись.
Мерно, постепенно ускоряясь. «Взвиии, взвии, взви, вииииии»
– звук доносился откуда-то сверху, что-то пластиковое терлось
друг от друга, противно, как два бруска пенопласта, все громче и
громче, на одной визгливой протяжной ноте. Кожа покрылась
мелкими противными мурашками. Вика крепко зажмурилась. Втя-
нула носом воздух и тут же пожалела об этом. Вонь перегара и
гнилых зубов сбивала с ног. Отвернула голову. Потянуло крепким
ароматом дешевых, но обильно орошенных на немытое тело
духов. «Сейчас умру, – обреченно подумала девушка. – Прямо
здесь. Сразу же начну разлагаться. Но этого никто не заметить».
Двери раскрылись. В вагон ворвался спертый ветер подземки.
Тело механически, без участия хозяйки начало пробираться к вы-
ходу. Потом вверх по эскалатору – на волю. Виктория осмотре-
лась. «Удачно вышла. Время есть. Можно и прогуляться», –
решила она.
Яблочный сад цвел. Бледно-розовой солнечной прелестью. На
кончиках веток янтарем искрились капельки смолы. Пахло зем-
лей, свежескошенной травой и почему-то горько-сладким кашта-
новым медом. Вика аккуратно шла по грунтовой дорожке,
размокшей после дождя, перешагивала лужицы, стараясь не за-
мызгать носки туфель. Подобная скачущая прогулка быстро ей
надоела, и она свернула с тропинки – на пружинящий, насыщен-
Белый альбом
ной влагой газон. Ноги сразу же промокли, но это не пугало – вы-
сохнет. Не спеша направилась вглубь сада. Разглядывая цветы
и деревья. С наслаждением вдыхая прозрачный, родниковый
19. воздух. Осторожно дотронулась до карамельной капельки смолы.
и в солнечных зайцах и в громе весеннем
Взвизгнула коротко и пронзительно. Ветка дрогнула и обдала ее
чистым, но обжигающе холодным ливнем. Мокрая и злая, поти-
рая слипшиеся пальцы, устремилась она к метро. Вдруг замерла.
Из-за дерева, почти не различимая на фоне яблочного цвета
стояла лошадь. Ослепительно-белая. Внимательно смотрела на
девушку.
– Привет, – задумчиво протянула Виктория. – Ты откуда такая?
Лошадь неопределенно мотнула гривой.
– Решила прогуляться, как и я?
Лошадь кивнула.
– Погода сегодня просто чудесная!
Лошадь кивнула вполне определенно.
– Ты меня понимаешь! – рассмеялась Вика. – Жаль, не гово-
ришь.
Лошадь выразительно посмотрела, всем своим видом показы-
вая, что говорить-то она умеет. Но было бы с кем и о чем.
– Так говори!
Лошадь покачала головой.
– Ладно. Что-то я задержалась. Не понятно, чья ты? Масть,
явно, белорожденная. Впервые такую вижу. Подков нет. На баб-
ках какие-то потертости... От ногавок, что ли? Посмотрим клеймо.
Повернись-ка.
Лошадь недовольно всхрапнула от такой фамильярности. От-
прянула назад.
– Не балуй! – строго сказала Вика и привычно потянулась к ло-
шадиной шее.
Белый альбом
И тут же была откинута назад.
Лошадь заржала. Громко. Пронзительно. Встала на дыбы. Рух-
нула вниз. Ударила копытами дерн.
20. И рассыпалась, разбилась хрустальной вазой о бетон. Брыз-
и в солнечных зайцах и в громе весеннем
нула россыпью стеклянно-водяного бисера.
Девушка обмерла, отпрянувшая, как под порывом ветра, за-
стывшая.
Моргнула.
На месте лошади весело кружился рой нежных бледно-розовых
лепестков. Тихо шелестел. Нет. Пел. По-детски чисто, звонко, но
совсем не пронзительно, мелодично:
«Мы там, где искрится, живет и трепещет. На бархате розы, в
глотке родниковой воды. И в ветреных вздохах. И в смехе не-
жданном. Мы мысли о доме, об утре, тумане, росе в переломах
зари. И в солнечных зайцах. И в громе весеннем. На пальцах ре-
бенка, в изломе улыбке – всегда вечно юны, омыты, изящны,
чисты. Как пение птицы, как хвойная свежесть...»
