Александр Грязев. Отечески пенаты (пьеса в двух актах). Книга из электронной библиотеки Вологодской областной юношеской библиотеки им. В. Ф. Тендрякова

1. 1
Александр ГРЯЗЕВ
ОТЕЧЕСКИ ПЕНАТЫ
пьеса в 2-х актах
г. Вологда

2. ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
Константин Николаевич Батюшков, 28 лет
Николай Иванович Гнедич, 31 год
Никита Муравьев, 19 лет
Екатерина Федоровна Муравьева, мать Никиты, 44 года
Анна Фурман, 20 лет
2
Сестры К.Н. Батюшкова:
Александра Николаевна Батюшкова, 38 лет
Варвара Николаевна Батюшкова, 29 лет
Степан, крестьянин, 35 лет
Платонов, помещик, 40 лет
Николай Степанович, управляющий, 64 года
Смотритель почтовой станции, 50 лет
Варька, дочь смотрителя, 20 лет
Елизавета Николаевна Шипилова, 34 года, сестра поэта
Павел Алексеевич Шипилов, ее муж, вологодский дворянин, 40 лет
Доктор-француз, 55 лет
Слуги.

3. ПРОЛОГ
Голос за сценой читает стихотворение Константина Николаевича Батюшкова
3
«Судьба Одиссея».
Средь ужасов земли и ужасов морей,
Блуждая, бедствуя, искал своей Итаки
Богобоязненный страдалец Одиссей;
Стопой бестрепетной сходил Аида в мраки;
Харибды яростной, подводной Сциллы стон
Не потрясли души высокой.
Казалось, победил терпеньем рок жестокой
И чашу горести до капли выпил он;
Казалось, небеса карать его стали
И тихо сонного домчали
До милых родины давно желанных скал
Проснулся он: и что ж? отчизны не познал.
На последних словах открывается занавес. В левой, освещенной части сцены –
одна из комнат дома Батюшкова в Хантонове. У стены стоят полки с книгами и
этажерка. У окна небольшой треножный стол, на котором тоже лежат книги, бумаги,
стоит чернильница с пером и подсвечник со свечой. На одной из стен висят гитара и
сабля. Под ними просто заправленная походная кровать. Из дверей в глубине комнаты
появляется Константин Николаевич Батюшков.
Он в домашнем халате. Идет медленно, опираясь на трость и припадая на раненую
левую ногу. У него вид очень усталого человека. Подойдя к столу, Батюшков
некоторое время стоит, потом зажигает свечу и садится за стол. Берет перо и пробует
писать, но бросает его и идет к окну. Некоторое время стоит там. Потом возвращается
к столу и берет одну из книг, лежащих на столе. Когда Батюшков раскрывает книгу, то
из нее выпадает на пол сложенный лист бумаги. Это письмо. Батюшков поднимает его,
разворачивает и начинает читать, снова садится за стол и с интересом продолжает
чтение письма...
ПЕРВОЕ ВОПОМИНАНИЕ
Тихо, как бы издалека, слышатся звуки мазурки. Музыка звучит все громче и с ее
нарастанием ярче и ярче высвечивается правая часть сцены...
…Обстановка дворянского особняка в Петербурге. Идет бал. Горят свечи. В
центре зала танцующие пары движутся в мазурке по кругу. Тут же и те, кто привез на
бал своих дочерей и внучек.
Еще не закончен танец, а из круга танцующих выбегает девушка, за ней молодой
человек. Это Аннушка Фурман и Константин Батюшков, Аннушка разгорячена
танцем, весела и жизнерадостна.
АННУШКА (обмахиваясь веером). Ох, устала я. Прямо уморилась. Мазурка меня
всегда увлекает, но сегодня уж очень долго ее играют.
БАТЮШКОВ (поправляя платок на шее). Вы правы, Аннушка (он тоже
разгорячен танцем). Честно Вам признаюсь, что я не особенный любитель танцев, но
мазурка мне всегда по душе. Она то быстра, то напевна, словом, хороша. (Показывает
на кресла у стены, и приглашает присесть). Но пора, видно, и отдохнуть. (Батюшков

4. и Аннушка садятся. В это время мазурка заканчивается и пары расходятся ожидать
начала нового танца).
АННУШКА (все еще обмахиваясь веером). Ну, наконец-то, (оживленно
обращается к Батюшкову). Может вы не поверите, Константин Николаевич, но у
меня есть одна приятельница, так та до того любит танцы, что может совсем не
выходить из залы. Однажды она танцевала до самого утра (смеется).
БАТЮШКОВ. (Тоже смеясь). Охотно верю, Аннушка. Приятельница ваша –
настоящая жрица Терпсихоры. Но я не хотел бы быть ее партнером.
АННУШКА (спохватившись). А который час?
БАТЮШКОВ. Что-то, верно, около часу ночи.
АННУШКА (хочет встать). Уже поздно и мне надо собираться.
БАТЮШКОВ (удерживает ее). Что Вы, Аннушка. Еще только самая середина
4
бала и сейчас будут танцевать менуэт
АННУШКА. Ну, хорошо, но Вы на меня не обидитесь, Константин Николаевич,
если я не пойду танцевать менуэт. Давайте его пропустим. Хотя это и считается, как
говорят, дурным тоном.
БАТЮШКОВ (улыбаясь). Да исполнятся все ваши желания. Тем более что я
менуэт вовсе не люблю. В этом французском танце много жеманства, одни реверансы
да поклоны.
АННУШКА (довольно). Вот и хорошо. Тогда расскажите мне что-нибудь. Нет,
лучше почитайте свои стихи.
БАТЮШКОВ (удивленно). Стихи!
АННУШКА. Да, да. Я знаю, что вы недавно из деревни и не может быть, чтобы не
написали новых стихов.
БАТЮШКОВ (соглашаясь). Это так. Но читать сейчас, здесь!?
АННУШКА (шутливо грозит пальцем). Вы же сами сказали, что исполнятся все
мои желания. А я люблю, когда поэты стихи читают. Вы же знаете.
БАТЮШКОВ (смеется). Знаю, знаю и согласен почитать Вам. (Задумывается).
Но... только что же... Так, ну, хорошо. Вот это – про гусара. Я его написал шутки ради
(читает стихотворение).
Гусар, на саблю опираясь,
В глубокой горести стоял:
Надолго с милой разлучаясь,
Вздыхая, он сказал:
«Не плачь, красавица! Слезами
Кручине злой не пособить!
Клянуся честью и усами,
Любви не изменить!...
…Но он забыл любовь и слезы
Своей пастушки дорогой
И рвал в чужбине счастья розы
С красавицей другой
А что же сделала пастушка?
Другому сердце отдала.
Любовь красавицам игрушка,
А клятвы их – слова!...
АННУШКА (притворно обиженно). А в чем вы обвиняете пастушку? Ваш гусар
сам виноват. Это несправедливо и я не согласна.

5. БАТЮШКОВ (прижимая руки к груди). Каюсь, каюсь. Виноват я и мой гусар. Но
ведь это шутка и я предупредил вас. (В это время звучит музыка менуэта и
начинается очередной танец бала).
АННУШКА (спохватившись, всплескивает руками). Ой, я же совсем забыла про
Елизавету Марковну (встает с кресла). Надо найти ее скорее.
БАТЮШКОВ (удерживая Аннушку). Успокойтесь, Аннушка. Вашей
5
охранительницы нет здесь,
АННУШКА (удивленно и немного испуганно). Как нет?
БАТЮШКОВ (улыбаясь). А я ее давно домой спать-почивать проводил и слово
дал, что привезу сам вас.
АННУШКА (смущенно). Зачем вы это сделали?
БАТЮШКОВ. Но Елизавета Марковна доверяет мне вас. А вы сами? Разве нет?
Впрочем, я говорю не то... Просто, Аннушка, сегодня мне хотелось подольше побыть с
вами... Иначе я не приехал бы на этот бал.
АННУШКА (наклонив голову, в смущении). Но отчего же?
БАТЮШКОВ (не отпуская руки Аннушки, горячо). Я жил в деревне и все думал о
вас, милая Аннушка! И встречи этой ждал, как цветок росы… Впрочем, простите
бедного поэта, ежели все это вам не по душе.
АННУШКА. Нет, нет. Говорите, что же вы замолчали.
БАТЮШКОВ (с грустью). Я скоро опять уезжаю и вряд ли увижу вас, Аннушка.
АННУШКА (с беспокойством). Куда же? Что-нибудь случилось?
БАТЮШКОВ. Разве вы не знаете? Французы перешли Неман. Опять война…
(Вздыхает). Эх, как бы я хотел сейчас спокойствия, но мы живем не в такие времена,
чтобы думать об этом. Одно утешение осталось – исполнять долг свой. Вот я и решил
непременно добиться назначения в армию.
АННУШКА. Вы полагаете, что это надолго?
БАТЮШКОВ. Да. И потому хочу спросить вас, Аннушка: пожелаете ли вы снова
встретиться со мной, ежели фортуна мне улыбнется и я вернусь в Петербург.
АННУШКА (смущенно и тихо). Да…
БАТЮШКОВ. И вы будете ждать меня, сколько бы времени ожидание это ни
шло?
АННУШКА. Да...
БАТШКОВ (целует руку Аннушки). Спасибо, милая Аннушка. Слова ваши будут в
душе моей залогом надежды и спокойствия. Я буду думать об этом, что бы ни
случилось... да, что бы ни случилось. (Встает с кресла) А сегодня вы остаетесь до
конца бала?
АННУШКА (тоже встает). Да, я согласна.
БАТЮШКОВ (весело). Тогда идем. Следующий танец – наш. (Уходят).
(Гаснет свет, затемняя правую часть сцены, в то же время высвечивая левую,
где Батюшков сидит за столом, закончив читать письмо. Немного помедлив, он рвет
его на части, бросает в пепельницу и поджигает от свечи... Окидывая комнату
взглядом, он замечает саблю на стене. Прихрамывая, Батюшков подходит и снимает
саблю. Медленно вынимает ее из ножен...)
ВТОРОЕ ВОСПОМИНАНИЕ
Поле Лейпцигского сражения. Опушка небольшого леска с кустами по краю.
Слышно уханье пушек, звуки ружейной пальбы. Из-за кустов появляется русский

