1. БРЕМЯ ТЕЛА
В душной комнатушке на рабочей окраине у окна сидела женщина. Она сидела
ровно, выпрямив спину, почти не двигаясь, вслушиваясь в каждый звук, доносившийся с
улицы, где вдали, за рядами прижавшихся друг к другу домов, торчали огромные
заводские трубы. Она вздрагивала, когда слышала даже пустяковый шорох на лестнице за
дверью и из коридора. Лаяли собаки, в соседней комнате за дверью о чем-то
разговаривали, и был слышен детский смех. Где-то внизу, в квартире инженера играл
патефон: пластинок у соседей было не так много, она уже успела выучить наизусть все
песни, те, что они любили заводить.
Рядом на окне в потемневшем надтреснутом керамическом горшке стояла герань.
Изредка женщина тянула руку и искала ею листья, чтобы прикоснуться к ним и слегка
погладить. Листья покачивались на сквозняке.
– Маша, это ты? – неожиданно спросила она, продолжая сидеть неподвижно. – Не
молчи, прошу тебя. Как там Ларочка?
Маша стояла позади, в коридоре, сжимала в руках обернутый полотенцем
небольшой металлический чайник, из носика которого струился пар, и чашку.
– Ларочка гуляет во дворе, – ответила Маша. – Я тебе из кухни принесла, попей
чаю. Жарко. Ты не простудись у окна, может быть, прикрыть его?
Маша волновалась за сестру, наверное, больше, чем за ее дочку Лару.
– Нет, нет, Маша, мне так хорошо. Свежий воздух, да и Ларочку…
Она, конечно, хотела сказать о том, что так ей лучше видно, как во дворе
беззаботно играет дочь, носится вместе с другими детьми.
Но вот уже год как она не видела ничего. Врачи говорили, что это временно и
быстро пройдет. «Это нервное, голубушка, обстановка и климат совсем не способствуют
покою, – утверждал один врач, – вам бы целебного южного воздуха вдохнуть. В другое
время это можно было бы исполнить, но, увы, не сейчас. Но, это все пройдет, надобно
лишь подождать, набраться терпения».
Терпения у нее было хоть отбавляй. Тем более что вполне отдавала себе отчет в
том, что, вероятно, зрение никогда не вернется к ней. Ей было тяжело ходить, подчас
трудно дышать, потому, только сидя у распахнутого во двор окна, она могла дышать
полной грудью и не чувствовать головокружения.
– Я видела его, Маша, и, слава богу, что теперь не вижу, – бросила она как-то раз
сестре, – ты не представляешь, что я чувствовала, когда видела его. Он был со мной
повсюду, не отпускал меня, не давал проходу ни на минуту! Сначала это было пару раз в
неделю, затем все чаще и чаще, каждый день, каждый час, каждую минуту. Везде, где бы
я ни была. Нет, он так просто меня не отпустит, но так я его не вижу, не дрожу при
каждом его появлении. Не дрожу! Но он здесь, Маша, он сейчас здесь и смеется над нами.
Но я больше его видеть не хочу! Будь он проклят!
Слезы потекли из ее глаз, она принялась нащупывать платок, чтобы промокнуть их.
Маша сидела рядом и чувствовала, как дрожать начинала и она. Маша оглядывалась по
сторонам, стараясь понять, кто из соседей мог пристально следить за сестрой, но так
никого и не приметила рядом. В коммунальной квартире было тихо: квартира оживала
лишь вечером, когда на заводе давали гудок, да по утрам, когда все собирались на работу.
Она чувствовала, как солнце освещает ее лицо. В первую половину дня до полудня
солнце лишь робко выглядывало из-за козырька крыши, и в комнате стоял полумрак. Она
не видела его, она его представляла в памяти и ощущала по тому, каким прохладным и
неподвижным был воздух. После полудня комната оказывалась залита солнцем. Даже
листья герани становились тепловатыми, нежными. Ей нравилось прикасаться к ним и
подставлять солнечному свету лицо. Когда солнце пекло особенно неумолимо, ей
казалось, что она даже немного различает сквозь тьму слепоты его свет.
1

2. – Маша, прошу тебя, открой-ка пошире окно, – напрягаясь, кричала она сестре, и та
почти бегом направлялась из кухни к ней.
Ей нравилось слушать дождь. Она представляла, как крупные капли ударяются о
стекло и стекают вниз, как они бьются о подоконник. Шум дождя позволял ей отогнать от
себя раздумья о том, что она больше не может видеть. Во время дождя она без помощи
сестры наощупь оттягивала шпингалет и распахивала окно. Дышалось так легко, что, не
присев обратно на стул, она непременно потеряла бы сознание.
Она больше не видела его. И не увидит никогда, что он рядом, что он смеется над
ней, что он указывает ей, что надо делать, а что нет. Слепота – это слишком высокая цена,
спору нет. Но она могла это себе позволить, зная, что рядом есть сестра, муж,
родственники, соседи, которые не дадут пропасть ей и ее дочке Ларе.
– Мамочка, мамочка! – понадобилось меньше года, чтобы Лара полюбила
забираться к маме на колени и тоже смотреть в окно. – Мамочка, пойдем гулять!
Мамочка, хочешь, я покажу тебе, что я нарисовала?
Она проводила дрожащей рукой по рисунку - шершавому листу, улыбалась,
стараясь не напугать дочку своим недугом.
– Очень красивый рисунок, Ларочка, очень, особенно эти цветы.
– Мамочка, ты же не видишь, как ты увидела, что здесь цветы? – по-детски
удивлялась Лара. – Наверное, ты умеешь подглядывать. Да, мамочка?
– Кто тебе сказал, Ларочка, что я ничего не вижу?
– Тетя Маша.
– Я все вижу, любимая, все вижу, – вздыхала она. – Для того, чтобы видеть, не
нужно смотреть. Когда-нибудь ты поймешь это. Многие смотрят, но ничего не видят, хотя
смотрят почти в упор. А есть такие люди, которые видят, хотя видеть не могут.
Она тяжело вздохнула, привстала, не переставая улыбаться. Лара держала ее за
руку и тянула на кухню, где с утра до вечера хлопотала сестра, жившая с семьей в другой
комнате, где пахло сыростью, и все было завешано сушившимся бельем. Квартира была
поделена фанерной перегородкой, за которой жили посторонние люди.
– Здравствуй, родная.
Она научилась различать тяжелые шаги мужа и его прерывистое усталое дыхание.
Он приходил домой ровно через двадцать минут после заводского гудка, возвещавшего о
том, что рабочий день окончен. Она радовалась его приходу – у нее было все, к чему она
стремилась, о чем мечтала в юности. И это все она самым тщательным образом берегла.
Изредка она выходила на улицу. Она опиралась на руку мужа и старалась не
оступиться. Ей было тяжело спускаться по лестнице, она задыхалась. Еще тяжелее было
подниматься обратно. Но это было можно стерпеть, взять себя в руки, передохнуть и,
попросив мужа и дочь не торопиться, осторожно отсчитывать ступеньки – ровно
пятьдесят, а вместе с порогом и крыльцом пятьдесят две. Это было лучше, чем
чувствовать на себе его взгляд, не быть способной спрятаться, убежать от него. В любой
момент оглянуться по сторонам и с ужасом обнаружить его. И даже если не обнаружить,
то все равно понимать, что он где-то рядом.
Вечером она, двигаясь наощупь, укладывала Лару спать на маленькой кроватке,
спрятанной за трюмо. Она читала ей сказки, и даже когда ослепла, продолжала это делать
по памяти. Только теперь за ней никто не наблюдал, не насмехался, не пытался
подсказать, не путал строчки букв на страницах. С ним было покончено. Она отказалась
видеть его. Ему не место в ее жизни.