Пение оборвалось. Лепестки замерли на мгновение. И начали
медленно опускаться.
Вика села прямо на траву, совершенно не боясь испачкать ко-
стюм, прислонилась к стволу яблони, и с облегчением, лишенная
привычной тяжести на душе, расплакалась.
Рассказал Мёнин.
Белый альбом
21. История иллюзий
Типа, типа – оппа!
Вот так. Типа, типа – оппа!
Агу.
Угу.
Никто не забыт, ничто не забыто. Как много забыто… Все эти
герои древности, повелители вселенных, сокрушители мира –
все мнили себя достойными вечности. И все получили вечность
как награду. Растворились. Сгинули.
Где ты мудрый Брут, убивающий тирана и разорванный жесто-
косердной толпой? Где не знающий страха Алларих, пожертво-
вавший Риму честь, славу и такую малость как жизнь? Навечно
проклятый Римом за этот дар. Проклятие сгнило, как и уста его
произнесшие. Где златоречивый Квинтилиан, речи которого ци-
тировали во всех забытых богами городах Империи? Этим руко-
писям не суждено сгореть, музы бросают жребий, чтобы
прикоснуться к его руке – восхищались все. Где рукописи? Сго-
рели. Сгинули вместе с поклонниками и завистниками. Где кости
Атиллы? Обиженного столь изощренно и подло, что любая месть
покажется преступно мягкой? Ужо тебе. Презренный гунн.
Какая подлость! – все знать!! И быть обреченным на безмол-
вие!!!
– Агу. Агу. Агушечки. Скажи агу.
– Типа, типа – оппа! Оппа! Скажи «папа». Папа!
– Мама! «Мама» скажи.
АААААААААААААААА!!!
Презираю.
Белый альбом
Мёнин: :-P
22. эпилог
эхом звенел в барабанных перепонках
Проехала машина. Обдала брызгами. Серый, грязноватый
туман обволакивает улицу. Хочется курить. Очень хочется. Во
рту вязкая, как силикатный клей слюна, и глаза слезятся. Хочется
курить.
Он: Это ты.
Она: Да. Это я.
Он: Почему ты так близко? Нам запрещено быть рядом и ка-
саться друг друга.
Она: А мы и не можем. Мы далеко. Очень далеко. А все окру-
жающее нас – всего лишь иллюзия. Мы спим.
Он: Разве так бывает? Тебя ведь нет больше. Ты не можешь
спать. Ты умерла.
Она: Ты тоже. Но пока не знаешь об этом. Мы спим. Ты спишь.
И я сплю. Просыпайся!!!
Хлопнула в ладоши.
Вскрикнул. Вскочил. Ударился об пол.
Уже сидел на ковре, прислонившись к холодной спинке кровати,
уже стучали в стены, недовольные, разбуженные соседи, а звук
– резкий, оглушительный – эхом звенел в барабанных перепон-
ках.
С уютным вечером, Мёнин.
Белый альбом
23. Дядя Паша
Вдруг откроют?
Дядя Паша, которому по возрасту больше подошло бы – дед,
убирал снег. В чистом поле, зажатом между окружной дорогой,
лесом и речкой. Расчищал вытянутую прямоугольную площадку,
не очень большую, но и не маленькую. Работа спорилась: из-под
жилета, перешитого из старой фуфайки, валил пар, скрипела де-
ревянная рукоять совковой лопаты, хрустел, ломающийся наст.
Дед остановился, с хрустом воткнул совок в снег. Снял рука-
вицы, запихнул в боковые карманы и потянул из-за пазухи пачку
«Примы», одноразовую зажигалку. Дрожащими от усталости ру-
ками (семьдесят пять – возраст, как ни крути) прикурил. Жадно
затянулся, выдохнул плотное облако едкого дыма и уставился
на заснеженное поле, упирающееся в размытый частокол леса.
