Книга "На Отпрядыше"

1. Юрий Пахомов
2015 г.
На Отпрядыше

2. УДК 882
ББК 84 (2Рос-Рус)
П 21
Пахомов Юрий
П 21. На Отпрядыше. – М., 20… –
ISBN………
В новую книгу писателя Юрия Пахомова вошли повести и рассказы последних лет.
Герои книги – обычные люди, военные моряки, врачи, спортсмены, деятели искусства.
Основное внимание автор сосредотачивает на показе духовного мира нашего совре-
менника. Повести и рассказы публиковались в журналах «Морской сборник», «Моло-
дая гвардия», «Воин России», «Русский литературный журнал в Атланте» (США) и др.
ББК 84 (Рос-Рус)
Издано при финансовой поддержке Федерального агентства по печа-
ти и массовым коммуникациям в рамках Федеральной целевой программы
«Культура России (2012-2018 годы)

3. 3
На Отпрядыше
1
Буксиришко ходко двигался в ледяной каше, сзади, за черной округлой
кормой, оставались желтоватые разводья, но их тут же затягивало шугой.
Мичман Захар Загвоздин, ссутулившись, сидел на перевернутом ящике у
камбуза, в распахнутую дверь видно было, как мелькают голые руки повари-
хи. С камбуза тянуло запахом вареной трески.
Прогромыхал по трапу сапогами капитан буксира, молодой рыжий парень
в мичманке.
– Захар, ты чо здесь? – удивился он. – Просифонит дак. Шел бы в кают-
компанию.
– А-а, – вяло отмахнулся Захар.
Капитан сунулся на камбуз, пошевелил ноздрями, принюхался.
– Лина, у тебя опять трясочка?
Повариха бойко ответила:
– Ну, трясочка! Дак что? Рожна тебе на лопате? Все одно слопаете.
– У-у, девонька! – капитан ловко хлопнул по обтянутому юбкой бедру.
Та сердито замахнулась на него ложкой.
– А ну, одерни враз. Одерни, черт! Мужики любить не будут.
– Тебя-то? Тебя всяко любить будут. А ежели что, выручим, – капитан захо-
хотал.
– Ну-у, кобель… Гляди на него, Захар… При молодой-то жене. Погоди, я
Альке-то скажу… Скажу, дак она тебе вихры-то повырыват!
– Во дает! – Капитан подмигнул Захару и ушел, нарочито широко расстав-
ляя ноги.
Захар проводил его взглядом, достал из кармана мятую пачку сигарет, за-
курил, хмуро покхекал. Легкий дым не брал. Захар привык к «Беломору», а па-
пиросы вот уже месяц, как кончились.
Шелестел за бортом лед. Волна туго, с трудом, откатывалась к берегу – за-
бережье уже было забито ледяным крошевом.
Никогда еще Захар так не ждал конца навигации – случалось, тянуло на
большую землю и раньше, в прежние годы, но не так. И ожидание это было за-
полнено ожиданием беды.
А писем все не было.
Письма вместе с остальной почтой доставлялись к ним на Кекур-остров ре-
гулярно гидрографическими судами, топливными менэсками либо вертоле-
том. Случалось, сбрасывали почту в резиновых мешках с самолета – толстень-
кого вертлявого Ли-2.