6. офицер в форме Рыльского пехотного полка. Это Батюшков. Оглядевшись, он идет
вдоль кромки леса. Вдруг из кустов сзади Батюшкова выскакивают два француза и
бросаются к Батюшкову. Тот едва успевает выхватить саблю, а из кустов на французов
тоже сзади выскакивает вдруг какой-то русский солдат и с криком «Держись, Ваше
благородье!», закалывает одного француза. Второй бросает свою саблю и, произнеся
«Пардон», поднимает вверх руки. Все это происходит очень быстро.
СОЛДАТ (французу). Давно бы так. (Показывает французу на землю). А ну
ложись, (тот подчиняется, а солдат подходит к Батюшкову). Несторожки больно
вы, ваш-благородье. Так и до греха недолго. Не поранены?
БАТЮШКОВ (все случилось так быстро и так неожиданно, что он все еще
стоит с обнаженной саблей). Нет... (восклицает) Но откуда же здесь французы!?
СОЛДАТ (показывает рукой в ту сторону, куда шел Батюшков). Вон от той
6
деревни, ваш-благородье.
БАТЮШКОВ (удивленно). От той деревни? Но ведь ее австрийцы взяли еще до
полдня!
СОЛДАТ (снимает и поправляет понятый кивер). Взять-то взяли, да
французишки их оттудова турнули.
БАТЮШКОВ (улыбаясь). А ты братец кто же будешь? Откуда тебя фортуна мне
послала?
СОЛДАТ (докладывает и, произнося слова, смешно цокает). Цетвертой дружины
Новгородского ополцения ратник Багров, ваш благородье (показывает в сторону). А
тут недалеко посты наши передовые. Когда, знацит, австрияки отходить стали, то
подмоги попросили. Вот нас и послали. Мы отсюдова из леска французов-то
выкурили, а на деревню-то жидковаты пока.
БАТЮШКОВ (подходит ближе и обнимает солдата). Ну спасибо, брат. Жизнью
тебе обязан. Звать-то тебя как?
СОЛДАТ. Степаном... (машет рукой). Да цто вы, ваш-благородье. Может, и сами
бы справились (оживленно рассказывает). А я, знацит, в дозоре был. Вас-то давно
увидел. Гляжу, и эти за вами по пятам. Видно, на охоту выходили. Они любят так-то.
Вот я и пошел следом. Ну и слава богу, цто успел.
БАТЮШКОВ (хлопает Степана по плечу). Спасибо, братец.
СТЕПАН. А вы-то куда шли, ваш-благородье?
БАТЮШКОВ. Мне австрийцев найти надо. От них давно ни слуху, ни духу. Вот я
и послан узнать, что с ними. Казака моего ранило, лошадей убило. Ну, а всего этого
никак не ожидал. Впрочем, это обычная наша русская беспечность. Послушай, а если
французы сейчас пойдут на вас?
СТЕПAH (уверенно). Не пойдут, ваш-благородье.
БАТЮШКОВ (смеясь). И откуда ты, братец, все знаешь!?
СТЕПАН (улыбается довольный). Дак ведь эта наука не шибко хитрая, ваш
благородье. Тут смотри, да приметай, а потом складывай цто к цему. Вот оно и
получается, цто французы пока не знают, сколько нас здесь. Потому и не сунутся. Да и
сами они потрепаны изрядно. Лесок-то им отбивать, вроде, резону нет. За деревню
держатся. Силы копят. Ну и нам, конешно, без подмоги не обойтись.
БАТЮШКОВ. Австрийцы где?
СТШАН (показывает). Назад Вам надо идти, ваш-благородье. Как лесок
концится, то левее берите. Они там в овражке в себя приходят. Эх, я бы Вас проводил,
да нельзя мне.
БАТЮШКОВ. Ничего, я и сам найду (показывает на француза). А с ним что
делать будешь?

7. СТЕПАН. С этим-то соколиком? Дак с собой поведу (подходит к французу,
подталкивает его ногой). А ну-ко, мусье, вставай, отдохнул, поди (француз встал,
опять испуганно произнес «пардон» и поднял руки. Степан засмеялся). До цего же
интересные мужики эти французы, ваш-благородье (деловито достает из сумки
ременную бечевку и связывает руки пленного). Кого не прихватишь, все руки к
небесам и всегда «пардон» на устах. Да говорят-то больно цудно: во рту-то будто
горошина перекатывается, как в свистульке... И всегда такие тихие да смирные станут,
ну прямо ангелоцки. А дай ему в руки ружье, али саблю – опять зверь… И вот ведь
враг он, ваш-благородье, а зла на него не имею.
БАТЮШКОВ. Да уж, братец, будь к нему великодушен. Он отвоевался.
СТЕПАН (поправляет амуницию). Не извольте беспокоиться, ваш-благородье. Мы
к такому не приуцены, цтоб лежацего бить.
БАТЮШКОВ. Ты сказал, что из Новгородского ополчения. Так уж не черепанин
7
ли ты?
СТЕПАН (весело и изумленно). Так тоцно, ваш-благородье, оттуда. А как
признали-то?
БАТНИКОВ (смеется). Так и узнал. Ведь говорят же: церепане те же англицяне,
только нарецие инаце. (Оба смеются). Про Хантоново слыхал?
СТЕПАН (еще более удивляясь). Как не слыхать! Я ведь сам с той стороны, только
подальше. Вон оно как, совсем земляки выходит.
БАТЮШКОВ (с интересом). Чей же ты будешь?
СТЕПАН. А мы за бригадиршей Семеновой состоим, ваш-благородье.
БАТЮШКОВ. Вот как? Это моя соседка. Домой, верно, охота?
СТЕПАН (машет рукой и вздыхает). Эх, ваш-благородье, хоть у меня дом и не
блинами крыт, а дай сейчас крылья – улетел бы. Каждый день поминаю.
БАТЮШКОВ (хлопает Степана по плечу). Ничего, Степан, живы будем, еще
половим стерлядки в Шексне. А!?
СТЕПАН (весело). Это уж тоцно. Только вы после войны-то поди сразу в
Петербург.
БАТЮШКОВ. Да, но мы еще в Париже погуляем (смеется). Впрочем, что это мы
с тобой размечтались. Париж-то надо еще взять.
СТЕПАН (уверенно). Возьмем, ваш-благородье. Берлин брали и Париж возьмем.
Только бы дойти (французу). Верно, мусье? (Тот кивает головой) То-то. Понятливый,
зараза.
БАТЮШКОВ. Передай своему командиру, что подмога вам будет непременно.
Ну, прощай, Степан. Спасибо, что выручил меня. Жаль, что недосуг мне. Другой раз
увидимся – поговорим.
СТЕПАН. Прощайте, ваш-благородье... Бог даст, свидимся...
(Опять гаснет свет, затемняя правую часть сцены, а затем высвечивается левая
сторона сцены, где в комнате сидит Батюшков. Он водружает боевую саблю
на старое место над походной кроватью и идет к креслу, что стоит напротив
камина. Садится, вытягивая и потирая раненую ногу. Подбрасывает в камин дров
и сидит, задумчиво глядя на пламя).
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
КАРТИНА ПЕРВАЯ