Дядя Паша чудаком не слыл, наоборот, считался человеком
крутого нрава, малопьющим, серьезным и рассудительным. Од-
нако небольшая странность за ним водилась. Вот так, в чистом
поле встретить его можно было довольно часто: зимой – расчи-
щающим и старательно трамбующим снег, летом – косящим
траву, засыпающим образовавшиеся по весне вымоины. Проку
от такого труда было никакого, так как на земле дед отродясь
ничего не сеял, не сажал, не выкапывал и не жал. Большую часть
жизни Павел Валерьевич проработал в аэропорту – в неболь-
шом, провинциальном, на дюжину «кукурузников» аэропорту. Но
с аэровокзалом, отдельным буфетом, диспетчерской вышкой и
башней метеорологов. Потом аэродром закрыли, самолеты ис-
чезли, вокзал, вышку и башню снесли, а землю раздали горожа-
нам под картошку. До наших дней дожили лишь покосившаяся
будка буфета, по необъяснимым причинам не востребованная
населением на стройматериалы, и взлетная полоса, которую
дядя Паша оставил себе. Да на нее никто особо и не претендо-
Белый альбом
вал, так как утрамбована была до крайности и пропитана всяче-
ской химической гадостью. Уже двадцать лет этой полосы не
касались шасси самолетов, но благодаря стараниям дяди Паши
24. выглядела она так же, как в злосчастный день закрытия, если не
Вдруг откроют?
лучше.
На вопрос «зачем?», сформулированный любопытствующими
в той или иной, но чаще матерной форме, после долгих, на пол
сигареты размышлений следовал ответ:
– Ну, это…
Вдруг откроют?
А полоса-то вот она.
Как новенькая...
С пожеланием найти и не терять, Мёнин.
Белый альбом
25. Скажи мне, Учитель...
дотянись до солнца кончиками пальцев
За каменными глыбами стен будущее в предсказуемости своей
соперничало с ясность прошлого. Жизнь и музыка подчинялись
Закону и в уверенной неторопливости плавно перетекали друг в
друга. Слуги гармонии, любви и чести. Ищущие славы, сгинувшие
вместе с тщеславием своим.
Кровь стекала по лезвию и тягуче, нехотя и тяжело капала на
землю. Казалось, меч не хотел расставаться с законной добычей.
Королевская лилия на клинке отливала красным. Жадно пила и
не могла напиться. Закованная в железо рука держала рукоять
твердо, но с каждой секундой пелена холода подбиралась все
ближе к сердцу, тело немело, мир погружался в сумрак…
Кружились в медленном танце люди в тяжелых бархатных
платьях, дрожало пламя свечей, мелькали тени. Шорох тысячи
ног, танцующих на растрескавшемся полу древние танцы. Лица
ушедших людей, голос, эхом шепчущий в пещерах памяти. Мрак
и ветер, уносящий пепел прошлого. Лица, лица, голоса. Блеск
стали, смех давно ушедших, отсвет свечей, отражаемый мириа-
дами зеркал, отполированным золотом.
Сладкостуденая вода родника животворящей влагой напитала
иссушенную душу путника.
– Скажи мне, Учитель: можно ли без потери для чести меч об-
нажить против заведомо слабее тебя? Ведь не моя то вина, что
путь слабейшего с моим путем пересекся. Так ли зазорно нить
жизни его оборвать, коли имел он несчастие, неосторожность мне
на глаза попасться? Судьбы то промыслы, а не воля моя.
– Все предрешено в этом мире. Но помнить тебе следует вот
что. Нет потери для чести и славы потерпеть поражение от силь-
нейшего. А если же благодаря выучке своей и благосклонности
Белый альбом
проведения ты победишь, то слава твоя возрастет чрезмерно, и
почет людской сыщешь. Борясь же с тем, кто заведомо слабее
тебя, в надежде вкусить легкой победы, ты можешь добиться ис-
26. комого, но водянист вкус будет пиррова вина: ни в силе не при-
дотянись до солнца кончиками пальцев
растешь, ни в доблести. Да и люди осудят, а нет ничего опаснее
народной молвы. Сплетни подобны яду, но, в отличие от послед-
него – убивают наверняка. Также помнить следует о непредска-
зуемости судьбы: случись так, что проиграешь ты, не будет тебе
ни побед больше, ни жизни. И порази ты великана потом, Го-
лиафу подобного, скажут все, что не больше зайца великан тот
был, а по крепости духа, так заяц во сто крат превосходнее.
