1. Загальна характеристика літ. процессу епохи Нара
Большое значение в этот период приобрел буддизм, пришедший в Японию в
VI в. Однако наряду с активной пропагандой нового вероучения и его
процветанием в эпоху Нара в японском быту сохранялся религиозно-магический
ритуал синтоизма с его многобожием и всякого рода обрядами. Обожествление
сил природы, и в частности культ солнца, а также культ предков, лежащие в основе
синтоистской религиозной системы, по-прежнему занимали господствующее
положение; по-прежнему распространялись этические нормы конфуцианских
учений. Продолжали бытовать старинные суеверия и приметы, были популярны
гадания и заговоры, древние запреты, вера в магию слов и т. п., имели широкое
хождение и приносимые из Китая даосские легенды об эликсире бессмертия и
других волшебных средствах, возвращающих молодость и продлевающих жизнь.
Таким образом, внешние признаки культурного обновления сочетались с
пережитками древнейшего бытового уклада, с нищетой и беспомощностью
древнего земледельца, обремененного разного рода повинностями и
непосильными оброками, за счет которых создавались блеск и роскошь
императорской столицы.
В эпоху Нара для упорядочения и укрепления государственного строя
создаются первые письменные памятники. Среди них самый ранний — историко-
мифологический свод «Кодзики», составленный придворным сановником,
приближенным императора Тэмму О-но Ясумаро. В мифологической части свода
содержатся космогонические и другие мифы; историческая часть начинается со
времени легендарного императора Дзимму и кончается правлением императрицы
Суйко (593—628). Здесь встречаются древние песни, предания, легенды.
Заслуживают внимания прежде всего песни «Кодзики», их насчитывается более ста.
Вместе с песнями, записанными в «Нихонги», они обычно фигурируют в истории
японской литературы как образцы примитивной древней японской поэзии. Однако
эти песни в «Кодзики» и «Нихонги» называются не песнями, а моногатари-но ута
(песни в повествованиях, дескриптивная поэзия); они вкраплены в прозаическую
ткань рассказа и органически связаны с ней. Среди них преобладают любовные
песни, песни пиршественные, военные, песни, связанные с охотой, с обрядом,
плачи. Это песни разных размеров, неустойчивого метра, нестабильной строфы.
Пяти- и семисложный метр, чередование пяти- и семисложных стихов,
характерные для японской поэзии в дальнейшем, соблюдаются пока нестрого.
Здесь встречаются катаута (трехстишия), танка (пятистишия), сэдока (шестистишия),
тёка или нагаута (длинные песни).
В песнях «Кодзики» используются характерные приемы и художественные
средства народной поэзии: различного вида параллелизмы, всякого рода повторы,
ритмические припевы, постоянные эпитеты, сравнения, реже — гипербола; есть и
аллегорические песни. Часто встречаются ассонансы, аллитерация. Рифма как
поэтический прием в японской поэзии отсутствует, но в силу силлабического
характера стихосложения и свойств самого языка в песнях бывают и случайные
рифмы — и внутренние, и внешние.

2. Некоторые песни в «Кодзики», приписываемые богам, дают представление о
наиболее ранней форме песенного диалога. Этот обмен любовными строфами
воспроизводит древнейший японский обычай ритуальной переклички между
женской и мужской половиной хора во время ведения хороводов. Обычай этот
называли утагаки («песенный плетень») или в восточных провинциях — кагахи
(«обрядовый костер»). Память о нем сохранилась в «Фудоки», а также в одной
песне IX книги «Манъёсю», где рассказывается, как мужчины и женщины
собирались на вершине горы, у разожженного костра, обменивались песнями,
ведя хороводы, которые заканчивались брачными игрищами.