II
Единственное, что помнила Ксения о бабе Ларе, это запах ее любимых духов
«Красная Москва» и посиделки на кухне маленькой квартирки. Баба Лара часто заводила
2

3. разговор о вещах, казавшихся Ксении совершенно неприемлемыми для обсуждения даже
с глазу на глаз. Баба Лара рассказывала и пересказывала семейные предания и
услышанные из чьих-то уст истории, переплетала их воедино, охала и ахала от того, что
из этого получалось.
– Твоя прабабка была сильной женщиной, о, сильной, поверь мне на слово, Ксюша.
Часть ее силы и мне передалась, но времена были не те, чтобы этой силой
воспользоваться, совсем не те. Мать твоя отродясь сил в себе не находила, видать, ее
поколению не передалось. А у тебя есть, поверь старухе, – баба Лара откинулась на стуле
и принялась теребить и без того потрепанный край клеенки. – Да вижу я, все я вижу, что
силушка эта в тебе есть, да ты сама пока этого не видишь, не понимаешь и не хочешь
понимать.
– Ну, хорошо, баба Лара, как ты говоришь, есть у меня какая-то там сила. И что?
Как мне ей пользоваться и на что она мне? – Ксении все эти разговоры о силах, заговорах
не нравились, но она прощала их бабушке, списывая все на ее преклонный уже возраст. –
Если бы эта сила помогла экзамены сдать или бесплатно на концерт, в кино пойти, я еще
понимаю. А так, по жизни, типа есть и все?
Есть стопроцентные скептики, не принимающие на веру абсолютно ничего,
старающиеся все так или иначе вызывающее сомнение взвесить своим разумом и сделать
собственные выводы, никак не пересекающиеся с чужими. В Ксении этого скептицизма
было, конечно, не сто процентов, но процентов сорок точно. Ксения водила ложкой по
кромке чашки и разглядывала чаинки, плававшие на дне.
– Ты еще маленькая, не понимаешь. У твоей прабабки тоже не сразу это все
появилось. Только она душила эту силушку в себе, да не рассчитала, вот здоровье
потеряла. Ты сама решишь, что тебе со своими способностями делать. Не делай этого, не
повторяй ее ошибок. А с остальным приложится, обязательно приложится.
Это было незадолго до отъезда Ксении из провинциального Череповца на учебу. В
школе она училась не то чтобы хорошо. Но перспектив для себя в Череповце она не
видела. Баба Лара, как и мама, поддержали Ксению в этом решении.
– Тут нечего искать, кроме заводов, где и без того вся наша семья положила жизни
и здоровье, – сказала мама, – кто знает, быть может, тебе удастся из этого болота
вырваться. Или же выучишься и вернешься уважаемым человеком, себе применение
найдешь.
Проводы на учебу в столичные Москву и Петербург из всех действительно
небольших или считающихся таковыми городов, городков, поселков, деревень, станиц,
хуторов одинаково похожи друг на друга. Иногда кажется, что это десятилетиями
практикующийся церемониал, тайна которого передается лишь из уст в уста. Неделю или
две собираются вещи – нужные и ненужные, старые и новые, полезные и бесполезные. В
последний день, когда оказывается, что гора вещей не просто не влезает ни в какие
рюкзаки и сумки, но и банально является неподъемной, начинается дичайшая суета. Все
разбирается, разгребается, сортируется. В итоге все нужное оставляется дома, а ненужным
доверху забиваются сумки.
Баба Лара не позволила разыграть это действие на Ксении. Она сама помогла
Ксении собрать все вещи, она же проводила ее на вокзал. «Возьми, пригодится», – сказала
баба Лара, сунув в руку Ксении какой-то флакончик. Уже в поезде Ксения рассмотрела
его. Это были духи «Красная Москва».
Баба Лара умерла спустя несколько месяцев после отъезда Ксении в Петербург и ее
успешного поступления в институт.
– Знаешь, Ксюш, не приезжай, не стоит, – тихо-тихо, вздыхая, сказала по телефону
мама. Ее голос показался Ксении как будто незнакомым, совсем холодным. – Лучше
запомни бабушку такой, какой она была для тебя. Еще не хватало, чтобы она была для
тебя сморщенной старушкой, лежащей в гробу. Да и сама бабушка бы не позволила тебе
3

4. сорваться с учебы ради того, чтобы приехать на похороны. Лучше учись, к сессии
готовься, чтобы бабушка могла гордиться тобой.
Ксения долго бродила по городу, покрытому тонким слоем первого снега, тающего
под ногами. Она не чувствовала боли. Почему-то ей начало казаться, что сама баба Лара
ждала этого момента. Удивившись чудовищности мысли, которая пришла ей в голову,
Ксения постаралась отогнать ее от себя. Надев капюшон, она зашла в церковь и стояла,
глядя на алтарь. В церкви было душно. Поставив свечку, Ксения быстро вышла и
зашагала дальше, не снимая капюшон.
«Баба Лара, прости, что нет меня сейчас рядом с тобой, что я никуда не поехала и
не увижу тебя в самый-самый последний раз. Но я точно знаю, что не я с тобой, а ты со
мной теперь всегда. Ты же не оставишь меня, правда? Только жалко, что мы с тобой
больше не поболтаем у тебя на кухне, ты передо мной больше не разложишь фотографий
нашей многочисленной родни. Какой же я была дурочкой, что не запоминала, кто есть
кто, когда ты мне это рассказывала! Прости меня, баба Лара. Хотя, спрошу у мамы, она,
наверное, все знает. Пусть земля тебе будет пухом, баба Лара».
Недалеко от перекрестка двух проспектов был сквер. Ксения шла мимо него и с
удивлением смотрела на деревья. Снег начинал покрывать еще зеленевшие листья
каштанов. Воробей выпорхнул из-под ног Ксении, но тут же вернулся. Он даже не думал
улетать: чирикал, подпрыгивал. Ксения поковырялась в карманах куртки и нашла
завалявшиеся пару семечек, которые и бросила воробью. Воробей весело чирикнул и
принялся клевать. Было слышно, как он ударяет клювом по еще теплому, не промерзшему
асфальту, на котором таяли падавшие редкие снежинки.
– Эй, Некрасова, да подожди ты, куда так бежишь! – Ксению окликнула и нагнала
соседка по комнате, Надя. С ней они учились в разных группах и на разных потоках, но в
общежитии почему-то им выпало делить друг с другом одну комнату. – Куда идешь?
Идем с нами! Только не говори, что ты не хочешь погулять и развеяться!
С Надей был парень в глухой ярко-оранжевой зимней куртке. Он обнимал Надю за
плечо, но почему-то улыбался не ей, а Ксении, и даже норовил подмигнуть.
– Я просто гуляю и все, никуда не собираюсь, – спокойно, даже отчасти печально
ответила Ксения, отдернув перчатку и взглянув на часы. – Просто гуляю, скоро надо в
общежитие возвращаться, к зачету готовиться. А вы куда?
– Мы? – Ксения переглянулась со своим парнем. – Мы туда, куда надо. Сначала в
клуб, там бесплатно до девяти вечера, а потом не знаю куда. Приду поздно, главное,
чтобы общагу не закрыли.