Разве можно подвига ожидать от того, кто руку на слабейшего
поднял, да и поражение от него потерпел? Прими совет мой, ры-
царь: лишь с сильными в бой вступай, а слабых не трогай. Сла-
бых обижать – нет ничего опаснее для людей чести.
– Скажи мне, Учитель: во всем ли смысл есть и цель, во всех
ли проявлениях жизни проведение сущность свою проявляет?
«Во всем – говоришь ты уверенно. – И даже полет бабочки над
цветами благоухающими лавине горной, вулкану, буйству стихий
водной и воздушной по силе своей и значению подобен». Но пре-
красно существо это, гармонией рождено, а, значит, и по Закону
живет, и Закон в нем отражается. Легка загадка эта, и в ком веры
хоть с горчичное зерно есть разгадает ее, и ни на миг тень со-
мнения лицо не омрачит. Но не все явления мира столь ясны и
прекрасны. И взять хотя бы из того же разряда тварей, что и ба-
бочка, существо, но мерзопакостное и никчемное – комара – в
воздухе передвигается он скачками хаотичными, вид имеет мел-
кий и отвратительный, звенит изматывающе и пошло. Крови
жаждет он и в жажде своей ненасытен. Жизнь свою никчемную
кровью благородных питает и даже рыцарей порой беспокоит,
изводит – тех, кто за оскорбления любое стократно обидчику воз-
дают, часто неотомщенными они оказываются и покой теряют.
Ответь мне, Учитель: какая польза от твари подобной, какой толк
предначертанному в проявлении таком?
– Загадка эта не сложнее предыдущей, рыцарь. А как бы и не
Белый альбом
легче. «Крови комар жаждет, – говоришь ты. – И ничего кроме
крови не видит». Истинно говоришь. Но разве не в этом ли вели-
чайшая цель – найти предназначение свое и следовать ему, са-
27. мозабвенно, отрекаясь от всего, отринув благополучие свое и
дотянись до солнца кончиками пальцев
даже жизнь? Чист комар: природу свою осознает и природе этой
соразмерен. Идет к цели через самоотречение, предначертан-
ному следуя. Не в этом ли цель и благороднейших из созданий?
По форме комар отличен, но по сущности тождественен силь-
нейшим мира.
– Учитель, неужели тварь ничтожнейшая от благороднейших
столь мало отлична? Не ересь ли это, учитель?!
– Не так уж и многим она отличается, рыцарь. Каплями крови
комар вес цели своей мерит. А рыцарский меч пока кадь крови
не выпьет, рыцарским мечом не считается. И до той поры хо-
зяину его за праздничным столом равным среди великих не си-
деть.
– Учитель?
Будучи поверженным на землю, дотянись до солнца кончиками
пальцев.
Записал Мёнин.
Белый альбом
28. Как я считал овец
нежно-зеленая и благоухающая, перетекала плавными широкими
Не спалось. В поезде мне всегда не спиться. А в тот раз как-то
особенно плохо лежалось, муторно, крутился. Очень хотелось
заснуть. Решил опять воспользоваться хорошо известным всем
средством – посчитать овец. Надеясь, что в этот раз все полу-
чится.
Сначала овцы, пушистые такие, неопределенного окраса, пры-
гали бойко, просто замечательно. Проносились над покосив-
шимся вербовым плетнем, как облака. Убаюкивали. Навевали
долгожданный сон. Вдруг, абсолютно некстати, вспомнилось, что
прыгают они совершенно несчитанные. А полагается считать.
«Ну, раз положено, – сонно подумалось мне. – Одииин». Чер-
ный с белыми подпалинами барашек, переминаясь с копыта на
копыто, приготовился прыгнуть. Замер. Посмотрел задумчиво на
небо. Застыл. «Один, я сказал», – сказал я. Барашек ожил, уста-
вился на меня выпуклым, почти человеческим глазом. И юркнул
за плетень, спрятался. «Прыгай, скотина, – прошипел я. – Выле-
зай и прыгай». Из-за плетня показалась голова с небольшими
рожками, обиженно шмыгнула розовым в черную крапинку носом.