4. 4
А тут пошли осенние штормы, а вперемежку с ними дожди – сплошная
морось, и туман над островом стоял густо, точно топленый свиной жир, ткни
пальцем, увязнет. Не пробиться.
Вчера потарахтел над островом знакомый ЛИ-2 с обещанной почтой, но,
должно быть, ничего не разглядев, ушел на материк. И опять вверенный За-
хару личный состав в количестве двух человек остался без газет и писем. И он
сам остался без письма. Хотя уверенности в том, что Сашка напишет, не было.
И впервые за все время, затянувшись надоевшей сигаретой, Захар поду-
мал о Кукур-острове плохо, словно о человеке, виновном в его, Захара, беде.
2
Прошлым летом Захар женился на Сашке Бурмистровой – дочери инспек-
тора рыбнадзора.
Женился, что называется, с маху.
В канун свадьбы Федор Иванович Бурмистров, остролицый, крепкий му-
жик с хитрющими глазами, сказал напрямую:
– Темнить не буду, Сашка не девка. Поди, сам догадался. Был у нее штур-
манец… На лесовозе плавал. Турнули. Алкаш, зараза. Жизнь ее вдоволь повол-
тузила. Сашка без матери, считай, росла. Я что… Неделями дома не бываю. Ну
и пошло все наперекосяк. Училась в медучилище, бросила, связалась с этим…
Буфетчицей плавала на рейсовом пароходе. А там мужики, пьянь всякая. Учти,
ей обстоятельный человек нужон. Серьезный.
– По любви я, Иваныч…
– По любви. Грех говорить – дочь. Дак что? Ее держать крепко надо, не то…
куролесить начнет.
– Самое…
– Самое. Вот тебе и самое. При ней мужиком надо быть. Такой принцип.
Свадьбы было две. Одну праздновали в Лесном, всем поселком. Директор
леспромхоза с вилкой в зубах плясал лезгинку, покрикивал:
– И-эх, пастаранись, генацвале!
Женщины шептались, глядя на невесту, – Сашка вместо подвенечного пла-
тья надела ярко-красный брючный костюм. Захмелевший Федор Иванович
толкал Захара кулаком в бок и нашептывал, кивая на дочь:
– Видал? Жинка – покойница вылитая. Ядвига. А глаза… В точности. И при-
вычки ее. Зачем, спрашивается, она штаны-то одела красные. Вопрос? То-то!
Эх, Захар! Баба у меня красавица была, польской национальности. Ядя. Из
ссыльных. Еще деда, либо прадеда сюда при царе сослали. Так и остались, хо-
зяйством обросли.
Глаза Федора Ивановича коротко затуманились – точно зеркало в избу
внесли с мороза.

5. 5
– Цыпулечка была… Ладная. Нрав у Сашки ее. То все ничего, то опять вы-
кинет какой-нибудь номер. Пробовал учить. Сорвала со стены карабин. «Тро-
нешь, – говорит, – убью, пся крев!» Не баба – огонь! Я сырых баб терпеть не
могу, между прочим. Да-а-а. А померла спокойно. Рак. Сгорела за три месяца.
Ты не знаешь, когда эту заразу лечить научатся? Институты эти… конгрессы. –
Федор Иванович всхлипнул, но тут же справился с собой, поднявшись за сто-
лом, провозгласил: – Молодым «Ладу» дарю… Такой мой подарок.
И пошел танцевать с молодежью.
Вторую свадьбу отгрохали в гарнизонной столовой, что вечером превраща-
лась в кафе «Волна». С организацией помог заместитель командира части по
материально-техническому обеспечению, товарищ майор Сироткин, достал
деликатесы: колбаску твердого копчения, икорку, рыбу разную, и всячески мо-
лодых опекал.
Захару сказал:
– Ну и жену ты отхватил, Захар Евсеич, красавица. Неужели деревенская? –
И, посерьезнев, спросил: – Александра Федоровна в торговле работала?
– Буфетчицей на пароходе плавала.
– Хорошо. В военторговской магазине местечко освобождается – продав-
щица в декрет уходит. Имей в виду. Я со своей стороны команду дам…
3
Зиму молодые прожили счастливо.
В конце апреля Захар стал собираться на Кекур-остров. Захлестнула весен-
няя суета, толкался по складам, выбивал оборудование, стройматериалы, ско-
лачивал ремонтную бригаду.
Сашка к его переезду на «точку» отнеслась спокойно. Уговорились, что в
июне она возьмет отпуск и махнет к отцу в Лесной. Там они встретятся с Заха-
ром.
На Кекур-остров вышли на килекторе. Килектор выставлял швартовые боч-
ки, шел в числе первых. Открывал навигации. Захару с бригадой ремонтников
пришлось высаживаться на ледяной припай. На острове еще лежал снег, рых-
лый, изъеденный солнцем, весь в путанице следов и в заячьих катышках. Но
лес уже наливался зеленью; пронзительно тонко вызванивали пеночки. А по
морю вокруг острова кружили розовые в утреннем солнце, диковинных форм
льдины.
Первым делом Захар сорвал доски с окон казармы, собственноручно рас-
топил печь – хотелось поскорее прогнать кислый запах брошенного жилья, –
расположил матросов поуютнее, дал как следует выспаться, а уж потом орга-
низовал работу. Сам от плотников не отставал, пилил, строгал, радуясь рабо-
те, погожим денькам. Послушно звенел в руке топорик, ложились тонкие, ян-