8. Гостиная в доме Муравьевых на Фонтанке. Стол, кресла, диван. Картины на
стенах и книжные полки. Гитара на диване. В кресле сидит Никита Муравьев и читает
журнал «Вестник Европы». За дверью гостиной слышатся голоса. Входит Константин
Батюшков. Он в штатском.
БАТЮШКОВ (быстро идет от дверей). Здравствуй, Никитушка! Я не помешал?
НИКИТА (радостно). Напротив, Константин! Здравствую, любезный
8
(здороваются).
БАТЮШКОВ (показывая на журнал). Что нового на свете? (садится в кресло).
НИКИТА (раскрывает журнал). Новостей много. Вот (читает) «...глубокая рана,
рукою нечестивого супостата, нанесенная древней российской столице, исцеляется…
Жители возвращаются тысячами, огромные здания возносятся… На театре Апраксина
идут представления… новые балеты «Остров Любви», «Праздники в стане союзных
армий», «Вертеп разбойников»… Из Англии сообщают о мире с американскими
соединенными областями. Вот это и многое еще.
БАТЮШКОВ. Значит, везде мир и тишина. Хорошо. Чего же людям желать более.
НИКИТА (встает с дивана и ходит по комнате). Да… да…. Все в восторге от
победы, все в ожидании чего-то. Даже после манифеста государева.
БАТЮШКОВ. Читал, читал. (Цитирует на память)... «Крестьяне, верный наш
народ, да получат мзду свою от бога...»
НИКИТА (горячо). Вот именно, это я и хотел заметить. Какая мерзость! Народ
жизни не жалел для спасения отечества, и за это ему всего лишь божья милость. Какое
лицемерие! Какой позор! И он еще мнит себя просвещенным монархом!
БАТЮШКОВ. Кстати, я ведь государю письмо написал и там звал его довершить
славу освобождения народа нашего.
НИКИТА (остановившись перед Батюшковым). А он?
БАТЮШКОВ. Оставил без ответа.
НИКИТА (задумался). Да, рабство – наш позор. Нигде в Европе его нет, только у
нас. А все от того, что мы не можем уйти от азиатского правления, когда один деспот
миллионами подданных правит.
БАТЮШКОВ (равнодушно и спокойно). Все это пустые разговоры, Никита. И все
благие порывы наши никогда не достигнут цели. Я в этом убежден.
НИКИТА (не соглашаясь). А я нет!
БАТЮШКОВ. Во что же ты веришь? На что уповаешь?
НИКИТА (убежденно). Я всегда верил и верю, что твердая воля доходит всегда до
своей цели. Она встретит на своем пути затруднения, препятствия, но они пройдут,
исчезнут, а она останется.
БАТЮШКОВ. Дай-то бог, но не будем больше об этом. Я говорю, что это все
пустые разговоры, не более.
НИКИТА (усмехнувшись). Ты прав, Костя, хватит, (садится на диван). Тогда
расскажи-ка, что у тебя стряслось, что ты так долго не был у нас. Маман беспокоилась
и уже много раз справлялась у меня о тебе.
БАТЮШКОВ (улыбнувшись). Ничего не стряслось, просто я всегда помню притчу
соломонову: не учащай вносить ногу твою ко другу твоему, ибо насыщся тебе и
возненавидит тя. Знаешь?
НИКИТА. Знаю, знаю. Но тебе-то мы всегда рады, и ты это знаешь.
БАТЮШКОВ (посерьезнев). Прости, Никитушка, дела... А что, Катерина
Федоровна здорова?
НИКИТА. Да пока бог миловал, здорова (присматривается к Батюшкову). А ты
вот изменился в лице вроде. Осунулся и грустен. Что не весел?

9. БАТШКОВ. (потирая лоб). Все очень сложно, Никита. Сразу вот так и не
9
скажешь.
НИКИТА. Но ведь есть какая-то причина твоего дурного настроения?
БАТЮШКОВ (встает). Скучно, Никитушка, скучно. От скуки не знаю куда
деться. Все так надоело, так наскучило, на сердце так пусто, что я желал бы
уничтожиться, уменьшиться, сделаться атомом.
НИКИТА. Ну, это, Костя, уж слишком ты мрачно.
БАТЮШКОВ (прохаживаясь по гостиной). А что делать прикажешь: позади у
меня три войны с биваками, впереди ломбард и никакого света.
НИКИТА. Да полно, Костя. Тебе ли говорить о таком. У тебя и Владимирский
крест будет, и Анна на шее есть. А я так тебе даже завидую.
БАТЮШКОВ (удивленно). Неужели? Чему же ты завидуешь?
НИКИТА. Я не имел счастья брать Париж, как ты, хотя и мечтал об этом, и был в
походе. Но что тот поход: мы дошли всего лишь до Гамбурга и был я только в глупых
перестрелках.
БАТЮШКОВ (соглашаясь). Да, та минута, когда мы вошли в Париж со шпагами в
руках стоит целой жизни, но ты молод, Никитушка, и у тебя, брат, все впереди. Стало
быть, это мне надо тебе завидовать.
НИКИТА. А перевод тебя в гвардию не радует?
БАТЮШКОВ (со вздохом). Все так, но не в этом дело, Никита. На душе пусто,
понимаешь. Не знаю к чему прибегнуть, чем занять пустоту душевную.
НИКИТА (шутливо). Найди женщину, вот лучшее лекарство от скуки! Пойдем-ка
сегодня в Красный кабачок или в офицерское собрание.
БАТЮШКОВ. Ты знаешь: я не любитель ни того, ни другого. Не нахожу ничего
интересного. Там всякий день кому нос на сторону, кому зуб вон.
НИКИТА (смеется). Это ты верно говоришь. Зато никогда не скучно и такую
нимфу можно встретить – пальчики оближешь. Пойдем!
БАТЮШКОВ. Нет, не уговоришь.
НИКИТА (встает). Тогда не знаю, право (хлопает себя по лбу). Да! Ты ведь
сделал предложение Анне Федоровне!?
БАТЮШКОВ (опять садится в кресло). Сделал.
НИКИТА (подходит к Батюшкову). И она его приняла?
БАТЮШКОВ. Приняла.
НИКИТА (разводит руками). Тогда я тебя совершенно не понимаю. На твоем
месте надо прыгать от счастья, а ты хандришь. Или боишься расставаться с
холостяцкой жизнью?
БАТЮШКОВ (усмехнувшись). Прыгать-то не с чего.
НИКИТА (горячо). Но почему же?
БАТШКОВ (спокойно). Потому что эта особа подобна зимнему солнцу: светит, а
не греет... И меня не любит.
НИКИТА. Вот тебе и раз. Откуда ты это взял? Ведь согласна же она за тебя идти?
БАТЮШКОВ (пожимает плечами). Согласна-то согласна, но согласилась она из
необходимости. Чтобы не обидеть отказом меня, Олениных и твою матушку. Я это
понял при нашем свидании.
НИКИТА. Может быть, ты сам в чем-то виноват?
БАТЮШКОВ (встает и ходит по гостиной). Виноват ли я, если мой рассудок
воюет с моим сердцем. Дело в том, что я, по-моему, не стою ее и не смогу сделать ее
счастливою с моим характером и с маленьким состоянием... Но... не любить я не в
силах.
НИКИТА. Тогда может надо как-то еще сказать, что ты ее любишь.

10. БАТЮШКОВ (подходит к окну) Все сказано. Лучше не умею. Любовь, любовь.
Сейчас на каждом углу только это и слышишь. Но ведь любовь это святая тайна. А
разве можно кричать о тайне.
НИКИТА (тоже подходит к окну). Так что же ты решил?
БАТЮШКОВ. Решил уехать в деревню. Надо отдохнуть от сердечной и телесной
усталости. Генерал Бахметьев сейчас в Петербурге, и я наконец-то добился от него
отпуска. Все решено. Я уже и погребец собрал.
НИКИТА (обнимает Батюшкова за плечи). Знаешь, что я сейчас подумал. Да
наплюй ты на эту красавицу. Разве мало на свете других женщин. Не хочет – не надо
(смеясь). Да и еще одну Анну на шею, согласись, тяжеловато. Стоит ли из-за этого
впадать в отчаяние и куда-то ехать. Брось, ты же не дама, а старый солдат. Будь
мужчиной. Я велю подать вина.
БАТЮШКОВ (слабо протестуя). Не надо, Никита, не хочется. Да и пойду я
сейчас. Вот только повидаю Катерину Федоровну.
НИКИТА (в изумлении). Да что с тобой, Костя! Постой, тогда и правда я лучше
позову маман. В этих делах женщины понимают больше нас. (Никита идет к двери, в
которой появляется Екатерина Федоровна Муравьева). Да вот и она сама!
ЕКАТЕРИНА ФЕДОРОВНА (шутливо-строго). Что за шум в моих покоях! А,
племянничек. Так-то ты любишь свою тетушку, что не приходишь навестить ее по
целым неделям, а и пришел, так лень сказаться.
БАТЮШКОВ (подходит к Муравьевой, целует руку, Катерина Федоровна
обнимает и целует его). Что вы, любезная Катерина Федоровна, да разве я могу без
вас, А что не сказался, так я вошел сюда недавно.
ЕКАТЕРИНА ФЕДОРОВНА. Ну ладно, ладно. Я пошутила. Так о чем вы,
Никитушка, тут шумели? (садится на диван).
НИКИТА. Вот полюбуйся на своего племянничка. Собрался уезжать из
Петербурга. Уже и погребец собрал. Впрочем, он тебе все сам расскажет.
ЕКАТЕРИНА ФЕДОРОВНА. Что так, Костенька, ты решился ехать нежданно? И
10
куда?
БАТЮШКОВ. В деревню к сестрам. От Александры получил на днях письмо.
Пишет, что дела в хозяйстве плохи. Денег нет. Возможно, придется имение
закладывать. Мое присутствие там необходимо. К тому же я и отпуск получил.
ЕКАТЕРИНА ФЕДОРОВНА (удивленно). Не понимаю, что же здесь
необыкновенного.
НИКИТА. А то, что он не говорит тебе главного. (Батюшков предупреждающе
мотает ему головой) ...У них с Аннушкой дело идет к разрыву.
БАТЮШКОВ. Никита!
ЕКАТЕРИНА ФЕДОРОВНА. Не ослышалась ли я, Константин?
БАТЮШКОВ. Нет.
ЕКАТЕРИНА ФЕДОРОВНА. Вот как! Тогда садись и рассказывай все по порядку.
БАТЮШКОВ. Да о чем рассказывать-то, милая Катерина Федоровна! Просто при
том разговоре, когда я сделал Анне предложение, она согласилась так, будто
смирилась перед неизбежностью несчастья. Она даже не взглянула на меня.
ЕКАТЕРИНА ФЕДОРОВНА (всплеснув руками). Аннушка опустила голову и не
взглянула на него! Ну и ну! Да какая женщина, тем более молодая, скромная девушка
не смутится, когда ей предлагают руку и сердце! И ты мне ничего не сказал раньше!
БАТЮШКОВ. Я боялся, что это навлечет на нее гнев ее воспитателей Олениных,
когда те узнают.
ЕКАТЕРИНА ФЕДОРОВНА. А ты не боишься, что сам из своих рук упускаешь
свое счастье?