Потом нехотя, понуро вышло и все остальное. Заняло исходную
позицию для прыжка. Подобралось, напружинилось… Барашек
скорбно выдохнул. Медленно, крадущися пошел ко мне, по-со-
бачьи виляя куцым хвостом, преданно вперив взор, всем своим
видом говоря: «Такой высокий забор – непреодолимая преграда
для такого маленького барашка. А тут еще прошлым летом, как
назло, копытце подвернул. Прыгать мне никак нельзя. Лучше
здесь на травке попасусь». И улыбнулся, обнажив крупные белые
зубы и красный, как у овчарки язык. «Ладно, – великодушно
решил я. – Не прыгай. Есть кому». И, чтобы убедится в наличии
овец, посмотрел налево.
Белый альбом
Овцы беспорядочно толпились в узком, но невероятно длинном
загоне, уходящем в горизонт извилистой тонкой нитью. Жалобно
блеяли, испугано озираясь, бестолково толкались друг о друга.
29. Их почему-то стало жалко. Ближайшая к плетню овца приготови-
нежно-зеленая и благоухающая, перетекала плавными широкими
лась прыгнуть. Я проследил предполагаемую траекторию и об-
наружил, что она уходит в никуда. Овцы прыгали в пустоту, не в
пропасть, а именно в пустоту. Из непонятного, душного, перена-
селенного бытия уходили в небытие. Стало еще жальче.
Послушные моей воли стены загона рухнули. Парнокопытные
разбрелись по мутной, поросшей редкой пожухлой травой рав-
нине, придавленной низким грозовым небом, огрызающимся бес-
шумными всполохами молний. «Странно, – подумалось. –
Почему пришло в голову заняться счетом в таком мрачном месте,
совсем не подходящем для нормального сна?» Поразмыслив не-
много, я перенес нас всех на меловые просторы старушки Анг-
лии.
Огромная равнина, нежно-зеленая и благоухающая, перете-
кала плавными широкими холмами от горизонта до горизонта.
По ярко-голубому, почти ультрамариновому небу неспешно ше-
ствовали пушистые величавые облака, укрывали легкой тенью
землю. Солнце светило ярко, но глаз не резало и не пекло. Я лег
в траву и, наблюдая за ходом облаков, вдыхая кисло-сладкий дух
овечьей шерсти, под хруст, мерно пережевываемых сочных стеб-
лей, наконец-то, заснул.
Мёнин: :-D
Белый альбом
30. Обыденность
прямо, не останавливаясь
Он ощутил это по дороге домой.
Только вышел из метро, моросил мелкий мерзкий дождь, и по
мокрому скользкому, как шкура кита, асфальту побежал. Минут
пять до остановки, потом пятнадцать минут на автобусе (№66,
водитель толстый, всем недовольный, в кожаной советской
куртке) и полчаса до дома через парк. По лестнице, открыть
дверь ключом, разуться и забежать на кухню – поставить чайник
и кастрюлю с водой на плиту, в прихожую – закрыть дверь, в зал
– раздеться, на кухню – забросить пельмени в кипяток, ошпарить
заварку, в ванную – умыться… Очнулся.
Перед изогнутой временем оградой парка в длинных, вытяну-
тых, как ручьи, лужах мутно отражались фонари. «А если не вхо-
дить? – подумал он, семеня вдоль луж. – А если остановиться?
А если повернуть назад, пройти под мостом и зайти в дом с чер-
ного входа? Или вернуться к метро и доехать до Вадима...» По-
думал, и от собственной смелости потемнело в глазах: «Точно,
до Вадима. Купить пива, немного – завтра на работу – посидим,
выпьем чуть-чуть, молодость вспомним, переночую у него, а зав-
тра в пять встану и успею как раз. Нужно остановиться и повер-
нуть». Ноги не останавливались. Слева и справа с завидной
регулярностью мелькали деревья, парк уже кончался, а ноги от-
казывались слушать хозяина, жили собственной жизнью – менять
маршрут, такой родной и привычный, в их планы не входило.