В полночь общежитие закрывалось дежурной вахтершей и ни под каким предлогом
не открывалось до пяти часов утра. Все обитатели общежития, конечно, об этом знали, но
почти каждую ночь Ксения сквозь сон слышала, как кто-то со страшной руганью стучится
внизу в двери – комната располагалась на четвертом этаже как-раз-таки над самым
входом. Для Ксении такая строгость с режимом не означала ничего – формальность, не
более, – но ее соседку по комнате такой расклад просто бесил.
– Ну, удачи вам, – бросила Ксения.
– Идем с нами, с парнями тебя познакомлю, с моими друзьями, может, понравится
тебе Костян или Ксива, – предложил Надин спутник. От него сильно несло пивом,
настолько сильно, что Ксения повернула голову чуть в сторону, хотя это мало помогло. –
Точняк, тебе Ксива понравится, он просто ботаник, самый умный. Ты заценишь его.
– Идем! – настаивала Надя.
– Я же сказала, что никуда не пойду, – раздраженно ответила Ксения и, уже
разворачиваясь в другую сторону, добавила. – Не буду вам мешать, я совсем не в
настроении, Надь. У меня дома неприятности, мне хочется побыть одной. И еще этот
зачет завтра!
4

5. Надя развела руками и зашагала с парнем дальше по тротуару. Ксения видела, как
парень продолжал обнимать ее за плечо, а потом неожиданно его рука скользнула вниз.
Надя захихикала: рука парня мяла ее ягодицы.
– Ботаничка какая-то ненормальная эта твоя подруга, сразу видно, не питерская, с
периферии откуда-то, – Ксения услышала голос парня Надя. – Но с Ксивой я ее какнибудь познакомлю. Он таких цыпочек любит. Выжрет водяры и по пьяной дури сделает
из нее нормальную чику!
Ксения покачала головой. Соседка по комнате с самой первой недели, как они
жили в общежитии, норовила ее с кем-нибудь познакомить. Вроде бы и в городе она была
столько же, сколько и Ксения, всего ничего, пара недель во время поступления в институт
и последняя неделя в августе, когда заселялись в общежитие и оформляли бесконечные
справки и документы. Но у Нади уже с сентября в знакомых была чуть ли не половина
общежития и городские, жившие неподалеку. У Ксении же с самого первого дня голова
была забита учебой. Увлечение Нади знакомствами, тусовками и парнями она просто не
понимала, хотя и делала вид, что и сама бы непрочь, да просто некогда. Все это была
лишь маска и то работавшая не всегда.
Поздно вечером, когда Ксения уже спала, вернулась Надя. Она шумно открыла
своим ключом дверь, покачиваясь на ходу, с трудом ее закрыла. Сквозь сон Ксения
почувствовала исходивший с противоположной стороны комнаты тошнотворный запах
дешевого коктейля из алюминиевой банки. Ксении снилась баба Лара, раскачивающаяся
на скрипучем стуле на кухне и о чем-то рассказывающая, размахивая руками. Запах
коктейля во сне сменился на «Красную Москву». Она ходила по квартире бабы Лары,
остановилась у серванта, отодвинула стекло и держала в руках флакончик духов. «Ксюша,
тебе же никогда не нравились мои духи, помнишь? – ласково говорила баба Лара. –
Всегда маленькая придешь ко мне и плюешься, говоришь «Кака, баба». Смешно даже
припомнить тебя крохотной, еще несмышленой. Сейчас ты уже большая, совсем взрослая,
студентка. Учись хорошо… хорошо… хорошо…».
Зачет выдался непростой. Ксении была очень нужна стипендия. Что делать в
чужом городе без работы, да еще и без стипендии? Писать домой, чтобы прислали денег?
Нет, на это она пойти не могла. Свобода значила для нее очень многое. Конечно, свободой
это можно было назвать довольно условно. Но требовать денег с родителей и
родственников, когда они и так сделали все, что возможно для того, чтобы она поступила
в институт, Ксения не могла.
Математика ей никогда не давалась. Нужно иметь либо особый склад ума, либо
фантастическую усидчивость, чтобы до конца разобраться в интегралах, матрицах и
прочих вещах, которые трудно учатся, еще труднее сдаются на зачетах и экзаменах, но
мало кому в жизни по-настоящему требуются. Ксения была скорее из тех, кто упорством и
терпением все же осваивает то, что другим не под силу. Больше трех часов она билась над
парой уравнений, два раза садилась отвечать, но каждый раз преподаватель отправлял ее
готовиться и решать заново. С третьей попытки Ксения сдала зачет.
– Везет тебе, – остановила ее на выходе из аудитории Надя, со своей группой тоже
пришедшая сдавать зачет, но провалившаяся с первой же попытки, – а мне теперь еще раз
приходить, только теперь не знаю когда. Интересно, как это тебе удалось сдать? Даже
Михельсон не сдал!
Ваня Михельсон был единственным парнем в группе Нади – маленького роста,
полный, с пухлым личиком и такими же пухлыми ручонками, с копной вьющихся темных
волос и в очках. Над Михельсоном подшучивали все, даже преподаватели. За все почти
четыре месяца учебы этот зачет стал первым, который Михельсон не сдал.
– А я учила и сдала, три вечера учила, если ты не помнишь, – Ксения убирала в
рюкзак тетради, – и учила, между прочим, как следует.
5

6. – Да ладно тебе выпендриваться, – Надя посмотрела на нее с усмешкой, –
представь, сколько еще зачетов впереди будет. И что, к каждому ты будешь по три дня как
ненормальная готовиться? Да ты сдохнешь через год. Или получишь диплом и будешь
серой уставшей мышкой. Я так не хочу. Я, конечно, учу, но не настолько!
– Как же еще учиться? Учить и сдавать. Интегралы и уравнения сдала, да и ты
сдашь. Куда мы денемся.
– Как? Губки поярче, юбочку покороче! – парировала Надя.
– Да хоть вообще без юбки приходи, мне-то какое дело? – Ксения подключила свое
чувство юмора, потому что понимала, что атмосфера накаляется: Надя была явно сильно
расстроена тем, что не сдала зачет. И более того, завидовала Ксении, его сдавшей.
– Нет, что-то тут не то! – констатировала Надя, щелкнув пальцами и зачем-то
потормошив свои волосы. – Ты не могла выучить за три вечера эти гребаные интегралы!
Ты, наверное, знала или предчувствовала, какие примерно уравнения тебе попадутся.
Формулы для них и запоминала! Точно!
– Отстань от меня со своей ерундой! Что я могла знать? Все, мне пора. До вечера! –
Ксения, нахмурившись, еще раз посмотрела на Надю, которая продолжала
демонстрировать свою нервозность и возмущение, махнула ей рукой и пошла по коридору
подальше от аудитории, где продолжался зачет.
«Ну и что, что Михельсон не сдал? Какая связь между мной и Михельсоном?
Каждый сам отвечает за свои поступки, – возмущалась Ксения, спускаясь по скользкой
мраморной лестнице в институте. – Может, Михельсон сам не хотел сдавать, сам
понимал, что плохо учил. Или чувствует себя плохо. Да и какая разница, сдал кто-то или
не сдал. Конечно, Надя с такого загула и с головной болью ничего сдать с первого раза не
может. Но мне до этого, какое дело? Правильно, никакого».
На улице уже темнело. Поздней осенью трудно отличить день от вечера и вечер от
ночи. Правда в городе, где прожила Ксения семнадцать лет своей жизни, темнело еще
раньше, и к сумраку все привыкали с детства, оттого особенно ценили теплые летние дни
с ранними рассветами и поздними закатами. Ксения снова вспомнила о бабушке, но
погружаться в раздумья и воспоминания ей не хотелось. Она дошла пешком до
небольшого парка, спрятанного у одной из самых оживленных улиц – несколько деревьев
и массивная чугунная ограда будто бы скрадывали шум и любопытные взгляды прохожих.