6. 6
тарной прозрачности стружки. Захар весь пропах смолой, скипидаром, руки
вновь обрели нормальный, мужской вид.
Когда усталость брала свое, Захар вытирал со лба пот, садился на бревно
отдохнуть, закуривал и слушал потревоженный стуком топора лес.
Ночь текла над островом зыбкая, тревожная.
К концу мая «точка» на Кекур-острове была в строю, и придирчиво-строгий
товарищ майор Сироткин, прибывший с проверкой, размяк, обходя казарму,
камбузок в пристроечке, баньку на манер финской, убеждаясь, что все готово,
и Захар Загвоздин и на этот раз не подкачал.
Кончилась основная работа, подступила тоска, тоска по Сашке. Белые ночи,
что ли, виноваты? Как-то под утро проснулся Захар в тревоге, и тревога не про-
ходила, а разъедала душу хуже зубной боли.
А тут еще масла в огонь подлил тестюшка. Пришел на карбасе с бочонком
свежепосоленной семги и бутылкой не какого-нибудь сучка, а «Юбилейную»
прихватил. Тестюшку Захар не то, что недолюбливал – непонятный он был че-
ловек. Инспектор рыбнадзора – своя рука владыка. Ну и наверняка браконье-
рил Бурмистров почем зря – места дикие, сам себе контроль. Захар, случалось,
тоже бил гусей и уток в межсезонье, но бил только, чтоб к столу. Да и на даль-
них постах это было небольшим ущербом. Людей, что из браконьерства выго-
ду извлекают, Захар считал хищниками, дело известное.
– Ты что же женку сюда не взял на остров, – недовольно сказал Федор Ива-
нович. – Места вроде хватило бы.
– Работает она. Чего же срывать. Отпуск возьмет, тогда и приедет.
– Жена при муже должна быть. Долго ли до греха? Да при ее-то характере.
Сашку налево ох, как может потянуть.
– Дак что я поделать мог. Приеду, говорит, в отпуск – и точка.
– Что, что…. – рассердился Бурмистров. – Я тебя предупреждал: помнишь,
Захар Евсеич? При Сашке мужиком нужно быть, а не шляпой. Моряк называет-
ся. Одно название…. Гляди, не пришлось бы жалеть.
После тяжелых этих слов Захар будто оглох – голоса Федора Ивановича не
слышал, но смысл постигал, как глухонемой, по сухим, сердито поджатым гу-
бам тестя. И то, что говорил Бурмистров, было похоже на правду. Баба моло-
дая, красивая. Долго ли до греха?
Припомнил Захар, что у магазина, где работала Сашка, всегда молодые
лейтенанты отираются, да что лейтенанты, лучший друг, мичман Володька Му-
хин, похоже, на Сашку глаз положил – в гости зачастил, паразит, с цветами. Что
ж, она одна… квартирка отдельная. Все условия.
Похоже, в голове у Захара слегка помутилось, допек все же тестюшка, ну и
послал его Захар подальше, помянув всех двенадцать апостолов, а заодно и
семь бугров, через которые и надлежало Федору Ивановичу двигаться с лег-
ким присвистом.