«Это же смешно», – даже усмехнулся вслух. Звук получился
жалкий, испуганный. «Так, просто остановиться. Остановись!» –
приказал себе твердо, однако сильно сомневаясь в успехе. Не
получилось. До дома оставалось минут десять, но мысль о без-
опасных стенах жилища не успокаивала, а наоборот внушала об-
реченность. Откуда-то из глубин поднималась неотвратимая
Белый альбом
волна страха, ледяная, липнущая к телу, так липнет к влажной
ладони раскаленная на морозе сталь. Паника. Разум заметался
в теле, силясь понять и найти выход. Тело, такое родное и зна-
31. комое, привычное, известное до последнего дупла в зубе вдруг
прямо, не останавливаясь
превратилось в чужое и непреступное. «Остановиться, прежде
всего, остановиться», – судорожно, как молитву повторял он про
себя.
В подъезде лампочка не горела, и в пыльном мраке, с лестнич-
ной клетки, пропахшей гнилыми овощами мусоропровода, замоч-
ная скважина была смутно различима. Но рука четким,
многократно отработанным движением воткнула ключ и пригото-
вилась повернуть его на два с половиной оборота, с глухим щелч-
ком. «Это конец, – пронеслось в голове. – Сейчас. Остановись!
Остановись!! Остановись!!!» Рука замерла. Он замер. Время
остановилось.
Утро. Солнце робко пробилась сквозь паутину стекла. Очнулся.
С удивлением посмотрел на побелевшие от напряжения пальцы,
судорожно вцепившиеся в ключ, разжал с трудом. Осмотрелся.
Изумленно усмехнулся и, развернувшись, пошел к лестнице,
вниз, к выходу. Потом вышел под мост, к переезду, потом вдоль
железнодорожного полотна – прямо. Не останавливаясь.
С наилучшими пожеланиями, Мёнин.
Белый альбом
32. Кошка-как-она-есть
без которых кошка перестает быть кошкой
Наблюдал за Муркой целый день. Я раньше ее тоже не игно-
рировал. Ни в коем случае. Когда игнорируешь кошку, она начи-
нает мявчить очень отвратно. Визжащее-дребезжаще. Кажется,
что кто-то открывает старую рассохшуюся дверь на несмазанных
давно проржавевших петлях. Не игнорировал, но особо и не при-
сматривался никогда. Достаточно было осознания, что она где-
то рядом. А тут захотелось понять. Ощутить, что же делает кошку
кошкой.
Наблюдал за Муркой целый день, ходил по пятам и даже пы-
тался копировать. Безрезультатно. Двигается она постоянно, реа-
гирует на малейший шорох, тень, свет и еще на что-то такое мной
не ощутимое. Даже когда сидит на одном месте – совершает мно-
жество мелких движений, очень быстрых, даже резких, но и уди-
вительно плавных при этом. Человек так не может. У человека
кружится голова и начинается нервный тик.
Наблюдал за Муркой целый день. Изучал разрез глаз, пере-
ходы и изгибы, форму ушей и морды. Пытался запомнить и по-
нять. Безрезультатно.
Наступила ночь. Закрыв глаза, я отчетливо видел перед собой
кошку. Неподвижную. Замершую. В профиль – как на египетских
барельефах. Вдруг пришло осознание. Необходимо стереть все
лишние линии. Оставить только те, без которых кошка перестает
быть кошкой. Их оказалось семь.
– Что это?
– Кошка.
– Ты уверен?
– Да, разумеется.
– Не то, что кажется, а то, что она есть?
Белый альбом
– Не знаю. Но это точно кошка.
Мёнин: :-))
33. Отражение
брызнула, окропила бумагу ярко-красными осенними листьями
В чернильно-черной глади пруда все отражалось, как в зеркале.
Под ногами шумел осенний лес, из глубины, медленно планирую,
приближались темно-серые листья и прилипали к своим красно-
оранжевым двойникам. Тишина и безмолвия. Звенящая, шумя-
щая остатками листвы тишина.
Детский смех. Когда-то здесь можно было услышать звонкий
детский смех. Девичье ярко-синее, жизнерадостное платье мель-
кало между морщинистыми стволами столетних кленов под их
неодобрительное, хмурое ворчание. У девочки было пони. Ма-
ленький и лохматый. С большими грустными глазами. Она нико-
гда не ездила на нем верхом, а таскала его с собой всюду как
щенка на поводке.