Пошел дождь. Ксения опомнилась и взглянула на часы.
– Половина десятого, ну я и загуляла! – пожурила она сама себя, выходя за ограду
сквера и снова погружаясь в городскую суету.
В троллейбусе были свободные места, но Ксении сидеть не хотелось. Она встала на
задней площадке и почти прислонилась к стеклу, по которому с наружной стороны,
словно слезы, стекали ледяные капли дождя. От дыхания стекло почти сразу запотело.
Ксения с трудом пыталась разглядеть мелькавшие за окном пейзажи.
Перед очередной остановкой троллейбус подпрыгнул на какой-то неровности. Все
пассажиры охнули, а Ксения чуть не упала, едва успев ухватиться за перила. Секундное
замешательство – и она снова была спокойна и вглядывалась в унылые мокрые тротуары
за стеклом. Но, потупив взгляд, она вдруг взглянула на само запотевшее окно троллейбуса
и в недоумении нахмурилась. На запотевшем стекле было аккуратно нарисовано то, что
нарисовано быть никак не могло. Впрочем, на стекле не могло быть нарисовано вообще
ничего, так как Ксения стояла у стекла уже шесть или семь остановок кряду, и сама она
этого сделать не могла. Тем более такого.
На запотевшем стекле троллейбуса ровно там, где стояла Ксения, было нарисовано
аккуратное сердечко. Рисунок был совсем свежим, иначе Ксения его бы и не заметила –
из-за высокой влажности стекло покрывалось испариной почти моментально.
Ксения огляделась: рядом сидели две пожилых женщины с сумками, впереди –
несколько парочек, которые никак не могли быть к этому причастны. На последней
6

7. остановки из последней двери троллейбуса, рядом с которой она стояла, вышли несколько
человек, но они тоже вряд ли смогли бы протянуть руки прямо под носом Ксении и
нарисовать что-то на стекле. Оставались мужчина и парень. Мужчина держал в одной
руке большой пакет, другой сжимал газету, которую при тусклом свете троллейбусной
лампы пытался читать. Оставался парень, но он даже не смотрел в сторону Ксении. Она
же принялась его разглядывать. Красная с синим куртка, за спиной рюкзак, наушники – он
крутил в руках плеер и пытался отыскать среди всех загруженных в него файлов какой-то
один. Наконец, он нашел его, и на его лице появилась довольная улыбка. Видимо,
почувствовав на себе пристальный взгляд, он повернул голову и подмигнул Ксении. Она
же демонстративно отвернулась и снова посмотрела на стекло: сердечка уже не было, оно
исчезло, утонуло в продолжавшей конденсироваться на стекле влаге.
– Дурак, – сказала Ксения, когда сходила на своей остановке.
Парень, конечно, этого не слышал – громкая музыка, звучавшая в его наушниках,
была слышна на весь троллейбус. Ксения почему-то посчитала, что прибавил громкости
он для того, чтобы привлечь ее внимание.
«Хотя, зачем так я? Может, он познакомиться хотел, а я так его отшила. Все-таки
не пойму, как он нарисовал на стекле. Делал вид, что ни при чем и не понимает, почему я
на него так смотрю. Все он понимает. Одна мысль, небось, как бы познакомиться,
прикинуться паинькой да в постель затащить. Нет, со мной такое не пройдет!»
В комнате в общежитии было душно: батареи отопления уже работали, на них
прогорала пыль, сжигая при этом остатки кислорода. Ксения прошла по комнате и
открыла форточку, затем переоделась, собралась и отправилась в душ, который был в
конце коридора, один на десять комнат. Ее радовало стоявшее вокруг спокойствие,
редкое, невиданное для общежития. Лишь в двух комнатах кто-то был, судя по свету,
вырывавшемуся из-под дверей в полутемный коридор, да звука телевизора.
Душевая, отделанная потрескавшимся белым кафелем, тоже была слабо освещена –
руководство общежития экономило на электричестве.
Поначалу Ксению, как и всех новичков-первокурсников это удивляло, ей казалось,
что в любой момент она поскользнется на кафельном полу и растянется всем на смех, ведь
в остальных душевых кабинках тоже мог кто-то находиться. Но человек привыкает ко
всему, даже к маленькой лампочке в сорок ватт, покрытой толстым слоем пыли и
паутины.
Ксения разделась, повесила вещи на заржавевший крючок, торчавший из
кафельной стены, затем проверила дверцу в кабинку, закрыта ли. Она боялась чужих глаз.
Пару раз парни с мужского этажа приходили на их этаж и прятались в душевых кабинках.
Попади она в такую ситуацию – это был бы для нее удар, настоящий позор, всеобщее
посмешище. Она даже думать о таком не хотела.
Полилась вода. Ксения намылила голову и потянулась, чтобы положить бутылочку
с шампунем в пакет, висевший на крючке. Вслепую ей никак не удавалось этого сделать, и
она все-таки приоткрыла глаза. Бутылочка с шампунем благополучно очутился в пакете.
Вдруг холод пробежал по ее спине. От испуга она даже вскрикнула: по кафельному
полу скользнуло нечто большое, похожее на тень. Большое темное пятно медленно
переместилось с дальнего края душевой, скрытого за перегородкой, к кабинкам,
располагавшимся немного правее.
«Даже не слышала, как кто-то пришел», – подумала Ксения и удивилась тому, что
этот кто-то не включает воду, не гремит зубной щеткой, ни стирает ничего в раковине, как
обычно поступают студенты, и вообще не издает никаких звуков.
Быть может, ей просто показалось? От шампуня начинало больно щипать в глазах.
Ксения ополоснула лицо и, повернув рукоятку, закрыла воду.
– Эй, кто пришел? Вы только свет после себя не выключайте, мне не хочется
мыться в темноте.
7

8. Решив, что в душевой уже никого нет, Ксения снова открыла воду. Ей показалось,
что под дверцей снова проскользнула чья-то тень, но она уже не придала этому значения.
В глазах щипало, стоять на кафельном полу было холодно, хотелось поскорее домыться и
удобно устроиться с книжкой на диване в комнате. Ксения ухмыльнулась, мол,
подглядывайте, если хотите, и прошлась губкой по телу. Тень снова скользнула под
дверью, темноватое пятно. Ксения потерла глаза, промыла их водой, стараясь избавиться
от рези в глазах.
– Подглядывать не надоело? – Ксения спросила это таким тоном, что, будь кто-то
рядом, он непременно бы ответил чем-то не менее едким и ехидным.
Но в ответ Ксения услышала только тишину, да отзвук собственного голоса. Даже
труба с горячей водой, в которой обычно что-то бурлило и клокотало, молчала. Это была
просто тишина, какая бывает редко, но все же бывает, так что удивляться на месте Ксении
никто бы не стал. Но она своими глазами видела пятно на кафеле, чью-то тень и подумала,
что она в душевой не одна. Но если тень по кафелю скользнула, то, несомненно, кто-то в
душевой был.
Ксения спешно вытиралась большим махровым полотенцем, продолжая
обдумывать то, что с ней произошло. Чему больше верить – зрению и тени на кафельном
полу или слуху и отсутствию каких-то шорохов, шагов, дыхания и других посторонних
звуков? Ошибаться Ксения не могла: в душевой было настолько гулко, что малейшее
движение, голос, шепот, дыхание, стон мгновенно обрастали сотнями отзвуков от стен,
труб, тонких перегородок, многократно отражались от высоких потолков. В душевой,
кроме Ксении, никого не было – и она это понимала. Но также понимала, что и видела
присутствие кого-то, кто не спешил отвечать ей и вообще выдавать свое нахождение там,
в душевой.