7. 7
Тестюшка поспешно ретировался, и остался Захар один, наедине со свои-
ми невеселыми мыслями.
А тут, как назло, погода испортилась, зарядили дожди вперемежку со сне-
гом. Серо, тоскливо. Сроки сбора-похода и стрельб перенесли, свободного
времечка получился избыток, и каждый день в недалеком прошлом Захар мог
покрутить и так и сяк, как фишку домино.
И хоть гудело в голове, будто после печного угара, память работала чет-
ко – припомнил, например, он, что Сашка получала тайком письма и, похоже,
из Архангельска, что плакала по ночам, а утром дерзила и насмешничала, на-
зывала Захара не иначе, как «явление природы». Причем здесь «явление»?
Услужливая память подсунула еще фактик – с некоторых пор стала Сашка
открыто, в альбоме, держать фотку того штурмана, перового ее, не то мужа, не
то любовника. Фотографию Захар видел мельком: но намертво запомнил кра-
сивое нахальное лицо с усиками и бачками. Шевельнулась горькая мысль: по
любви ли за него пошла Сашка? А предложил – согласилась легко. От мысли
такой стало зябко. До сорока холостяковал, все ждал. И вот на тебе. Дождался.
Сашка писала часто, не письма – записочки. Больше о работе, о магазине,
что и где купила, у какой подруги была, кто к ней приходил. А Захар ждал пи-
сем длинных, значительных, каких сам писать не умел. Однажды под настрое-
ние исписал всю ученическую тетрадку, полных двенадцать страниц. В заклю-
чение попросил приехать.
Сашка ответила удивлением, что, мол, очень странно читать такие романы
в письмах, она же на работе. Отпуск дадут – приедет. Что тут непонятно?
Отпуск ей не дали ни в июне, ни в июле, а в августе Сашка вообще писать
перестала. Немного спустя на Кекур-остров дополз слушок, что молодая жена
Захара Загвоздина с работы уволилась и махнула то ли в Архангельск, то ли в
Мурманск. Захар после такого слуха выпил стакан спирта и так хватил кулаком
в дверь, что та сорвалась с петель и грохнулась со ступенек в огород.
Дверь тут же в авральном порядке навесил, а боль от ушиба прочно ушла
внутрь и не покидала уже ни днем, ни ночью.
К тому времени мероприятия боевой подготовки в основном закончились,
личный состав сняли, и на Кукур-острове остались трое. Он, Захар Загвоздин,
радист старший матрос Кипиани и моторист матрос Артюшин. И еще остались
гулкая тоска, неопределенность и ожидание.
От тестюшки из Лесного ни слуху, ни духу. Обиделся после неласковых про-
водов. Молчал. Носа на Кукур-остров не показывал. И Захар до поры беспо-
коить его не решался, мучился в одиночку. Осунулся, много курил. Появилась
привычка вечерами стоять одному на вершине плешивой сопки и глядеть на
море. Там, на сопке, дышалось легко, хлесткий осенний ветер остужал душу.
Простор рождал ощущение, что не все кончилось, есть надежда впереди, сла-
бенькая, словно огонек папиросы вдалеке.

8. 8
4
Потарахтел Ли-2 и увез письма на материк, а заодно увез и надежду. Тогда
Захар и решился сходить в Лесной, к тестю, узнать что-либо о Сашке. И оказия
подвернулась – буксир леспромхозовский. Решился не просто, встреча с те-
стюшкой ничего приятного не сулила, да и «точку» без разрешения вышестоя-
щего командования оставлять нельзя.
Отлив торопился к зениту, все больше и больше обнажая песчаное, грязно-
серое забережье.
Кое-где лежал уже снег. После сухой, теплой осени круто стала брать зима,
постреливая снежными зарядами, угрожая первым ледком, который молола
сейчас тугая накатистая волна, поднятая буксиром.
В час отлива причал высоко стоял над водой, обнажая темные смоленые
сваи. Тих был Лесной, пуст. Изредка в отдалении по-поросячьи взвизгивала
циркулярная пила, да раскатисто, будто голос с неба, гудел в усилитель диспет-
чер, приказывая какому-то Лысованову явиться в контору участка.
За серо-желтыми горами опилок, за штабелями бревен радостно и светло
выглядывали чистые, новенькие домики поселка. Буксир сходу боднул при-
чал, ухнули, заскрипели бревна, тяжело заплескалась под причалом вода.
Молодая баба в брезентовом негнущемся плаще и огромных рукавицах
топталась на краю причала, изготавливаясь принять конец. Глядела испуганно.
- Эй, матрос! – весело заорал капитан буксира. – Кончик-то прими. Чо суе-
тишься?
С кормы буксира тем временем вывалили подобие трапа – широкую доску
с набитыми на нее поперечинами. Доска встала чуть ли не вертикально. Баба-
матрос все никак не могла управиться с тяжелым концом, а капитан хохота, да-
вал ей дурацкие советы.
– Будет потешаться-то. Нашел тоже…. Одернул его Захар, – взял бы да по-
мог. Баба ведь.
Капитан удивленно захлопал белесыми ресницами:
– Ты за час успеешь? Я боле ждать не могу.
– Мне полчаса, самое, за глаза хватит, – буркнул Захар и полез наверх по
прогибающейся под ним доске. И уже наверху, разогнувшись, решил вдруг
идти не к тестю, а в поселковую больничку, где работала Сашкина подруга –
Лена. Она все должна про Сашку узнать. Тогда и с тестюшкой встречаться не
обязательно. Не хотелось Захару сейчас его видеть и слушать попреки.
Больница была в конце единственной в поселке улицы. Шагать по чистому,
будто кто ножом выскоблил, деревянному тротуару было как-то неловко. По-
тому Захар шагал осторожно, стараясь идти по крайней доске и не наступать
на торчащие в щели между разошедшимися досками хваченные утренником
одуванчики.