Иногда девочка подходила к чернильному пруду, склонялась
над водой и заворожено всматривалась в глубину. Если пригля-
деться, можно увидеть илистое дно, нити водорослей и снующих
рыбок, незаметных, с темными спинками, но с блестящими боч-
ками, иногда вспыхивающих серебристыми блестками. А если
посмотреть по-другому, то вода становилась непроницаемой и
превращалась в зеркало, в котором четко и без искажений отра-
жались пшеничные всклокоченные волосы и бледное веснушча-
тое лицо. А еще можно так посмотреть, что и дно, и рыбки, и
лицо, и лес, и небо – все становилось явным, хорошо видимым
и невероятно едиными. От этого кружилась голова, и делалось
очень грустно, но и очень радостно. В этом была загадка. Непо-
нятность.
Пони задумчиво хрустел сочными стеблями прибрежной травы,
фыркал и всем своим печально-забавным видом показывал, что
полностью разделяет чувства маленькой хозяйки.
Белый альбом
Сначала исчез пони. Потом исчезла девочка, так и не сообщив
миру своего имени. Потом высохли и рассыпались в древесную
пыль деревья. Укрылся травою пруд.
34. Все.
брызнула, окропила бумагу ярко-красными осенними листьями
Будто ничего и не было.
Да и что было?
Листок скользил по кухонной клетчатой клеенке. Егор нава-
лился на стол, грудью придерживая непослушную бумагу, и ри-
совал, схватившись за карандаш двумя руками, высунув язык от
напряжения.
Сначала из белоснежной пустоты появилась лошадка. Потом
– девочка. Потом – пруд в обрамлении частокола камышей. Пер-
вые два персонажа выглядели идеально и очень напоминали де-
вочку и лошадь. А вот идеально круглый пруд походил и на
колобок, и на мяч, и на апельсин, а то и на солнце – на все, что
угодно, но не на самого себя. Егор злился.
Усердно грыз карандаш.
Скривился в отвращении.
Карандаш оказался старым, химическим, следовательно, очень
горьким на вкус. Егор рассердился еще больше и из всех сил во-
ткнул покусанный грифель в центр ненавистного круга. Синее от
слюны и чернил пятно расплылось по бумаге.
Автор остался доволен. Ведь всем известно, что вода синяя.
Теперь ни с чем не спутаешь. Хочется нарисовать дерево. Но ка-
рандаш безнадежно затупился.
Достал из тумбочки нож.
Чиркнул.
Кровь брызнула, окропила бумагу ярко-красными осенними
листьями.
В ожидании лета, Мёнин.
Белый альбом
35. Я был нужен бронзовой лошади
у каждой бронзовой лошади есть право сказать самое главное
– Я был нужен бронзовой лошади, был нужен бронзовой ло-
шади, – повторял он бесконечно. Брел по улице, шептал еле
слышно. Мимо проносились люди. Суетливо и привычно.
***
Он приходил сюда каждый день. Утром. В безвременье начи-
нающегося дня.
Камни мостовой отражали серое небо. Все еще неработающий
фонтан зиял в непроницаемой глубине мзги. Шел дождь. Моро-
сил, питал влагой легкие и воздух. Обволакивал прозрачной пе-
леной глаза. Из этой шипящей водяной мглы, в пенящих струях
восставала лошадь. Фыркала, била копытом, брызгая дождевой
моросью, мокро и зелено лоснилась бронзовой шкурой.
Каждый день он здоровался с лошадью. Сначала про себя,
потом вслух. Лошадь насторожено косила зеленым глазом и
более ни как не реагировала, не выказывала интереса. Она не
терпела панибратства и относилась к этому непонятному, ненуж-
ному ей человеку с большим подозрением. Но капля точит ка-
мень, а бронза не долговечнее гранита. Тем более что капель у
вечно пасмурного утра было в избытке.
Однажды бронзовое сердце лошади дрогнуло. Она кивнула.
Еле заметно. Но он заметил.
– Привет, – сказал он.
– Привет, – подумала она и ужаснулась своему безрассудству.
– Ты говоришь? – спросил он. – Но в тот день так и не дождался
ответа.
Не дождался и на следующий день, и следующий за ним – ло-
Белый альбом
шадь затаилась в испуге.