Вернувшись в комнату, она долго рассматривала себя в маленькое зеркало,
закрепленное на двери, обдумывая происшествие в автобусе. Собственные волосы
казались ей блеклыми, смахивающими на метлу или пучок соломы – и не только потому,
что она была только что из душа и еще не успела высушить их феном и как следует
расчесать. Лицо было уставшим и совсем невыразительным. В нем, на ее взгляд, нечему
было нравиться. Слегка вздернутый нос. Слишком тонкие губы. Слишком светлые брови.
Слишком крупный, даже угловатый подбородок. Не менее угловатые, неуклюжие плечи.
И худые длинные руки с худыми пальцами.
Ксения ухмыльнулась и тут же присмотрелась к своему отражению в зеркале.
Позади – ей так показалось, и потому она хотела в этом убедиться – скользнуло что-то
темное. За окном уже было совсем темно, лампочка в комнате едва освещала дальние ее
закоулки.
«Где? Куда оно делось? Что это было? – спрашивала сама у себя Ксения, не
решаясь обернуться. Она что-то чувствовала: обернуться – значит обнажить свои страхи,
показать, что они и в самом деле есть. – Нет, не оборачиваться. Это просто мне кажется.
Тень от окна».
Она вздохнула с облегчением, и уже, было, принялась разглядывать себя в зеркало
дальше, но тут дверь с грохотом открылась, будто ее толкнули со всей силы ногой. Одно
мгновение, испуг – и в комнату ворвалась Надя.
– Вот и я! Не ждали?
Ксения уже успела привыкнуть к выходкам соседки по комнате, но, несмотря на
это, продолжала пугаться ее внезапным вторжениям. Особенно шумно Надя вваливалась в
комнату в подвыпившем состоянии. Хватало бутылки пива или банки коктейля для того,
чтобы самоуверенная и немного хамоватая Надя превращалась в неуправляемое, до
безумия веселое базарное животное, стремящееся рассмешить всех своим поведением и
репликами.
8

9. – Что, не ждала? – Надя медленно закрывала дверь и с удивлением рассматривала
Ксению, побледневшую, стоявшую с мокрым полотенцем в руках. – Ты не забудь, это и
моя комната. Слышала?
– Слышала, Надя, но мы с тобой договаривались, что ты хотя бы стучишься! И не
открываешь дверь ногой. Правильно, тебя не было, когда был обход и комендант
общежития тыкал меня носом в пятна от подошв на нашей двери. Думаешь, приятно? –
Ксения закипала и была готова взорваться, кинуться на Надю с кулаками. Она мигом
забыла о том, что пыталась рассмотреть в зеркале какую-то тень, которая преследовала ее
и в душевой, и про парня в автобусе забыла и нарисованное им сердечко на запотевшем
стекле. Испуг стер из ее памяти и все сомнения насчет себя. Напротив, она уже была
уверена в себе и готова пойти в рукопашную, если бы Надя не одумалась.
– Ладно, не обижайся, – смущенно сказала та, пытаясь повесить на крючок куртку,
– в следующий раз обязательно постучусь. И не буду больше долбать дверь. Хотя мне
сегодня очень хочется кого-нибудь пнуть из-за этого зачета!
– Парня своего, – предложила Ксения.
Наде после нескольких неудачных попыток, наконец, удалось стянуть с себя
куртку и повесить ее поверх уже висевших на крючке вещей.
– Ага, пнешь его! – замешкавшись, ответила она. – Нет, Сашку я обижать не буду, я
же его люблю! И он меня любит, между прочим. Найду кого-нибудь другого, чтобы
отпинать.
– Когда пересдача? – поинтересовалась Ксения.
Ее руки уже не дрожали, и она продолжила приводить в порядок свои
непослушные волосы. Надя одним махом оказалась на кровати. Кровать скрипнула: где-то
внизу, под ней, зазвенело что-то стеклянное.
– С ногами и на кровать! Фу! Как можно так вульгарно, отвратительно вести себя
девушке? Так что с пересдачей? Когда собираешься?
– Да, говорят, что ближе к сессии пересдачу устроят, – Надя зевнула. – Моя
кровать, как хочу, так и прыгаю. А ты не умничай! Сама-то! Кто так волосы расчесывает?
Сейчас высохнут, будешь ходить как последняя швабра. Возьми сейчас же фен и уложи,
как следует, волосы, чтоб не вылезли. Забыла, как распутывали, когда ты с мокрой
головой уснула? Вспомни, как ревела и обриться наголо порывалась. А знаешь, надо было
тебя обрить, клево бы было! Все-таки не могу понять, как ты сдала этот зачет. Ведь нужно
было решить хотя бы три уравнения из пяти, так?
– Так, – согласилась Ксения. Она уже подвергалась этому допросу в институте,
сразу после зачета, и второй раз ей терпеть подобное не хотелось. Всем своим видом она
выразила недовольство – наверное, это было столь убедительно, что соседка по комнате
громко икнула и, вдобавок, зевнула.
– Фигня какая-то непонятная! – заключила Надя и, посмотрев на часы, нехотя
сползла с кровати, достала из шкафчика полотенце и, продолжая что-то причитать, вышла.
III
– Девочки, закройте окошко, а то дует, – причитала Надя, стоя под душем в
кабинке. – Еще простудиться не хватало! Ксюха, это ты куришь там в окно? Такая пайдевочка, а пока никто не видит, дымит. Курить вредно, дядя Минздрав тебя
предупреждал: «Нэ кури, дэвачка!».
Надя заржала. Такие шутки были вполне в ее стиле, и Ксения даже не обижалась.
Напротив, она спокойно вступала в полемику - ответить чем-нибудь острым, чуточку
злым – все-таки быть козлом отпущения и объектом насмешек не хочется никому.
Конечно, злость – не самое лучшее, что может родиться в нашем мозгу, но если эта злость
понарошку, то она вполне простительна.
9

10. – Я? Да ты что! Как раз хотела поинтересоваться у тебя, чем ты там в кабинке
занимаешься. Может, дежурную позвать, проверит тебя. А я, такая, вся такая хорошая
просто стою здесь и жду, когда можно будет, наконец, и мне привести себя в порядок, –
Ксения потянулась к окну, но достать до него даже с ее далеко не маленьким ростом было
проблемой. Она поставила вещи на подоконник, закинула ногу на батарею и
вскарабкалась на нее. С трудом, но окно получилось закрыть.
– Да, оправдывайся, дэвачка, только бычок в окно не выбрасывай, а то снова
засекут, что мы тут курим, вообще пипец будет.
Обычная картина в общежитии – столпотворение в душевой. Поначалу это
раздражало Ксению, как и многое, с чем ей пришлось столкнуться с самых первых дней
учебы. Впрочем, это было даже не раздражение, а реакция на смену обстановки. Стоя
одной ногой на подоконнике, а другой на батарее, Ксения окидывала взглядом душевую,
одновременно стряхивая с себя пыль и паутину. Все четыре кабинки были заняты. В трех
– методично и сосредоточенно мыли голову. В четвертой же просто лилась вода – Даша,
второкурсница, приехавшая откуда-то с Украины, стояла и ковыряла в носу.
Ксения улыбнулась, но тут же ее ноги заскользили по подоконнику и батарее. Она
вскрикнула. Ее левая нога балансировала в воздухе, другая соскальзывала с подоконника.