Записи песен в «Кодзики» и в других ранних памятниках перекликаются с
песнями «Манъёсю», т. е. содержат близкие либо тождественные варианты песен,
частично дополняя эту антологию сюжетно: так, в «Кодзики» и «Нихонги» немало
военных песен и песен воинственного содержания, которых в «Манъёсю» нет. В
«Кодзики» песни занимают немного места, но тем не менее они существенно
дополняют сведения о ранней японской поэзии. Не менее важен в «Кодзики»
другой пласт — мифологический. Мифы, легенды и предания, помещенные в
«Кодзики», дают представление о раннем японском эпическом творчестве, хотя
эти мифы и легенды приведены здесь в литературной обработке позднейшего
времени. В мифологической части этого памятника последовательно изложены
представления о мироздании. От богов совершается постепенный переход к
героям и земным правителям; от космогонии — к истории: устанавливается
прямая преемственность власти правящего дома японских императоров от богов,
что впоследствии было широко использовано официальной идеологией в
политических целях.
Как и в мифах других народов, в «Кодзики» отражены представления о силах
природы и общественные нормы древнего японского общества. Популярен миф о
появлении мужского и женского начала в виде божественной четы Идзанаги и
Идзанами — создателей японских островов. В нем рассказывается, как эта
божественная чета, стоя на небесном мосту, погрузила свои копья в поток и, вынув
их из воды, дала стечь с острия каплям, которые, упав в море, образовали остров.
Спустившись на этот остров, Идзанаги и Идзанами совершили брачный обряд:
обойдя вокруг столба, они, идя навстречу друг другу, обменялись восторженными
приветствиями. Такой обмен приветствий отразил в себе форму древнейших
народных песен — мондо (песен-диалогов).
Однако самым главным считается миф о богине Солнца Аматэрасу,
скрывшейся в небесной пещере и вновь явившейся миру, точнее, миф об
умирающем и воскресающем или исчезающем и возвращающемся боге, столь
знакомый по вариантам греческой, хеттской и других мифологий. В японской
модели мифа речь идет о богине Солнца, которая скрылась в небесной пещере
после ссоры со своим братом, богом ветра и бури Сусаноо, дерзко оскорбившим ее.
Разгневанная богиня, возмущенная его поведением, скрылась в пещере, и ничто
не могло заставить ее выйти оттуда. Весь мир погрузился во тьму, стали
действовать злые силы, начались всевозможные беды. Все восемь мириад божеств
собрались в Долине Небесной реки и, посоветовавшись, стали совершать
различные магические акты, чтобы вернуть миру солнце. Но все было напрасно.

3. Тогда богиня Удзумэ-но микото, славящаяся своим безобразием, исполнила
магический танец, постепенно сбрасывая с себя одежду. И когда все сотрясалось
от громового хохота восьми мириад богов, богиня Солнца, движимая
любопытством, выглянула из пещеры. Ей тут же поднесли зеркало, и она,
залюбовавшись своим изображением, вышла из своего убежища. В этот момент
один из богов, стоявший у входа, протянул за ее спиной веревку из священной
рисовой соломы и преградил ей путь назад в пещеру. Таким образом миру было
возвращено солнце.
Очень популярен также миф о борьбе бога Сусаноо, брата Аматэрасу, с
восьмиглавым драконом, пожиравшим ежегодно по красавице, и о победе над
ним Сусаноо; этот миф имеет аналогии в мифологии и сказаниях многих народов
мира.
Оба эти мифа — об Аматэрасу и о Сусаноо — сохранились до сих пор как
сюжеты мимических танцев синтоистских мистерий (кагура) и народных
обрядовых представлений. До настоящего времени мотивы этих мифов
используются в народных театрах, в танцевальных представлениях различных
театральных трупп классического и современного народного танца. А веревка из
рисовой соломы, удержавшая богиню Солнца и спасшая таким образом мир от бед,
приобрела в земледельческом обрядовом быту значение амулета, охраняющего от
злых сил. Ею до сих пор огораживают поля, предназначенные для
земледельческих обрядов, и священные места. Она имеет также значение
талисмана, приносящего счастье и благополучие. Еще в древнем быту она стала
также знаком собственности, знаком запрета для посторонних вступать на данное
поле. В японской ранней поэзии этот знак запрета стал одним из самых
распространенных образов, представленных в различных модификациях. Он стал
также употребляться и в аллегорическом плане как знак принадлежности девушки
любимому, как знак запрета общаться с ней другим юношам. «Повесить знак
запрета» означало взять с милой обет верности, обручиться с ней, сделать своей
женой. «Идти запретными полями» значило совершать недозволенные действия.