Лошадям вообще запрещено говорить, а лошадям, отлитым в
бронзе в особенности. На этом и держится наш мир. Если брон-
36. зовые лошади начнут разговаривать – мир рухнет. Она это пре-
у каждой бронзовой лошади есть право сказать самое главное
красно понимала.
Но он был настойчив. А одиночество с каждым днем все прон-
зительнее. Пелена дождя уже не скрывала слез. Лошадь пла-
кала. Расплавленные капли металла текли из глаз, шипели и
срывались черной окалиной в кипящий водяной водоворот.
«Мир устоит, – подумала она однажды. – Что может сделать
ему одна не самая большая лошадь? Одни не самый большой
человек? Мир их столько видел. И ничего. Не рухнул. Но что ска-
зать ему? Если и нарушать запрет, то ни один звук не должен
быть потрачен впустую. «Доброе утро!» – банально. Как дела? И
что он ответит? Не так уж важны эти дела. Я тут стою, а Вы как
поживаете? Смешно и глупо. Что же сказать? Главное. Только
самое главное. Придумала».
– Привет, – сказал он в несчетный раз.
– Вы мне нужны, – ответила лошадь.
Мир не рухнул. Не раскололся. Устоял. Но город вздрогнул.
Загудел голосом удивленной толпы. Замахал обличающими за-
головками передовиц.
Лошадь раскололась. На мельчайшие брызги. Опала песком,
закружилась в кипящем водовороте. Пропала. Сгинула. И в этом
не было ничего удивительного. Ведь у каждой бронзовой лошади
есть право сказать самое главное. Но только три слова. Сказать
и исчезнуть.
С мыслями о %usename%, Мёнин.
Белый альбом
37. Неожиданная встреча у лесного ручья
припадаешь к холодной, освежающей, студеной влаге
Инструкция по применению: сон употреблять перед засы-
панием, запивая остывшим крепким черным чаем.
У меня есть черный чай. Был бы зеленый – ассоциации были
бы другие. И сон получился бы другой. Но чай черный. Черный.
Это лес. Дремучий бор. Древнерусская сказка. Дебри. Перепле-
тение веток, полумрак. Ноги вязнут в буровато-зеленом мхе.
Запах болотных трав и терпкой хвои. Реальность размыта.
Уханье филина. Осторожный шорох веток. И отголосок, лишь
предчувствие плеска воды. Лесной ручей. Увиденное то покры-
вается рябью. То обретает яркость, запах и звук. То исчезает.
Хрустнула ветка. Вздрогнул. С каждой волной чувствуешь все
ощутимее, явственнее. Осторожно пробираешься сквозь буерак.
Бор полон жизни. Скрытной, неведомой. Спиной, нервной дро-
жью ощущаешь ее дыхание, взгляд. Идешь в самую чащу. В сон.
В сон реальнее, чем сама жизнь. Пригибаешься, подлезаешь под
рухнувший от старости, неохватный ствол сосны. Уворачива-
ешься от паутины, прочной как леска. Пробираешься сквозь
кусты ежевики. Плеск воды – все явственнее. В лицо дышит сы-
ростью. Слышен слюдяной треск стрекоз, кваканья лягушек. Уби-
раешь от лица ветку, отряхиваешь налипшие листья. Стоишь
прямо на берегу лесного ручья. Неспешного. С прозрачно-корич-
неватой водой. Жарко. Душно. Хочется пить. Припадаешь к хо-
лодной, освежающей, студеной влаге. Она пахнет терпким
черным чаем. Делаешь первый глоток – самый нетерпеливый,
жадный – вкусный, как ароматный крепкий чай со льдом. Пьешь
захлебом, будто после долгого бега в душный полдень. Вдруг
слышишь шорох за спиной.
Резко оборачиваешься.
Поскальзываешься на склизкой береговой глине.
Белый альбом
Падаешь.
Промаргиваешься, пытаешься подняться.
38. Испуганно смотришь в кусты ежевики.
припадаешь к холодной, освежающей, студеной влаге
Узнавание. Удивление. Радость.
– Не ожидал увидеть тебя здесь и сейчас. Какой судьбой?
С чистым сердцем, Мёнин.
Белый альбом