9. 9
Первым, кого увидел Захар, толкнув тяжелую дверь амбулатории, был
тесть Федор Иванович. Тяжело оплывшей глыбой возвышался он на хрупком
табурете, а молоденькая сестричка колдовала над его лицом.
«О-от тебе и раз!» – чуть не вырвалось у Захара, но он сдержался, судо-
рожно соображая, что бы такое сказать. Непривычно было видеть тестя в ли-
нялой больничной пижаме – он напоминал здоровяка-пенсионера, что рель-
сы со скуки в узелок завязывает. Такой рисунок Захар видел в «Крокодиле».
Усмехнулся сравнению. Не зло усмехнулся, скорее, чтобы скрыть растерян-
ность – никак не ожидал он увидеть Бурмистрова.
Федор Иванович заметил усмешку Захара, сказал без улыбки:
– Привет, зятек.
– Что случилось?
– Что, что… Сверзился. Смешно ему…
– Откуда ж тебя угораздило?
– Откуда. С крыши. Телевизионную антенну полез починять, дурень. Бок
вон расшиб, рожу поцарапал.
– Пьяные вы были, дя Федя, вот и упали, – сказала сестричка.
– Цыц ты, болтуха, – смутился Федор Иванович и, покосившись на Захара,
спросил: – Ты чо в Лесной?
Захар замялся, повел глаза в сторону.
– По делу, самое.
– По делу. Просто так навестить, вас нет, все только по делу. Ужас, какие
деловые… Дочь родная писулечками отделывается, зять только по делу. Во
жизнь, зараза. Лазаря впору петь. – Федор Иванович сердито сплюнул.
– Тише вы, дядь Федь, – пискнула сестричка. – Ведь больно же вам.
– Больно… Конечно, больно. Ты мне мензурку-то налей, дак больно и не бу-
дет…
– Не-а. Антонина Яковлевна заругает. Да и нельзя вам.
– Видал? Все теперь знают, что мне можно, а что нельзя.
Федор Иванович послушно приподнял подбородок, хмурясь от прикосно-
вения сестрички. В ржавой его щетине застревали нитки от бинта.
– Сашка-то пишет?
– Как же, пишет, – горько усмехнулся Захар, глядя поверх головы Бур-
мистрова в окно, за которым раскачивались воробьи на голых ветках че-
ремухи.
– Не пишет? – Федор Иванович снова дернул головой.
Сестричка рассердилась:
– Да сидите же вы!
– От е мое! Сижу я, сижу. И в кого такая злая. Давно не пишет?
– Скоро два месяца. – Захар сглотнул ком, застрявший в горле. – В Архан-
гельск, сказывают, подалась. К старым знакомым.