Следует отметить, что в мифологической части «Кодзики» еще нет четкого
подразделения жанров, в мифах встречаются элементы героического сказания, а
порой миф почти целиком перерастает в сказку. Широко вошел в этот первый
японский свод историографический материал. За собственно историческими
хроникальными записями следуют записи исторических преданий и легенд, как,
например, сказание о Ямато Такэру, побеждающем «неистовых богов и
непокорных людей».
В прозаический текст этих записей вкраплены песни, продолжающие или
дополняющие повествование.
Важно отметить, что главным источником «Кодзики» была устная народная
традиция. Согласно преданию, «Кодзики» были записаны О-но Ясумаро со слов
Хиэда-но Арэ, одного из старинных японских рассказчиков (катарибэ) —
«хранителей преданий и традиций». Возможно, как это предполагает академик
Н. И. Конрад, что сказ Хиэда-но Арэ, содержанием которого были мифологические
и героические сюжеты, представлял «ритмизованную и мелодически
обработанную прозу» и что в «Кодзики» содержатся отдельные произведения

4. японского народного эпоса. Однако на японской почве эпические сказания не
получили самостоятельного оформления, и эпос не стал ведущим родом
литературы в древний период.
В отличие от «Кодзики», в памятнике «Нихонги» основное место уделено
чисто историческим материалам. Этот памятник, завершенный в 720 г., считается
началом создания официальной историографии Японии. Он охватывает период,
начиная с правления легендарного императора Дзимму и кончая правлением
императрицы Дзито (687—696). Главными составителями этого памятника были О-
но Ясумаро и Тонэри-синно (сын императора Тэмму). Предания и легенды,
помещенные здесь, связаны, как правило, с исторической тематикой и с
императорским домом.
Поскольку предания и легенды изложены в «Нихонги» на китайском языке и в
значительной мере совпадают с материалами «Кодзики», они не представляют
большого самостоятельного литературного интереса. Ценны песни «Нихонги»,
записанные на японском языке с помощью фонетического использования
китайских иероглифов. Как и в «Кодзики», это так называемые моногатари-но ута,
т. е. песни, вкрапленные в прозаический текст повествования и подчиненные ему.
Среди них много любовных песен, песен, связанных с военными походами, с
охотой, пирами; есть песни типа плачей. Встречаются аллегорические песни и
песни, связанные с определенными историческими событиями. »). В отличие от
«Кодзики», где наряду с хронологическими записями о древнейших
правителях Японии собраны мифы, сказания и песни о богах и сотворении мира,
«Нихонги», начиная с третьей главы и вплоть до последней тридцатой, является
подробным повествованием о жизни страны и генеалогии императоров,
правивших Японией до 697 года н. э. Следует также отметить, что, в отличие от
«Кодзики», «Нихонги» написан не на старояпонском, а на классическом китайском
языке, что продиктовано дипломатической важностью этого документа и
традициями официальной историографии Древней Японии. Продолжением
«Нихонги» является «Сёку нихонги» («Продолжение анналов Японии»),
охватывающее период с697 по 791 годы. Кроме того, «Нихонсёки» предлагает
несколько вариантов одного сюжета, что делает хронику во многом более ценным
источником, представляющим различные существовавшие мифологические
комплексы.
Варианты названия хроники («Нихон-сёки» — «Нихонги») объясняются
особенностями японской истории, а также китайским влиянием. «Нихон-сёки» —
буквально означает «Записи о династии Нихо́н». Это калька с названий
многочисленных китайских хроник, которые писала каждая правящая династия. В
Японии — скорее формально, чем фактически — династия не сменялась, поэтому
«лишний»иероглиф был впоследствии изъят, а с озвончением название приобрело
звучание «Нихонги».