11. БАТЮШКОВ (возбужденно). Да какое же это счастье: жить с человеком и знать,
что он тебя не любит. Это же будет несчастьем для неё и для меня. (Тихо) …Да и что я
ей дам? Начать жить под одною кровлею в нищете и без надежды? Нет, не соглашусь
на это. Жертвовать собою каждому позволено. Жертвовать другим я не имею права.
ЕКАТЕРИНА ФЕДОРОВНА (жестикулируя). Боже мой! А я-то думала, что ты,
наконец, перестанешь быть кочующим калмыком: то здесь, то там. Что ты обретешь
покой и счастье в своей семье… (Резко встает с дивана) ...Вот что! Немедленно
собирайся и едем сейчас к Олениным!
НИКИТА (усмехнувшись). Зачем? И так все ясно.
ЕКАТЕРИНА ФЕДОРОВНА. А мне не все ясно! Я хочу убедиться во всем сама, А
ты, Константин, поговоришь с Аннушкой в последний раз.
БАТЮШКОВ. Я не верю, чтобы что-нибудь изменилось, тетушка, но поеду,
чтобы убедить вас в своей правоте. Но коли окажусь прав, то прошу вас только об
одном: не обижайтесь на Аннушку. Она ведь ни в чем не виновата. И Елизавету
Марковну к этому склоните.
ЕКАТЕРИНА ФЕДОРОВНА. Хорошо, Константин, я обещаю тебе это.
НИКИТА. Я ожидаю вас здесь.
(Екатерина Федоровна и Константин Батюшков уходят).
(Затемнение)
КАРТИНА ВТОРАЯ
Та же гостиная. Она пуста. Входит Никита Муравьев, Он озабоченно и
нетерпеливо посматривает на часы. Подходит к окну, смотрит на улицу. Потом идет к
столу и звонит в колокольчик. Входит старый слуга Василий.
ВАСИЛИЙ (кланяясь). Чего изволите, Батюшка-барин?
НИКИТА. Василий, позови-ка Прохора.
ВАСИЛИЙ. Слушаюсь.
(Василий, поклонившись, уходит, а Никита садится на диван у окна. Читает.
Входит Прохор, молодой парень из дворовых).
ПРОХОР. Звали, барин?
НИКИТА. Проша, ты самому ли Гнедичу отдал мою записку?
ПРОХОР. В собственные руки, батюшка, Никита Михайлович! Нешто мы без
понятия. Они уже встамши были и писали что-то.
НИКИТА (усмехнувшись). Откуда ты взял, что Николай Иваныч писал?
ПРОХОР. А они ко мне в переднюю с пером в руке вышли. Стало быть, писали.
НИКИТА. Твоя правда. Проша, только вот что-то его долго нет (глядит в окно).
ПРОХОР. Скоро будут. Не извольте беспокоиться, барин. Они так мне насказали:
11
передай, мол, барину, что скоро буду.
НИКИТА (махнув рукой). Ну, ладно, ступай. (Прохор уходит, но почти тут же
опять показывается в дверях).
ПРОХОР. Николай Иваныч пришли, барин. Я же говорил. Что мы, без понятия
разве.
(Никита откладывает книгу, встает с дивана и идет к двери, в которой
появляется Гнедич).
ГНЕДИЧ (еще с порога). Никитушка, друг любезный, здравствуй! (здороваются).

12. НИКИТА. Здравствуй, Николай Иваныч! Давно тебя поджидаю. Уж, думаю, не
12
случилось ли чего.
ГНЕДИЧ (потирая руки и уши, подходит к печке). Сегодня редкий для Петербурга
морозец. Да я бы может и не замерз, но представляешь, у Аничкина моста слезаю с
извозчика и у самого твоего дома встречаю Маликова. Насилу отвязался. Уж ты меня
прости за опоздание.
НИКИТА. Что нужно от тебя этому старому графоману?
ГНЕДИЧ (садясь на диван). То же, что нужно всем графоманам: почитать
творения и сказать хвалебное слово о его поэтических способностях. Ну, да о нем
довольно. Сказывай, что у тебя стряслось.
НИКИТА. У нас сегодня был Константин.
ГНЕДИЧ. Батюшков?
НИКИТА. Да.
ГНЕДИЧ. Ну и что же?
НИКИТА. А то, что он завтра собирается уезжать из Петербурга в деревню.
ГНЕДИЧ (пожимая плечами). Он давно собирался это сделать, но ему, кажется, не
давали отпуска, да и другие были причины не ехать.
НИКИТА (возбужденно). Да пойми ты, Николай Иваныч, дело не в отъезде, а в
том, что он, этот отъезд, похож на бегство.
ГНЕДИЧ. Бегство? Отчего? Да объясни ты, наконец, в чем дело? Я что-то пока
ничего не понимаю.
НИКИТА. Речь идет об устройстве личной жизни Константина.
ГНЕДИЧ. Ты имеешь в виду Аннушку?
НИКИТА (с иронией). Именно ее, твою бывшую ученицу, любимицу Державина,
питомицу Олениных и прочая, и прочая, в которую наш Константин влюблен по
самую макушку.
ГНЕДИЧ. Я сам радуюсь, если ее увижу. Но почему такие страхи? Ведь он сделал
ей предложение, разве ты не знаешь?
НИКИТА. Знаю, сделал.
ГНЕДИЧ. И она ему не отказала.
НИКИТА. Не отказала, но и не проявила особого желания, понимаешь? И
Константин пребывает сейчас в прескверном настроении. Он расстроился, как
последняя барышня.
ГНЕДИЧ. Как странно все. Кто бы мог подумать. Ведь я знал Анну еще ребенком,
да и Костя знаком с нею с детства. Она прелестна, мила, образованна, тиха. Я
радовался такому союзу.
НИКИТА. Все этого ждали. И матушка, и Оленины… Воспитали на свою шею.
ГНЕДИЧ. Да, если дело обстоит так, как ты говоришь, то для Константина это
будет сильный удар. Как и всякий поэт, он легкораним, а тут – прямо в сердце. Кстати,
где он сейчас?
НИКИТА. Поехали с матушкой к Олениным.
ГНЕДИЧ. Для разговора?
НИКИТА. Матушка решила сама во всем убедиться. А чего убеждаться? И так все
ясно. Выбросить ему надо ее из сердца. Обрубить сразу и не думать. Мало ли их таких
хороших и милых.
ГНЕДИЧ. В тебе говорит молодость, Никита. Не так все просто, как ты думаешь.
Давай лучше думать, чем мы можем ему помочь.
НИКИТА. Если все же не будет проку, то Константина никак нельзя оставлять
одного и тем более отпускать в деревню в таком состоянии. Да и что сейчас в деревне:

13. снег, лес, одиночество. Вот придет в себя, тогда пускай едет. Потому-то я и послал за
тобой. Может он нас и послушает.
ГНЕДИЧ (немного помолчав). Да, ты прав, Никита, но пока я вижу только один
13
способ уйти ему от огорчений.
НИКИТА. Какой же?
ГНЕДИЧ. Писание. Надо знать Константина: он бывает счастлив, когда пишет
стихи. Работа и только работа поможет ему. Я имел с ним разговор о рукописи его
первой книги. Ее пора уже делать. Может, это его удержит на некоторое время в
Петербурге.
НИКИТА. Что угодно, лишь бы не видеть его муки и страдания из-за какой-то
дамы.
ГНЕДИЧ. Страдания, Никитушка, умножают силу творчества. Кто не страдает,
тот не творит.
(Во все время этого разговора Никита стоял у окна, то и дело
посматривая на улицу).
НИКИТА (радостно). А вот, кажется, и наш герой! Извозчик остановился у ворот.
Так и есть – Константин. Что-то быстро шагает и бодро. Может все хорошо?
ГНЕДИЧ. Терпение, мой друг, терпение. Скоро ты обо всем узнаешь. (Слышится
шум в передней. В гостиную быстро входит Константин Батюшков, потирая с
мороза руки, на ходу раздеваясь).
БАТЮШКОВ Никита, брат... (увидел Гнедича) ...О, Николай, дружище, как
хорошо, что ты здесь! Здравствуй!
ГНЕДИЧ. Здравствуй, Костя.
БАТЮШКОВ. А я как раз сегодня к тебе собирался.
НИКИТА. Матушка там осталась?
БАТЮШКОВ. Там. Лизавета Марковна хворает что-то (Гнедичу.) Ты не спешишь
теперь? (Подходит и садится рядом).
ГНЕДИЧ. Нет. Если я тебе нужен – располагай.
БАТЮШКОВ. Тогда – вина, Никита. Вели подать вина.
НИКИТА (подмигнув Гнедичу, шутливо). Слушаюсь, ваш-высокоблагородие
(Никита уходит).
БАТЮШКОВ. Ну, Николай, ответствуй. Чем ты сейчас занят? Как твои дела?
ГНЕДИЧ. Да что о моих делах. Все то же.
БАТЮШКОВ. Все переводишь гомерово сокровище?
ГНЕДИЧ. Уже третий год пошел, как взялся за это дело, а работы еще лет на
десять, если не более.
БАТЮШКОВ. Читал на днях в «Вестнике Европы» главы твоего перевода
«Илиады» и скажу тебе, Николай, что ты вершишь подвиг, которым увековечишь себя
в памяти потомков и прославишь российскую словесность. (Цитирует).
«В ризе багряной заря протекала
По тверди небесной...»
Чудно и хорошо!
ГНЕДИЧ. Ты преувеличиваешь, Константин.
БАТЮШКОВ. Отнюдь. Такового ведь еще у нас не было. И пусть на это ты
потратишь еще пятнадцать лет своего труда и времени – не жалей о том. Будут ли
печататься другие главы в «Вестнике»?
ГНЕДИЧ. Качановский обещал.
БАТЮШКОВ. Это хорошо, и я тебя поздравляю. (Входит Никита, за ним Василий
с вином на подносе)

14. НИКИТА (Василию). Иди, Василий, я сам. Прошу, друзья мои, прошу. (Батюшков
14
и Гнедич встают и подходят к столу).
БАТЮШКОВ. «Вдова Клико». Я, правда, не особенный поклонник Бахуса, хотя
раньше бывало, что твой Ахиллес пьяный не выпивал столько, как я в походе.
(Вздохнув, вспоминает). Бывало на биваках: бутылка вина на барабане, несколько
плодов да кусок черствого хлеба – вот и вся трапеза. Но приправленная доброй
беседой о родных краях, она делала нас самыми счастливыми людьми на свете. Вот и
сейчас я выпью с радостью.
НИКИТА (разливая вино). Благо и повод для этого, я думаю, преотличный.
БАТЮШКОВ. Конечно. Никитушка. Да! Ты мне сегодня про Красный кабачок
говорил. Скажи, не был ли ты там вчера?
НИКИТА. Нет, а что?
БАТЮШКОВ. Вчера вечером какие-то шутники-гвардейцы после ужина в
Красном кабачке на извозчиках пожаловали на Невский, да там и пошалили:
переменили все вывески на лавках и магазинах. Утром у торговцев переполох. Кто
был сапожником, стал мясником, а портной – пирожником.
НИКИТА (Смеясь). Ну это еще что. А вот на днях один наш поручик Семенов,
учудил, так учудил в Немецком театре, что против Зимнего. Там у них есть тенор
Цейбих. Поет он отменно, но уж больно широко рот разевает. Право слово, хоть на
тройке проезжай. Семенов прознал это и пошел туда в оперу. Устроился на первом
ряду и, когда Цейбих, взяв высокую ноту, широко разинул рот, Семенов ловко закинул
ему туда хлебный шарик. Представьте себе состояние певца, давшего «петуха» при
всем честном народе. Теперь, говорят, беря высокую ноту, Цейбих отворачивается от
публики.
БАТЮШКОВ (смеясь). Веселые ребята в вашем полку. Чего только не натворишь
со скуки...
НИКИТА. Мы, кажется, заговорились. Вино разлито и ждет нас.
ГНЕДИЧ. За что пьем?
БАТЮШКОВ. От генерала Бахметьева я получил «добро» на отпуск и с
завтрашнего дня – свободен. Так выпьем, друзья, за мою любимую...
НИКИТА (переглянувшись с Гнедичем). ...Тихую...
ГНЕДИЧ. ...Добрую и прекрасную...
БАТЮШКОВ. …Покрытую сейчас снегами и окруженную лесами.
НИКИТА (недоуменно). Что-что?
ГНЕДИЧ. Ты про кого?
БАТЮШКОВ. Про мою череповецкую деревню Хантоново, куда намереваюсь
выехать завтра же.
НИКИТА. Да… дела... (ставит бокал на стол).
БАТЮШКОВ. Я понимаю, что ты хотел от меня… Так вот... Свадьбы не будет.
Дело мое с Анной Федоровной не двинулось ни на шаг. Не спрашивай меня о ней
больше: с нею все покончено и навсегда.
НИКИТА. Вот это мужской разговор. Наконец-то я слышу дельные слова и за это
выпью (выпивает).
ГНЕДИЧ. Но отчего же все-таки с Анной у тебя покончено?
БАТЮШКОВ. Она меня не любит.
ГНЕДИЧ. Ты в этом уверился окончательно?
БАТЮШКОВ (Ходит по гостиной). Да. Я знаю, что говорю. Я только что был у
нее и видел в ее молчании, в потупленных глазах и унылом взгляде то же, что и вчера,
и всегда – одна лишь покорность судьбе. А мне этого не надо. Ты же знаешь, я

15. вполовину чувствовать не умею и хочу, чтобы и ко мне относились также. Ну, а если
этого нет, то насильно мил не будешь.
ГНЕДИЧ. И все же ты не должен уезжать из Петербурга.
БАТЮШКОВ. Это почему же?
ГНЕДИЧ. Ты сейчас в таком состоянии, что тебе нельзя быть в одиночестве, а что
у тебя там в деревне, в глуши, кроме него будет. Ты, Костя, бежишь в деревню от себя,
но от себя еще не убежал никто.
БАТЮШКОВ (горячо). Опять ты, Николай, со своими идеями. Если хочешь
остаться моим другом, то не говори так. Я еду в деревню писать, писать и писать. У
меня сейчас голова полна мыслей и впечатлений, которые распирают меня
совершенно, А что нужно поэту, чтобы выговориться? Только одиночество.
НИКИТА. Писать можно и в Петербурге.
БАТЮШКОВ. Здесь в Петербурге!? Где и шагу-то ступить нельзя, чтобы не
встретить знакомого. Добро бы все были такими друзьями, как вы, а то встретишь
иного, что и говорить противно... а надо... А что касается бегства, то каждого из нас
гонит какой-нибудь мститель – бог: кого Марс, кого Аполлон, кого Венера, а меня –
Скука.
НИКИТА. Уж очень ты мрачно говоришь о своей жизни.
БАТЮШКОВ. А у меня в последние месяцы на один светлый день три черных. И
если уж близкие друзья меня не понимают, то что говорить.
ГНЕДИЧ. Я тебя понимаю, Костя.
БАТЮШКОВ. Ежели так, то дай руку и более ни слова. Никита, брат, гитару!
(Никита подает Батюшкову гитару. Тот настраивает и, чуть помедлив, поет).
Тоскуя о подруге милой,
Иль, может быть, лишен детей,
Осиротелый и унылый,
Поет и стонет соловей,
И всю он ночь как бы со мною
Горюет вместе и своей
Напоминает мне тоскою
О бедной участи моей.
Но мне за мой удел несчастный
Себя лишь должно обвинять.
Я думал, смерти не подвластны...
Нельзя прекрасным умирать.
И я узнал, тоской сердечной,
Когда вся жизнь отравлена,
Как все, что мило, скоротечно,
Что радость-молния одна...
…Петрарка... Это его сонет. Чудесный поэт, не любить которого нельзя... Да, между
прочим, третьего дня я открыл для себя нового нашего поэта.
НИКИТА. Ну!? И кто же это?
БАТЮШКОВ. Саша Пушкин – племянник нашего общего друга Васеньки
15
Львовича Пушкина.
ГНЕДИЧ. Я знаком с ним. Стихи его уже печатают журналы.
НИКИТА. Говорят, и отец его Сергей Львович тоже стихи пишет.
ГНЕДИЧ. Да. И к тому же он очень интересный и веселый человек. Сейчас служит
в Варшаве. Кажется, по комиссариату внутренних дел.
БАТЮШКОВ. Все Пушкины очень интересные люди, но этот поразил меня
совершенно.