Ксения в ужасе пыталась уцепиться за воздух, чтобы не потерять равновесие. В тот
момент, когда ее правая нога окончательно соскользнула, и падение на кафельный пол с
полутораметровой высоты было почти неизбежным, Ксения непонятным образом сумела
ухватиться за трубу с горячей водой, которая подходила к батарее сверху.
– Ой, – только и успела крикнуть она.
Ударившись локтем о стену, Ксения все-таки поймала равновесие и, прижимаясь к
стене и продолжая держаться за трубу, она спешно спустилась вниз.
– Кажись, ты что-то не то там покурила только что! – заявила Надя, вытираясь
полотенцем и глядя на то, какие акробатические трюки выделывает ее соседка по комнате.
– Нет, ну честно признайся, что курнула там сейчас и выбросила бычок в окно. Если у
тебя есть еще укроп, то не жадничай, угости хотя бы нас с Сашкой!
– Брось издеваться, хватит, видишь, она чуть не грохнулась, – вмешалась Даша,
которая, услышав шум, не только мигом перестала ковырять в носу, но и выглянула из
кабинки. – Ты там не убилась? Жива?
– Жива, – простонала Ксения. Ее глаза беспорядочно бегали. Она смотрела то на
кабинки, то на пол душевой, то в дальний ее угол. Даже потерев глаза руками, она не
смогла разглядеть как следует то, что ей виделось в виде темного пятна, скользившего по
полу от дальней стены к дверям кабинок.
Даша с недоумением смотрела на то, как Ксения вместо того, чтобы подняться с
пола, неожиданно ползком стала двигаться по полу, ощупывая кафель руками. Она водила
ладонями по швам между большими темно-коричневыми плитками, постукивала по ним
ногтем.
– Ты чего?
Ксения будто не слышала вопроса, даже не повернула голову. Одна из плиток была
расколота: Ксения подцепила ногтем две ее половинки, приподняла, внимательно
посмотрела под них и вернула на место.
– Что с тобой? – повторила Даша.
– Да обкурилась она, говорю же! – прикрывшись полотенцем, Надя приоткрыла
дверцу кабинки и выглянула, держа на весу левую ногу. По душевой мгновенно
прокатился тяжелый запах жидкости для снятия лака с ногтей. – Когда нарики курнут, так
тоже ползают по полу, смеются, а потом бегать начинают так, что их поймать никто не
может.
Что еще могли подумать о Ксении? Их в душевой было пятеро. Двое продолжали
заниматься несмотря ни на что своими делами, их мало заботило то, что происходило
10

11. вокруг. Можно предположить и то, что из-за шума воды они лишь улавливали обрывки
фраз, голосов и оттого были лишены возможности тоже высказать свой комментарий.
Хотя, смех, ругань и все прочее в общежитии не могло удивлять – это было привычное
явление. Кто-то ведет себя спокойно, кто-то буянит, кто-то неадекватен, кто-то просто
спит, кто-то все видит, но предпочитает пройти мимо. И из этих пятерых двое не замечали
ничего, двое в удивлении наблюдали за пятой, а пятая стояла на четвереньках и водила
руками по кафельному полу. Конечно, в голову тех двоих, наблюдавших за этим, могло
прийти все что угодно.
– Она поскользнулась на подоконнике, когда форточку закрывала, – вдруг поняла
Даша. – Я же слышала, как она ударилась то ли об пол, то ли о стену. Ксюша, ты сильно
ударилась?
Даша подошла к ней и взяла за плечо, чтобы помочь подняться с пола. Но Ксения
попятилась назад, а когда Даша снова приблизилась, с силой оттолкнула ее.
– Охренеть! Я тебе помочь пытаюсь, а ты просто убить меня готова!
– Может, у нее контактная линза выпала, а ты на нее вот-вот наступишь! – не
оставляя попыток начать спор или привычную перепалку, сказала Надя. – Точно, линза.
Ты только посмотри на нее. Все что-то осматривает, ищет. Или обкуренная? Не пойму.
Все это время Ксения молчала. Она была поглощена другим, куда более важным,
пугавшим ее, заставлявшим сердце стучаться особенно быстро и громко. Она не
воспринимала ничего на слух, будучи одним большим зрением. Там, где она водила
руками, темного пятна не было, но оно было рядом, совсем рядом, куда она тут же и
перемещалась. Пятно играло с ней в пятнашки: стоило Ксении коснуться до пятна или, по
крайней мере, подвинуться туда, где оно находилось, как пятно в одно мгновение
сдвигалось влево или вправо. Ксения заметила, что это не просто тень – она даже
обернулась и посмотрела в окно, чтобы убедиться, что за окном ничего нет: ни
прилипшего на стекло листа, ни паутины, ни еще чего-либо.
Котенок тоже играет с солнечным зайчиком, гоняется за ним, стараясь задеть
лапой. Но котенок от того и играет, что ему не страшно. Зачем все это нужно было
Ксении?
– Вы видели это пятно? Оно было здесь, – произнесла Ксения, медленно с трудом
поднимаясь с пола. – Ах, вот же оно. Вы видите? Надя, посмотри, посмотри же сюда! Ты
видишь?
– Что мне нужно видеть? – удивилась Надя. – Ничего я не вижу. Куда ты тычешь
своим обгрызенным пальцем?
– Вот, вот же оно, рядом с тобой! Смотри! – Ксения сделала шаг влево и боязливо
ткнула в пол пальцем. – Ты видишь?
Надя и Даша переглянулись. Надя сделалась серьезной, что с ней бывало крайне
редко. Даша подмигнула и покрутила пальцем у виска, чуть не выронив при этом из рук
полотенце. Ксения все это видела, но ей было не до обид. Она решительно пыталась
выяснить, видят ли они эту тень, это пятно – чем бы оно ни являлось.
– Ну, видите или нет?
– Ничего там нет, Ксюш, – оглядываясь на кабинки, из которых доносился шум
душевой воды, ответила Даша. – Ты успокойся, это у тебя от высоты голова закружилась,
зря ты сама полезла на этот подоконник. Швабра же есть!
В дальнем углу душевой стояла сломанная швабра, из которой давно вылезла вся
щетина. Основная ценность швабры заключалась в длинной палке – она доставала до
шпингалета форточки. Чтобы ее открыть, не нужно было даже взбираться на батарею.
– Да иди ты со своей шваброй знаешь куда! – Ксения вздохнула и закрыла лицо
руками.
Даша с Надей снова переглянулись, уже не так напряженно, как в первый раз, но
все же удивление друг от друга скрыть не могли.
11

12. – Давай под холодный душ! Ты, видать, башкой ударилась сильно, – вспылила
Надя и, стараясь поскорее забыть о странностях в поведении Ксении, вернулась в кабинку,
чтобы забрать оттуда свою одежду, полотенце и шампунь. Она не любила заморачиваться
ни по пустякам, ни по более серьезным вещам. – Слышишь? Давай, включай мозг, хватит
тут помешательство разыгрывать. Я тебя подожду.
Ксения уже не обращала никакого внимания на пятно, продолжавшее двигаться из
стороны в сторону. За каких-то пять минут, считая и предыдущую встречу с ним, Ксения
успела привыкнуть к тому, что видит что-то в высшей степени странное, чего, как
оказалось, не видят другие. Или не хотят видеть.