5. Наиболее разнообразный материал, по сравнению с «Кодзики» и «Нихонги»,
представлен в «Фудоки». В нем содержатся историко-географические и этно-
топографические описания японских провинций, составленные по приказу
императрицы Гэммё (713 г.) Среди этих записей встречаются также варианты
легенд, преданий, песен, которые частично содержатся и в других памятниках VIII в.
В «Фудоки» приводится, например, описание знаменитых обрядовых хороводов
провинции Хитати, во время которых мужчины и женщины обмениваются
любовными песнями. Причем поэтический диалог или обмен строфами
происходит уже не между богами, как в «Кодзики», а между служителями храма —
жрецом и жрицей. Они уже давно любили друг друга и неожиданно встретились
во время обрядовых хороводов. Они обменялись песнями и открылись друг другу
в любви. После брачных игрищ, которыми обычно заканчивались такие хороводы,
они провели вместе всю ночь, а на рассвете, стыдясь показаться на глаза людям,
превратились в сосны. Их песни включены в прозаический текст повествования, так
же как песни в «Кодзики» и «Нихонги», и представлены в древнейшей форме — в
форме поэтического диалога.
Представляют литературный интерес и синтоистские молитвословия норито.
Они сохранились в своде церемонии Энгисики X в., но по языку и стилю относятся к
раннему периоду Нара, т. е. к началу VIII в., восходя к эпохе родового строя. Как и
на всех поздних текстах, в них заметны следы последующей литературной
обработки. Молитвословия передавались первоначально в устной традиции среди
членов жреческого рода Накатоми и Имибэ. По своему характеру это заклинания,
основанные на законах первобытной симильной магии. Обращение, к богам
передается здесь с магической целью в виде словесного перечисления
необходимых действий, приносящих нужный результат, который и является
желаемым и испрашиваемым у богов. Так, при молении об урожае перечисляется
последовательно весь процесс сельскохозяйственных работ, от вспашки полей до
жатвы включительно, говорится и о караванах с рисом, и о заключительном пире с
вином, сделанным из риса нового урожая.
Древнейшие норито были связаны с аграрными празднествами. В
дальнейшем их стали использовать во время дворцовых церемоний. Представляя
собой священные гимны, в которых особое значение придавалось словам, норито
изобилует всякого рода повторами, параллелизмами, это их главный
стилистический прием, нужный для того, чтобы усилить впечатление, подчеркнуть
торжественность и особый смысл произносимого. Эти древнейшие молитвословия,
имея форму заклинаний, испрашивали обильный урожай, очищение от грехов,
процветание и мир стране, благополучие и счастье народа. Впоследствии в
дворцовых церемониях к этим просьбам присоединилась мольба о долголетии и
процветании императорского дома. Отражая в себе верования, эти песнопения,
по-видимому, одна из древнейших страниц японского народного лиро-эпического
творчества, и, следовательно, они существенно дополняют картину японской
литературы древнего периода.
Близкими к норито по характеру, стилю и исполнению (музыкальная
декламация) являются так называемые сэммё — императорские манифесты. Им
также присущи черты фольклорной поэтики. До настоящего времени сохранились

6. шестьдесят два сэммё, помещенные в «Сёку Нихонги», составленной в самом
конце VIII в. (797) исторической хронике, продолжавшей исторические записи
«Нихонги».
Первоначально норито и сэммё были близкими по своим функциям. Однако с
течением времени норито приняли характер священных молитвословий, а сэммё
стали политическим документом. Молитвословия были обращением жрецов к
богам, а сэммё — обращением императора к народу, к своим вассалам, т. е. имели
как бы обратную направленность: не от смертных — к божеству, а от «земного
бога» — к простым смертным.