16. ГНЕДИЧ. Где ты его видел?
БАТЮШКОВ. Он же в «Русском музеуме» напечатал дружеское ко мне послание.
Довольно занимательное однако. Вот я и поехал к нему в лицей... Прелестный юноша.
Как взросло и серьезно мыслит о русской литературе. (Встает). С какой заботой
говорит о ее судьбе Просто удивительно: столько мыслей в курчавой голове этого
подростка. Знаете, я посоветовал ему заняться сказками. Вот только непоседлив
больно. Живой, быстрый. Но талант необычайный. Если он не растратит его на
мелочи, не сломится сам в нашей трудной жизни, то из него получится большой,
истинно русский поэт (подходит к столу и поднимает бокал). Да спасут его музы и
молитвы наши. Выпьем за него.
ГНЕДИЧ. Наши критики, ревнители нравственности и благоденствия, любой
16
талант обстригут и оградят.
БАТЮШКОВ (убежденно). Истинный талант, друзья мои, оградить нельзя. Его
можно только убить. Опасность здесь в другом. Знаете ли вы, что убивает дарование?
Особливо, если оно досталось в удел человек без твердого характера?
НИКИТА (подумав). Ну, мелочи жизни, пожалуй, праздность, женщины.
БАТЮШКОВ. Хладнокровие общества: оно ужаснее всего... А сколько дарований
загубили и, верно, еще загубят издатели, критики, цензура. Помните, как у Державина
(цитирует):
«Поймали птичку голосисту
И ну сжимать ее рукой.
Пищит бедняжка вместо свисту,
А ей твердят: пой, птичка, пой...!»
ГНЕДИЧ. А помнишь, как ты говорил, что есть целые «сокровища» зато в наших
журналах: здесь похвальное слово кому-то, там надгробное слово такому-то, здесь
приветствие, там благородный голос общества – и все-то благо, все добро. Все герои,
все полководцы, все писатели. Все увенчаны пальмами красноречия и шагают
торжественно в храм бессмертия.
БАТЮШКОВ. Да, я с некоторых пор перестал верить нашим газетам. Какая
разница между тем, чему я был свидетелем в жизни моей и что видел после в
описании. Боже мой! Не могу простить нашим журналистам их вранья. Редактор такой
газеты мне представляется человеком с медным лбом... Народ никогда не простит тех,
кто его обманывает.
НИКИТА. И в этих журналах, и в этих газетах печатается много разных поэтов и
писателей.
БАТЮШКОВ. Конечно, графоманам и придворным поэтам путь к читателю
открыт. Но я, батенька мой, не граф Хвостов, не Маликов и уж, конечно, не
Анастасевич... Братцы! Неужели и через сотню лет наш брат поэт будет страдать от
цензуры, от безденежья, от власти неведомых ему людей!? Если так оно и будет, то
мне страшно за будущее русской поэзии.
ГНЕДИЧ (полушутливо цитирует). «Но посмотрев заплаканными глазами на
небо, вижу звезду между черными тучами, благоговей и терпи». Не все так мрачно,
как ты говоришь, Костя. Во всяком случае, лучший способ борьбы для поэта – молчать
и делать. Кстати, когда начнешь делать рукопись своей книги?
БАТЮШКОВ. Я убедился, что мои стишки – это безделки. Стоит ли ими
заниматься. Кому они нужны.
НИКИТА. Вот так. Сетуешь на графоманов, а сам, кажется, ты излишне скромен.
БАТЮШКОВ (усмехаясь). Я понимаю это, как последний козырь в ваших
попытках удержать меня в Петербурге. Так вот: у меня нет денег, чтобы заплатить за
бумагу.

17. ГНЕДИЧ. Ехать или не ехать в деревню: это, в конце концов, твое дело. А что
касается твоих расходов на бумагу и на все дела по изданию, то их я беру на себя. К
тому же ты, как автор, получишь еще полторы тысячи. Устроит?
БАТЮШКОВ (Смеется) Ого! Ловко, брат, ты меня обхаиваешь. Как невесту. Сие
твое предложение мне приятно, но ведь ты разоришься, и я никак не могу на это
согласиться.
ГНЕДИЧ. Обо мне поговорим после.
БАТЮШКОВ. Что с тобой сделаешь. Ты почти припер меня к стене. Ну, хорошо.
Я согласен..., но... если ты примешь мои условия.
ГНЕДИЧ. Выкладывай.
БАТЮШКОВ. Рукопись я приготовлю в деревне. Обо всех деталях договоримся
письменно и... тысячу рублей аванса завтра.
НИКИТА (весело). Ого!
ГНЕДИЧ. Так.
БАТЮШКОВ. Далее. Печатать без шуму и грому. Рассчитывай на два тома прозы
17
и стихов.
ГНЕДИЧ. Так.
БАТЮШКОВ. Рукопись мою марай, поправляй, делай с нею, что хочешь: я
доверяю тебе полностью, но, бога ради, печатай без толкований и замечаний и без
похвал. А что касательно меня, то если лень и бездействие не вырвут перо из рук
моих, то ты увидишь после великую вещь!
ГНЕДИЧ (подает Батюшкову руку). Договорились, Костя. На том и порешили.
БАТЮШКОВ. Экземпляров печатай с тысячи полторы или две, но не более.
Боюсь, что читателей будет найти нелегко: мы еще не любим отечественного.
ГНЕДИЧ. Ну, это у тебя напрасные страхи. Думаю, что ты найдешь своего
читателя, потому как есть у нас люди, которым дорого все отечественное (встает).
Никита, брат, налей-ка нам еще. Костя, скажи слово.
БАТЮШКОВ (тоже встает). Помню, как я был счастлив, когда вернулся в
Петербург из похода. Тогда я еще стихи написал (цитирует):
...Я сам, друзья мои, дань сердца заплатил,
Когда волненьями судьбины
В отчизну брошенный из дальних стран чужбины,
Увидел, наконец, адмиралтейский шпиц,
Фонтанку, этот дом и столько милых лиц,
Для сердца моего единственных на свете...
Сейчас со мной творится то же... Ведь счастье – это ощущение чистой совести и
свободы. А еще – иметь таких друзей как вы.
НИКИТА. Вот и оставайся с нами.
БАТЮШКОВ. Нет-нет. Ко всему прочему сестры пишут и жалуются, что денег
нет и дела по имению в расстройстве. Кто же поможет им кроме меня?
ГНЕДИЧ. У тебя у самого денег нет. Как же ты им поможешь?
БАТЮШКОВ. Я написал письмо Александре и посоветовал ей продать одного
дворового человека. Это даст рублей триста и поможет им, пока я не приеду.
НИКИТА (с изумлением). Ты! Ты решил продать человека!
БАТЮШКОВ (пожимая плечами). А что же в этом необычного?
НИКИТА (горячо). Как что!? Ведь ты только что говорил, что счастье есть
ощущение чистой совести и свободы! Вот и сделал бы этому своему крестьянину
счастье, а ты его продаешь! Так что же тогда по-твоему свобода?
ГНЕДИЧ. Что ты, Никита, на него нападаешь? Свобода есть право делать все то,
что разрешают законы. А Константин ничего не делает противозаконного.