«Нет, не могу я видеть это одна, если это и в самом деле существует, – рассуждала,
скользя по мокрому полу, Ксения. – Должен видеть еще кто-нибудь. А если не видит, то
этого или нет вовсе, или я рискую стать в глазах других просто дурочкой, которая ловит
глюки и удивляется, почему их не ловят другие. Уж лучше молчать. Молчи, Ксюша,
молчи и делай вид, что все в порядке».
Складывалось впечатление, что темное пятно – а в том, что это именно пятно, а не
просто тень, Ксения уже смогла убедиться – заигрывало с ней. Как только Ксения
поворачивалась в сторону, чтобы не видеть его, пятно сдвигалось так, чтобы Ксения
непременно обратила на него внимания. Это напоминало игру кто от кого спрячется.
Ксения же чувствовала себя маленькой собачкой, которая обгрызла новый дорогущий
диван своих хозяев и засовывает голову в кучу изодранной ткани и поролона, так как
искренне полагает, что раз она не видит хозяев, то и они ее не замечают.
Ксения спрятала свой страх. Спрятала в намокшие под душем волосы, в согласие с
тем, что говорили соседи по общежитию, в собственную отрешенность от всего того, что
она видит. Если первый раз – случайность, то второй уже претендует на закономерность.
Лучшее, что можно с ней поделать – просто смириться.
И Ксения смирилась. Жизнь текла в том же ритме, что и раньше, и на первый
взгляд Ксения была такой же задумчивой, погруженной в себя тихоней. Она видела пятно
в душевой практически всегда, чуть реже – в коридоре и в комнате. Иногда она не видела
его, но знала, что оно рядом, где-нибудь в пыльном углу или за тумбочками у стены, или
за пыльной батареей, с которой большими кусками отлуплялась зеленая краска, или за
циновкой, заменявшей ковер на стене, доставшейся от прежних обитателей комнаты.
Пятно не досаждало ей ничем, кроме своего присутствия.
– А давай загадаем желания, – предложила Надя, когда до Нового года оставалось
не более получаса. – Чего ты хочешь загадать? Только вслух не говори, а то не сбудется.
Загадай, под бой курантов напишешь быстренько на бумажке, бумажку съешь и запьешь
шампанским.
– С чего ты взяла, что это сработает? – рассмеялась Ксения, продолжая расставлять
на столе посуду. – Никогда не слышала, что для того, чтобы сбылось желание, нужно тупо
разжевать какую-то бумажку! Ты меня, конечно, извини, но верится с трудом.
– А я каждый год так делаю, меня этому мама научила, – Надя стояла перед
зеркалом, которое было закреплено на двери, и наводила красоту.
– И что, сбывается что-то? – с недоверием спросила Ксения. Впрочем, недоверие
это относилось и к банке красной икры, которую Ксения крутила в руках, решая, как ее
лучше открыть в отсутствие консервного ножа.
– Если бы это не сбывалось и вообще бы не работало, то люди бы и не заикались о
таком, – Надя в последний раз поправила прическу и внимательно осмотрела свои ногти. –
Ну, как я выгляжу? По-моему, неплохо, очень даже неплохо.
Ксения не расслышала ее последних слов. Она была вся в хлопотах. Первый Новый
год не дома – шутка ли. Стол был почти накрыт. Ксения всегда подходила серьезно ко
всему, что касалось праздников и застолий. Она была уверена в том, что если и выдался
12

13. праздник, то нужно провести его как следует, другим на зависть. Не обращая внимания на
скептицизм Нади по этому поводу, Ксения подготовилась так, как хотелось именно ей.
Стук в дверь отвлек ее от мыслей и заставил оставить сосредоточенность.
– Кто там? – с ухмылкой спросила Ксения.
Вместо ответа дверь открылась, и заглянул Саша, весь в снегу. Надя сразу
бросилась его обнимать и отряхивать от снега. Саша был в давно не стиранном светлом
пуховике с опушкой из искусственного меха на воротнике. Снимая с него пуховик, Надя
чуть не опрокинула рюкзак. В рюкзаке зазвенели бутылки.
– Ты давай поосторожнее, а то всю вкуснятину побьешь, – улыбнулся Саша. – Как
потом, с пола слизывать. что ли? Вообще, распиналась тут!
– Шампанское? – не скрывая своего недоумения, спросила Ксения. Она так и
осталась стоять у стола, сжимая в одной руке банку икры, а в другой вилку. –
Пропустили-то тебя как?
Проход в общежитие и в обычные дни был проблемой, тем более после
одиннадцати вечера, когда двери закрывали и не впускали даже своих. Другой проблемой
был пронос в общежитие спиртного, особенно в сколько-нибудь заметных количествах.
Правда, проблемой это становилось только в те дни, когда на вахте дежурила Марина
Игоревна Бурласова, местная знаменитость. Немолодая уже женщина, в телогрейке и
валенках, с ожерельем из зубчиков чеснока, якобы помогающего не подхватить грипп и
прочую заразу, на шее, со злобным взглядом маленькой ищейки, готовой в любой момент
сделать стойку, броситься и вцепиться мертвой хваткой.
Бурласова много лет проработала охранником в женской колонии, этим и
объяснялись ее хищнические повадки. Особенный нюх был у нее на спиртное: она
безошибочно угадывала наличие в сумках студентов спиртного даже в тех случаях, когда
бутылка была тщательно скрыта на дне пакета. К посторонним Бурласова проявляла
особенно ревностное внимание. Ей казалось, что они приходят в общежитие только затем,
чтобы принести выпивки или наркотиков, напиться и накуриться в чьей-нибудь комнате, а
потом долго слоняться по коридорам, выклянчивая у студентов еду и деньги на обратную
дорогу.
Как подметила Ксения во время своего похода в магазин тем самым утром,
тридцать первого декабря, на сутки заступила дежурить как раз Бурласова. Зная о том, что
к Наде должен прийти ее парень, Ксения подумала, что ему придется очень туго.
Оказалось, что эти опасения были напрасными, и Саша миновал Бурласову безболезненно
и без потерь – трудно было представить, чтобы Саша расстался хоть с малой частью того,
что так бережно нес в рюкзаке.
– Если ты про старушенцию, то это без проблем, – хвастался Саша. За ухо у него
была запихнута сигарета. – Ей надо указать ее место, вот и все. Что она там
раскомандовалась? Куда хочу, туда и иду, тем более меня Надька еще утром в журнал
посещений вписала.
Надя, тем временем, извлекла из рюкзака батон, пакет с конфетами, две бутылки
шампанского и бутылку водки.
– Ого, – Ксения сделала такое лицо, какое делала ее мама, когда видела кого-то из
родственников пьяными. – И как в нас все это влезет?
– Влезет, не волнуйся. – Саша покосился на накрытый стол, над которым несколько
часов колдовала Ксения, и сглотнул слюну. – Просто когда праздник, все бухают, и вся
ночь впереди, сжирается и выпивается все, что можно сожрать и…
Ксения замерла и больше не слушала его. Точнее, слушала, но ее слух словно
отключился, а она сама стала одним большим взором. Это ощущение она уже
испытывала, все было знакомо. И оцепенение, и страх, и бегущие по спине и рукам
мурашки, и застывший взгляд. Взгляд под потолок, как раз над тем местом, где стояли
Надя и ее парень. Там, под самым потолком, зависло темное пятно, такое же, какое она
13

14. видела пару раз в душевой, какое изредка мелькало в коридоре и в комнате, словно
прячась от нее. Теперь же оно не пряталось: висело на самом видном месте, прямо около
лампы, и исчезать, видимо, не планировало.