Сохранившиеся сэммё представлены манифестами за период царствования
девяти императоров — с конца VII до конца VIII в. Провозглашение манифестов и
их содержание было связано с различными событиями: с восшествием императора
на престол, с изменением годов правления, со сбором первого риса и
подношением его богам, с объявлением кары провинившимся чиновникам и с
награждением за заслуги, с назначением нового министра или со снаряжением
посольства. Был манифест о милостях народу в связи с нахождением золота в
провинции Митиноку, а также манифест, изданный в связи с известным мятежом,
поднятым Татибана Нарамаро. Эти манифесты, имевшие твердую
зафиксированную письменную форму, первоначально, в далекой древности, были
устным и назидательным обращением к народу, и, возможно, в известной мере их
следует рассматривать как образцы японского древнего ораторского искусства.
В эпоху Нара, т. е. в VIII в., от придворных чиновников требовался особый
образовательный ценз, и в ту пору они были наиболее образованными людьми.
Большое внимание уделялось изучению китайской литературы, в частности поэзии.
А изучать поэзию значило прежде всего уметь сочинять стихи, это было одно из
требований литературного образования.
Перша поетична антологія Манйосю
Литературный памятник письменной поэзии «Манъёсю» — «Собрание
мириад листьев» (вторая половина VIII в.)
Различные способы транскрипции японских слов китайскими иероглифами,
сложная и своеобразная система фонетического использования иероглифов,
широко известная в истории японской письменности, получили в свое время
особое название — манъёгана, т. е. «слоговая азбука Манъёсю» (по имени
памятника, где она была таким образом использована).
Записи песен в «Кодзики» и в других ранних памятниках перекликаются с
песнями «Манъёсю», т. е. содержат близкие либо тождественные варианты песен,
частично дополняя эту антологию сюжетно: так, в «Кодзики» и «Нихонги» немало
военных песен и песен воинственного содержания, которых в «Манъёсю» нет.
Первым собственно литературным памятником стала обширнейшая
поэтическая антология «Манъёсю», составленная во второй половине VIII в. Этот
памятник, в котором зафиксированы песни разных исторических пластов,
различных социальных слоев и территориального охвата, разнообразные по

7. содержанию, тематике, стилю, является наиболее полным отражением
литературной жизни своего времени и самого хода развития литературного
процесса. Его появление отразило расцвет японской поэзии эпохи Нара.
Созданный на закате Древности и ранней заре Средневековья, этот первый
письменный памятник поэзии — итог всего предшествующего поэтического опыта,
и в то же время с него начинается новый этап в истории раннесредневековой
японской литературы. В нем собраны песни ряда поколений, датированные IV—VIII
вв., а также народные песни, относящиеся к древнему фольклорному слою. В
антологии представлены около 500 авторов, причем из разных социальных слоев
японского общества. Наряду с песнями древних правителей и известных поэтов,
придворной знати и государственных чиновников различных рангов, помещены
песни рыбаков, землепашцев, пограничных стражей и других простых людей
Японии. Памятник состоит из 20 книг, в них содержатся 4516 песен и
стихотворений.
Из японских поэтических жанров здесь представлены тёка, или нагаута (букв.
— длинная песня, которая может быть сопоставлена с балладой или поэмой,
элегией или одой), танка — короткая песня, пятистишие, впоследствии получившее
широкую известность как излюбленный жанр японской поэзии. Танка является
выразительницей разного рода лирических настроений и соответствует разным
поэтическим видам. Осуществляется это с помощью разнообразия поэтического
синтаксиса, внутренней мелодии стиха и разных лексических средств.
Представлены в антологии и сэдока — песни рыбаков, шестистишие; наиболее
древний вариант имеет форму вопроса и ответа или песни-диалога. Все эти жанры
строятся на едином метрическом законе, т. е. определенном количестве и
чередовании слогов. В нагаута свободное чередование пяти- и семисложных
стихов закрепляется в самом конце песни добавочной обособленной строкой из
семи слогов. Пятистишие танка имеет следующую слоговую структуру: 5 — 7 — 5 —
7 — 7. Впрочем, в «Манъёсю» эта структура выдерживается не всегда. Что касается
шестистишия сэдока, то оно обычно сохраняет правильное чередование слогов: 5
— 7 — 7 — 5 — 7 — 7. Из 4516 песен в «Манъёсю» содержится 265 нагаута, или
тёка, 4194 танка и 57 сэдока
Основным составителем памятника считается поэт Отомо Якамоти, который
объединил песни, собранные до него разными лицами, и песни из фамильных
сборников, присоединив к ним свое собственное поэтическое собрание. Так, в
«Манъёсю» помещены 371 песня из сборника великого поэта эпохи Нара
Какиномото Хитомаро, 15 песен из сборника поэта Каса Канамура, 32 — из
сборника Такахаси Мусимаро, 31 песня из сборника Танабэ Сакимаро, песни из
«Сборника старинных песен» («Кокасю»), составитель которого неизвестен, и т. д.