18. НИКИТА (возбужденно). Разве я свободен, если законы налагают на меня
притеснение!? Разве я могу считать себя свободным, если все, что я делаю, только
согласовано с разрешением властей, если другие пользуются преимуществами, в
которых мне отказано, если без моего согласия могут распоряжаться даже моею
личностью!? Не думал я, Константин, что ты из тех дворян, для коих крестьяне как
вещь, которую продают, желая иметь деньги. Продают, как собаку.
БАТЮШКОВ (тоже горячо). Неправда! Ты же знаешь, что я не из таких! Да и
крепостных у меня едва ли сотня наберется. И если бы я мог, то все сделал бы, чтобы
они жили хорошо... А продаю из необходимости.
ГНЕДИЧ. И речь идет всего лишь о крепостном человеке.
НИКИТА. Ну и что!? Чем благородный лучше простолюдина!? Разделение это
порочно, ибо оно противно вере нашей, по которой все люди – братья. Все рождены
свободными и по воле божьей... Все рождены для блага и все... просто люди...
(Затемнение)
КАРТИНА ТРЕТЬЯ
Комната для проезжих в доме смотрителя почтовой станции. Недалеко от входа
конторка с чернильницей, перьями и толстой книгой для записей подорожных.
Лубочные картинки на стенах. Вдоль стен лавки. За столом смотритель и проезжий
господин. Они ужинают.
ПРОЕЗЖИЙ (поднимая чарку). Ну, господи, благослови.
СМОТРИТЕЛЬ. На здоровье, ваш-благородье.
ПРОЕЗЖИЙ (наливает смотрителю). Давай и ты еще горло промочи.
СМОТРИТЕЛЬ. Премного благодарен (выпивает). Водочка, она ваш-благородье,
18
от всех болестей.
ПРОЕЗЖИЙ. Да ну!.. Так уж и от всех.
СМОТРИТЕЛЬ. Вот истинный бог, не вру. Поверите или нет, воля ваша, но вот
мой приятель Кузьма Егорыч Быков, в Череповце в управе благочинья писарем
служил, так тот сам себя, ваш-благородье, от чистой холеры излечил. Да. Вот такой
штоф употребил зараз и – как рукой сняло: больше не хварывал.
ПРОЕЗЖИЙ. Где же сейчас твой приятель?
СМОТРИТЕЛЬ. Помер.
ПРОЕЗЖИЙ (захохотал). Ну, брат, ты меня уморил. А говоришь от всех болезней.
СМОТРИТЕЛЬ. Тут другой сказ. Женился он, ваш-благородье. Баба вроде бы
ничего была, а самой настоящей холерой-то и оказалась. Родила она ему дите. Жить
бы да жить, а тут война с французом. И ушел Кузьма в ополчение. Мы с ним вместе до
Берлина дошли. Приходит он, это значит, домой, а дома-то еще двое ребятишек
прибыло. Он и жены-то два года не видывал, а она, стерва, как моя сучка, сразу двоих
приворотила. Да ладно бы простых, а то каких-то нерусей. Оба черноватые, вроде, как
арапы. Говорят, у нее какой-то проезжий ночевал.
ПРОЕЗЖИЙ (смеясь). Она, видно, ему перед этим баньку не истопила: чумазые и
родились.
СМОТРИТЕЛЬ. Смех смехом, ваш-благородье, только опосля того Кузьма запил
горько, да на Васильев день в прорубь головой. А ведь до чего душевный был мужик,
царство ему небесное. Эх!

19. ПРОЕЗЖИЙ. Да, бывает, брат, бывает. Ну, так что ж. Неплохо бы помянуть твоего
19
приятеля, а? (смотрит на пустой штоф).
СМОТРИТЕЛЬ. Так ведь, ваш-благородье...
ПРОЕЗЖИЙ. Ну-ну. За мной не пропадет. Я плачу, на (подает деньги). Ну и
шельма ты, братец, однако. Да ты знаешь, кто я такой. У меня родной дядя губернатор.
У него в парадном подъезде день и ночь городовые стоят. Понял!?
СМОТРИТЕЛЬ. Оно, конешно, так, ваш-благородье. Как не понять. Только я тут
один, а народу всякого много проезжает.
ПРОЕЗЖИЙ. Ну, ладно. Не будем шуметь. Неси.
СМОТРИТЕЛЬ. (Берет пустой полуштоф и кричит). Варвара... Варька... Поди
сюда (из-за переборки появляется девица. Она бросает любопытный взгляд на
проезжего).
ВАРЬКА (лениво, жеманясь). Чего вам?
СМОТРИТЕЛЬ. На, принеси-ка нам еще (подает полуштоф. Варька, опять глянув
на проезжего, жеманясь и извиняясь всем телом, уходит. Проезжий заерзал на стуле,
подкрутил усы и крякнул).
ПРОЕЗЖИЙ. Дочь твоя?
СМОТРИТЕЛЬ. Дочка... Она самая...
ПРОЕЗЖИЙ. Ох, и хороша у тебя дочь. Прямо ангел.
СМОТРИТЕЛЬ (немного испуганно). Да что вы, ваш-благородье. Чего же в ней
хорошего-то. Она даже на один бок кривовата.
ПРОЕЗЖИЙ. А ты приведи ее сегодня ко мне. Я выправлю. Такой способ знаю,
что враз выпрямится. (Входит Варька и ставит на стол полуштоф).
ПРОЕЗЖИЙ. Может, барышня с нами откушает?
СМОТРИТЕЛЬ. Сгинь, Варька, с глаз. (Видит, что та медлит). Кому говорю!
(Варька уходит. В это время отворяется противоположная дверь и в комнату
входит человек в тулупе. Это Батюшков).
БАТЮШКОВ. Здравствуйте, господа.
СМОТРИТЕЛЬ (вглядевшись внимательно). Никак Константин Николаич
(подбежал, помогая снять Батюшкову тулуп и шинель). Здравия желаем, ваш-
благородье. Давненько не проезжали, Константин Николаич. Каким ветром к нам?
БАТЮШКОВ. Пробираюсь в отпуск, Кузьмич. А ты все тут служишь? Как и
прежде?
СМОТРИТЕЛЬ. Как и прежде. Это точно. А куда нам еще-то. Чего желать более.
Ночевать изволите ваше благородье?
БАТЮШКОВ. Придется, любезный, придется. Не успел в Устюжну засветло
попасть. Держи. (Подает подорожную и деньги за прогон). Как тут у тебя? (Идет к
рукомойнику).
СМОТРИТЕЛЬ. Мы завсегда рады, ваш-благородье. Милости просим (подает
Батюшкову чистое полотенце). Чего изволите кушать?
БАТЮШКОВ. Чаю, любезный, чаю и погорячее.
СМОТРИТЕЛЬ. Господи, Константин Николаич, да об чем разговор. Только, я
думаю, может чего покрепче? С морозу-то оно в самый раз и... пойдет.
БАТЮШКОВ. Чаю и покрепче.
СМОТРИТЕЛЬ. Слушаюсь (уходит, убрав со стола и освободив там место для
Батюшкова). Сюда, пожалуйста, ваш-благородье. Варька! Самовар! (Идет к конторке
и записывает подорожную в книгу, считает деньги. Проезжий господин встает из-за
стола).
ПРОЕЗЖИЙ. Разрешите представиться. Помещик Платонов, Алексей Ильич,
Очень рад.

20. БАТЮШКОВ. Штабс-капитан Батюшков, Константин Николаевич.
ПЛАТОНОВ (Жестом приглашая сесть). А вы, сударь, зря отказываетесь.
Водочка с мороза самое наипервейшее дело. Не угодно ли будет?
БАТЮШКОВ (садится). Нет, благодарю вас. У меня, право же, нет никакого
20
желания.
ПЛАТОНОВ. Напрасно, напрасно. Ну, воля ваша, сударь. А я так еще
причащусь... Из Петербурга изволите пробираться?
БАТЮШКОВ. Да, из Петербурга. А вы?
ПЛАТОНОВ. А я наоборот – туда. Из самого Нижнего Новгорода. Давно не бывал
в этих местах, да и нынче не поехал бы, если бы не дела в имении под Тихвином,
Скажите, сударь, а что в Петербурге теперь в моде? Что нового в мужском платьи?
БАТЮШКОВ. Простите, но мне как-то это ни к чему было.
ПЛАТОНОВ. Говорят, нынче там модны клетчатые жилеты под сюртуки, да
фраки цветные для балов.
БАТЮШКОВ (встает, его начинает раздражать разговор, рассматривает
картину на стене). Возможно, возможно. Повторяю вам, сударь, что вы обратились не
по адресу. Мне некогда было следить за модами. Я воевал.
ПЛАТОНОВ. Да, да... Я тоже отдал в ополчение двенадцать душ своих людишек,
когда антихрист Буонапарт пошел на наше Отечество. Вот, (показывает на карман) у
меня даже бумага есть. С войны их семь человек пришли. И что вы думаете, сударь.
Не хотят, канальи, работать. Хотят, видите ли, жить вольно. Управляющий так и
пишет: ничему не внемлют и на работу ни на какую идти не хотят. Вот и пришлось
срочно ехать самому. Ну, я им покажу волю! Всех ослушников под суд... В Сибирь
сошлю негодяев! (Отворяется дверь и в комнату для приезжих входит крестьянин.
Это Степан Багров. Поверх стеганого кафтана, подпоясанного красным кушаком, на
нем короткий тулупчик. Видно, что Степан замерз. Он потирает руки и щеки.
Батюшков стоит к вошедшему спиной, а, повернувшись, узнает Степана).
ПЛАТОНОВ (увидев Степана, быстро встает из-за стола и, пошатываясь,
подходит к вошедшему). А тебе кто, каналья, велел сюда входить!?
СТЕПАН (дует на руки). Дак ведь морозно на дворе-то, батюшка-барин. Озяб я
больно.
ПЛАТОНОВ (угрожающе пьяно). Ты почему, негодяй, лошадей одних оставил!?
СТЕПАН (пятясь к двери). Дак чево им сделается. Привязаны они. Вот погреюсь
и пойду.
ПЛАТОНОВ (мгновенно вскипев). Прекословить, мерзавец! (Неожиданно ударяет
Степана). Вон отсюда, скотина!
(Батюшков подбегает и, встав между Степаном и Платоновым лицом к
последнему, хватает его за руки).
БАТЮШКОВ (решительно). Не смейте, сударь! Вы не на конюшне! (На шум
вбегает смотритель. Он обхватывает Платонова и ведет его снова за стол.
Платонов, ругаясь, подчиняется. Смотритель наливает ему водки и успокаивает
его).
БАТЮШКОВ (повернувшись к Степану, который уже собирался было уходить).
Степан, погоди. Не признаешь, что ли?
СТЕПАН (приглядывается, снимает шапку). Константин Николаич, неужто вы!?
БАТЮШКОВ (обнимает Степана). Здравствуй, друг любезный. Вот уж не чаял
тут повстречать тебя.
СТЕПАН (благодарно). Признали, Константин Николаич.
БАТЮШКОВ. Как же не признать-то тебя? А ты как тут очутился?