Пятно не стояло на месте, а двигалось. Правда, заметить это движение было
достаточно сложно. Но Ксения все-таки заметила. Эти движения были похожи на
пульсации. Поняв это, Ксения вздрогнула.
– Эй, ты что? Что с тобой? – Ксения не заметила, что Саша уже стоял рядом. – О
чем задумалась? До нового года десять минут. Будешь стоять и мечтать?
– А, да… я…
– Да ты, ты, жопой нюхаешь цветы, – передразнил Саша и взял из ее рук банку
икры и вилку. – Неужели открывашки нет? Как вы здесь живете? Вроде такая деловая
чика, а самого главного нет.
– Мы обычно вилкой открываем, – тихо ответила Ксения. – Что-то мне нехорошо.
Открой, пожалуйста, а то у меня ничего не получается. Стою, пытаюсь открыть, но не
выходит.
Саша выругался, поставил банку на стол и открыл ее, слегка погнув при этом
вилку.
– Кстати, ты чего, одна новый год собираешься отмечать?
– В смысле одна? – Ксения не поняла, на что он намекает. – Я тут, с вами буду
отмечать.
– Да нету у нее парня, – не позволив Ксении сказать ни слова, ответила Надя. – Учу
ее, учу, а она все не понимает, что нужно искать свое счастье. Не всю же жизнь учиться!
Нужно в жизни добиться счастья со своей второй половинкой. А для этого нужно, что
сделать? Правильно, найти свою вторую половинку. Смотри, Ксюха, ведь я же нашла
Санька, и у нас все чики-пуки, правда?
Достав из кармана мобильный телефон, Саша посмотрел на экран и присвистнул:
– Твою мать, Надюха, хватит этих бабских разговоров, ты же знаешь, что я терпеть
их не могу! Познакомлю твою подругу с Ксивой, мы уже давно хотели эти сделать. До
нового года пять минут, где шампанское? Только принес, а уже куда-то припрятали. Ну,
Ксюха, будешь знакомиться с Ксивой? Мы тобой как следует займемся. Да ты не пугайся,
Ксива парень нормальный.
Пока Саша открывал шампанское, а Ксения судорожно делала бутерброды с икрой,
Надя снова отошла к зеркалу прихорашиваться. Ксения взглянула в ее сторону: прямо над
ее головой зависало пятно. Страх снова пробежал по телу Ксении, но она нашла в себе
силы отвернуться и продолжить делать бутерброды хотя бы ради того, чтобы не
порезаться об острый нож. Ксения вздохнула спокойно только тогда, когда Надя отошла
от зеркала и включила телевизор, запрятанный высоко на шкаф. Телевизор привезла с
собой из дома Надя, хотя и затруднялась сказать, зачем именно. Обычно они телевизор не
смотрели, и он пылился на шкафу.
По телевизору уже транслировали обращение Президента, стоявшего на фоне
Кремлевской стены. Слишком официально и напыщенно для того, чтобы быть понастоящему торжественным, а оттого торжественное, но только понарошку. Мама Ксении
всегда шутила, что это такое своего рода предупреждение о приближении праздника, что
нужно прекращать резать салаты и ждать, пока застынет холодец, а садиться за стол,
наполнять бокалы и раскладывать вкусности по тарелкам. Именно этим были заняты
Ксения, Надя и ее парень, если не считать того, что все трое стояли, а не сидели – в
комнате было два стула, но оба были заняты какими-то вещами.
– Опа! – ухмыльнулся Саша, когда пробка вырвалась из горлышка бутылки
шампанского и улетела куда к двери, по пути задев потолок и угол шкафа.
14

15. Ксения машинально повернулась и посмотрела на пятно: оно было все там же, над
дверью. В бокалах зашипело шампанское. Саша разливал его от души, не ожидая, пока
успокоится пена. Из телевизора стал раздаваться бой курантов.
– Помнишь, что я тебе говорила? – Надя толкнула Ксению в бок и всучила ей
обрывок какой-то бумажки. – Пиши быстро, пока куранты бьют!
– Но…
– Да не спорь, а пиши. Хоть чем-нибудь, хоть ногтем нацарапай, а потом, под
последний удар просто съешь бумажку и запей шампанским. Давай!
«Что с этим делать? А, главное, что мне загадать? С учебой все более-менее в
порядке, на жизнь тоже не жалуюсь. Сказать Наде, что все это ерунда, чушь собачья нельзя. Ей точно будет обидно, под Новый год такое не говорят. Или про эти пятна
загадать, чтобы исчезли, пропали, и я их больше не пугалась? Только что, что именно?
Надя думает, что мне так просто что-то загадать. А, интересно, что она сама себе загадает?
Нет, не буду спрашивать, сама придумаю».
В руках у Нади остался точно такой же клочок бумаги. Она спешно написала на
нем что-то огрызком простого карандаша. Саша был слишком занят разливанием
шампанского по бокалам и разглядыванием салатов и бутербродов на столе, чтобы хотя
бы поинтересоваться, что это такое и для чего это нужно. Ксения снова бросила взгляд
туда, где зависало пятно, одернула себя и ногтем мизинца нацарапала на бумажке слово
«любовь». В тот момент, когда она начала пережевывать этот клочок бумаги, куранты
ударили последний раз.
– Ура! – закричал Саша. – С новым годом!
Надя и Ксения молчали, спешно чокнулись и глотком шампанского запили
съеденные бумажки. Надя улыбалась, Ксения пыталась то ли распробовать шампанское,
то ли как следует проглотить бумажку, стараясь, чтобы она не застряла где-то по дороге.
– Что смотрите-то? – глотнув шампанского, Ксения моментально раскраснелась. –
На салат и бутерброды не надо смотреть, их надо есть!
Ксения первой накинулась на еду. Из соседних комнат доносилось многократное
«Ура!», какие-то другие нечленораздельные вопли, крики «С Новым годом». За окном
грохотала канонада салютов, свистели фейерверки и ракеты. Новогодняя ночь для многих
становится помешательством: накупить выпивки и пиротехники для того, чтобы пить и
взрывать, пить и взрывать, пить и взрывать – и так до тех пор, пока организм перестанет
ощущать жидкое топливо и как-либо реагировать на взрывы.
– Вкусная селедка под шубой, – заметил Саша, открывая вторую бутылку
шампанского. – Точняк, Надька, ты готовила? Если ты, то я тебя люблю.
– Неа, не я! – Надя чуть не поперхнулась и изо всех сил старалась не закашляться. –
Это все Ксюха готовила. Смеешься, чтобы я готовила так! У меня все просто. Ну, на
макароны с тушенкой ты еще можешь рассчитывать. Типа, это мясо с червями? Нет, это
макароны-по флотски. А что-то повкуснее готовь сам, я тебе не домработница, понял?
Надя заржала – от чего больше: шутки или грубого, но вполне действенного
самоутверждения, – Ксения так и не поняла.
Из второй бутылки шампанского пробка вылетела с еще более резким и громким
звуком, чем из первой. Она снова полетела туда, где было пятно. Но, подняв глаза,
Ксения, к своему удивлению, пятна не увидела.
«Неужели меня от шампанского так развезло? – Ксении впервые стало страшно не
от того, что пятно ее преследует, а от того, что оно вдруг исчезло, и она заметила это
исчезновение, ведь всего минут пять-семь назад оно еще висело под потолком над дверью.
– Или все-таки нас тут трое, и пятно не рискует показываться сразу троим? Ничего не
понимаю, ничего не понимаю. И спросить не у кого, все дурочкой или наркоманкой
считают. Так, Ксюша, прочь эти мысли, нельзя в Новый год думать о плохом. Как Новый
15