Встречаются отдельные песни, которые есть и в других памятниках — в «Кодзики»,
«Нихонги», «Фудоки», в сборниках песен пограничных стражей.
Помимо различных сборников, записей народных песен и произведений
лучших поэтов VIII в., в «Манъёсю» содержатся также песни и стихи, сложенные на
поэтических турнирах, многочисленные и разнообразные песни-послания,
лирические дневники путешественников, а также лирический дневник самого
Отомо Якамоти, занимающий последние четыре книги памятника.

8. В песнях и стихах антологии отражены разные стороны жизни Японии того
времени, природа, быт, нравы, старинные обычаи и обряды, исторические
события, но главное его богатство — собрание поэтических шедевров, сделавших
антологию замечательным памятником японской литературы.
Внушительный хронологический диапазон «Манъёсю» позволяет проследить
литературные процессы, которые привели к созданию определенной
художественной системы, способствовавшей впоследствии установлению
канонической поэтики. В памятнике представлены как древний фольклор, так и
литературная поэзия в их взаимовлиянии, взаимодействии и противопоставлении,
т. е. отражен сложный процесс становления литературной поэзии.
В календарной поэзии большое внимание уделяется птицам и цветам. По
прилету птиц японские земледельцы устанавливали сроки полевых работ, по
цветению и опаданию цветов судили о будущем урожае. Уже в VIII в. определялись
лирические темы каждого времени года, специфические образы, приметы, особая
«сезонная эстетика», сыгравшая важную роль в дальнейшей истории японской
пейзажной лирики.
Специфический характер носят песни семейно-бытового цикла: это песни
жены или возлюбленной, страдающей от разлуки; ее тоска и любовь передаются в
них также через образы природы. В крестьянской семье такие песни были связаны
с уходом мужа на рыбную ловлю, на военную службу, или в столицу для отбывания
трудовой повинности; в среде придворной знати — со служебными разъездами
или назначением мужа на временную должность в провинцию.
Особую категорию составляют песни пограничных стражей (сакамори-но ута),
нечто вроде рекрутских причетов в русском фольклоре. Это главным образом
песни самих солдат, отправляющихся на три года в пограничную стражу на остров
Кюсю.
Военных и исторических песен в подлинном смысле слова в «Манъёсю» нет.
О знаменитом мятеже Дзинсин упоминается лишь в литературной поэзии, в плаче
о принце Такэти. Самостоятельного отражения в дошедших до нас песнях этот
поход не получил. В единственной песне о легендарном походе в Корею
императрицы Дзингу акцент перенесен на рассказ о чудесных камнях-талисманах,
с помощью которых императрица смогла отправиться в поход.
Песня была органически связана с жизнью, глубоко входила в быт. Сочинять
умели в то время не только придворные и чиновники, для которых это было
признаком культурности и следствием полученного образования, сочинять умели и
простые люди. Объясняется это, по-видимому, тем, что песня, сопровождавшая
труд, а затем обряд, была глубоко связана с древней верой в магию слов, со всем
бытовым укладом древнего общества. Сочинять песню значило иногда почти то же,
что произносить молитву. Она охраняла урожай, оберегала жизнь, благополучие,
т. е. песенное творчество было глубоко органично для всех слоев японского
общества.
Возникновение литературной поэзии и индивидуального творчества шло в
Японии сложным путем.