21. СТЕПАН (наклонив голову). Эх, Константин Николаич, лучше пойду я (кивает в
сторону Платонова). А то мне с ним долгую дорогу ехать. Как-нибудь уж потом вас
повидаю, а пока – благодарствую вам (кланяется и выходит. Уходит и смотритель).
ПЛАТОНОВ (заметив, что Батюшков разговаривал со Степаном и проводил
его). Что это вы, сударь, так любезны с этим крамольником? Странно видеть даже.
БАТЮШКОВ (не глядя на Платонова). Ничего странного. Мы с ним воевали
вместе. Он, кстати замечу, дошел до самого Парижа.
ПЛАТОНОВ (с усмешкой). Ну и что? Не должен ли я ему за это вольную дать?
БАТЮШКОВ (как бы про себя). Это была бы достойная для него награда...
(Платонову). Уж поверьте мне, офицеру, господин Платонов. Служба ратников была
столь трудна, и они столько сделали для Отечества, что вправе рассчитывать хотя бы
на снисхождение.
ПЛАТОНОВ Странно вы говорите, сударь. Словно у Вас нет ни одной души
21
крепостных.
БАТЮШКОВ. Есть, и судьба их у меня на сердце. И если бы в моей то было воле,
я не пожалел бы никаких издержек, чтобы устроить их получше.
ПЛАТОНОВ. Сказано ведь в манифесте государевом: крестьяне, верный наш
народ, где получат мзду свою от бога. Чего им еще надо?
БАТЮШКОВ. Очевидно, чтобы по достоинству оценили их патриотизм.
ПРОЕЗЖИЙ. Патриотизм!? Ха, ха! Да разве может быть кто-либо из них
патриотом? Они больше о своих имуществах заботятся, а не об Отечестве.
БАТЮШКОВ (раздражаясь еще больше). А вы сами-то, господин Платонов,
считаете себя патриотом?
ПРОЕЗЖИЙ. А как же иначе, сударь? Ведь я самолично своих крестьян в
ополчение снарядил. Да к тому же шесть возов сена в армию продал.
БАТЮШКОВ. Крестьян на войну отправили, а сами на долгих в свою
нижегородскую деревню изволили отбыть,
ПРОЕЗЖИЙ. Да, уехал. А что? Разве я один? Так многие сделали.
БАТЮШКОВ (возмущенно). И вы смеете называть себя патриотом земли русской.
Патриоты! Сидели по деревням и ведать не ведали о войне. Ругали французов на их же
языке, поносили Наполеона меж рюмками французского коньяку, молили господа бога
об избавлении от антихриста и прыгали до пота, отплясывая французскую кадриль. И
все это в то время, когда горела Москва, когда земля русская поливалась кровью
нашей. А теперь не прочь, наверное, и Анну на шею за заслуги перед отечеством
(хватает проезжего за грудки). И это ты называешь своим патриотизмом! Скотина,
попался бы ты мне в походе…
(В это время в дверях показался смотритель с самоваром, но, увидев сцену,
поставил самовар и удалился).
ПРОЕЗЖИЙ. Да как вы смеете так со мной разговаривать!
БАТЮШКОВ. Смею! Имею право сказать это, как и всякий, кто добровольно
приносил жизнь свою на жертву Отечеству.
ПРОЕЗЖИЙ. Да я исправнику доложу. С вашими мыслями, сударь, до особенной
канцелярии недалеко (он выходит из-за стола и идет к двери одеваться).
БАТЮШКОВ. Никуда вы не доложите, потому что вы трус. И не думайте, что я
буду с вами стреляться. Слишком большая честь для вас. А впрочем, вот мой адрес
(достает и кладет на конторку визитную карточку). Если желаете удовлетворения –
я к вашим услугам.
(Вбегает смотритель. Ахая и охая, помогает проезжему одеться).
ПРОЕЗЖИЙ. Я удовлетворюсь, когда за вами полиция придет. Вот (показывает
на смотрителя) и свидетели есть.

22. СМОТРИТЕЛЬ (наигранно-изумленно). Какая полиция, ваш-благородие!? Какие
свидетели!? Помилуйте, я ничего не видел. А чего и было то? Ничего и не было. Ну,
пошумели малость, погорячились, так это от вина. С кем же не бывает. А так ничего
особенного.
ПРОЕЗЖИЙ (кричит). Ничего!? (Отталкивает смотрителя). Уйди прочь,
мерзавец! Вы, я вижу, тут все заодно! Ну, я вам покажу! Вы меня еще узнаете
(угрожающе). У меня дядя губернатор! У него в парадном подъезде день и ночь
городовые стоят! (Уходит, с шумом хлопнув дверью).
БАТЮШКОВ (после некоторого молчания). Ну, что, братец, чаем-то меня не
22
угощаешь? Или полиции испугался?
СМОТРИТЕЛЬ. Да об чем вы говорите, ваш-благородье. (Кричит). Варька, убери
стол! (Идет к дверям в другую половину за самоваром). Мы ведь пуганые. Ежели
каждого бояться, то мне бы уж давно на свете не жить. (В это время отворяется
дверь, и в комнату снова входит Степан).
СТЕПАН (смотрителю). Барин приказал водку взять. Говорит, что осталось.
СМОТРИТЕЛЬ. (Берет со стола полуштоф). Осталось, осталось. Нам чужого не
надо (подает бутыль Степану).
БАТЮШКОВ (Подходит тоже к Степану). Так как же ты, Степушка, у этого...
господина очутился? Ведь ты был за бригадиршей Семеновой?
СТЕПАН. Платонов, ваш-благородье, нас у Семеновой с землей, скотиной и со
всеми потрохами купил. Так что теперь он ваш сосед. Я у него в конюхах состою. Вот
так и случилось, что я тут оказался (раскланивается, заторопившись). Ну, так,
простите, Константин Николаич, пойду я, а то новый барин нраву крутого, зверь,
извините, а не человек (идет к двери).
БАТЮШКОВ (провожает Степана). Ступай. Но ко мне зайди непременно. Там и
поговорим вдосталь.
СТЕПАН. Да теперь уж зайду, коли вы дома. А разговор у меня к вам есть,
Константин Николаич. Ох, есть.
БАТЮШКОВ. Что-нибудь случилось?
СТЕПАН. Он меня опять продать удумал... Прощайте (уходит).
СМОТРИТЕЛЬ (приглашает Батюшкова к столу). Пожалуйста, ваш-благородье,
чайку откушать. А может, по чарочке пропустим, а? Уважьте старика, Константин
Николаич (подходит к поставцу и достает штоф). Тут у меня особая. Для хороших
людей.
БАТЮШКОВ (Садится к столу). Спасибо, братец. Теперь, пожалуй, выпью.
СМОТРИТЕЛЬ. Вот и хорошо. (Дочке). Варвара, принеси-ка рыжичков. (Кивает
на дверь). Сослуживец?
БАТЮШКОВ. Воевали вместе. Я ему жизнью обязан.
СМОТРИТЕЛЬ. Вон оно как. А господин этот, выходит, ваш сосед.
БАТЮШКОВ. Выходит, что так.
СМОТРИТЕЛЬ. Ну и дела, ваш-благородье, не соскучишься.
БАТЮШКОВ (задумчиво). Да-да... Дела... (Неожиданно встает) У тебя сейчас
вольные лошади есть?
СМОТРИТЕЛЬ. Да как не быть, есть. Только куда же вы на ночь-то? Заночевали
бы, Константин Николаич.
БАТЮШКОВ. Нет, не могу... Надо ехать. Вели, братец, закладывать.
СМОТРИТЕЛЬ. Слушаюсь… (Оба уходят).
(Затемнение)