10. 10
– О-от, зараза! А я ее в Лесном жду, грозилась приехать. Письмишко полу-
чил недавно… – Федор Иванович зыркнул глазами по сторонам. Видно, сооб-
щение Захара и его задело за живое.
– Давно письмо-то было? – спросил Захар.
– В прошлую среду. В день, как меня с кровли-то сорвало. Да, в среду…
Если память не отшибло. Слышь, Захар, может, может, она тебе сюрприз хочет
устроить? С нее станется. Не такие фортеля выкидывала.
– Я ведь тоже фортель могу выкинуть, – угрюмо сказал Захар. – Живой че-
ловек. Терпение не железное.
Федор Иванович испуганно покосился на него.
– Не кисни, Захар, молодая… перебесится. Всякая баба должна перебесить-
ся. Приедет… Да и до конца навигации кот наплакал. А с письмом вот что мог-
ло случиться. Вчера самолет прилетал с материка?
– Ну.
– Небось, почту скинуть?
– Вроде того, самое…
– Скинул, зараза. У Боканова Витьки у Отпрядыша мотор скис, дрейфовал.
Дак видел он, мешок на Отпрядыш с самолета скинули. Должно, летчик в тума-
не перепутал. Как раз, Витек, сказыват, на косу куль положил. Дошло?
Отпрядыш, островок чуть поменьше Кукур-острова, отстоял кабельтовых
на пятнадцать, не больше. И промазать в тумане можно было запросто.
Захар пожал плечами.
– Ну и что?
– Что! Через плечо. Что слышал. Пойдешь за почтой-то?
– Пойду. Может, важное что там.
– Важное. Письмо от жинки не важное? Не затягивай, дак. Видишь, зима
круто как берет. По салу не больно находишься. А женке твоей я отпишу. Се-
годня же. – Федор Иванович зло сощурился. – Мысли дурные выкинь. Они не
подмога. Я еще напел тогда, дурень. Плюнь. Будь мужиком.
– Спасибо за совет, – Захар встал.
Лицо у Федора Ивановича смягчилось.
– Ты осторожней, Захар. У Отпрядыша осенью накат злой.
– Знаю.
– Ты слушай, знаю! Если уж шибко бьет, повремени.
– Тебе, может, надо чего? – спросил Захар.
– Маленькую ежели. Дак ить отымыт эти вот. – Он с усмешкой кивнул на се-
стричку. – Не больница, а лагерь строгого режима. Шаг в сторону считается по-
бег. Ладно, ничего мне не надо. Через неделю буду как штык. Ты на чем в Лес-
ной пришел?
– На буксире.
– С лешаком этим, Ванькой?

11. 11
– Ну.
– Жену его в родилку забрали. Не сегодня-завтра родит. Сообщи ему, мо-
жет, поумнеет.
– Ну, я пойду.
– Иди. Что известно будет – сообщу. С плеча-то не руби, Захар.
Прикрывая дверь амбулатории, Захар подумал, что ежели идти на Отпря-
дыш, то хочешь, не хочешь, а брать с собой придется моториста Артюшина. И
настроение у него окончательно пошло вниз.
5
Бывает так, не придется человек с первого взгляда, и, как себя потом не ло-
май, ничего не поделаешь. Артюшин не понравился сразу – высоченный, око-
ло двух метров, худой, русоволосый, с румяным, как у девки, лицом. Особен-
но раздражал Захара голос – насмешливый, с ехидцей. Мелькнула мысль: про-
сил моториста, прислали артиста. О-от, сподобили… Спасибо, товарищ майор
Сироткин.
Форменка у Артюшина была ушита в талии, с заглаженными спереди неу-
ставными складками, брюки флотские расклешены по теперешней моде и си-
дели в обтяжечку. Было это, можно сказать, красиво, но не по уставу. Такое За-
хар не переносил. Но особенно доконала его гитара в красном футляре из кож-
заменителя.
Артюшин оглядел остров, небрежно скользнул взглядом по казарме, ап-
паратной, вернулся к свайно-ряжному причалу, где еще покачивался корабль
связи, доставивший его, сказал:
– Вот уж точно, Макар сюда телят не гонял. – И серьезно поинтересовался у
Захара: – У вас ведь не шумно? Я в Москве в пять утра просыпался, когда пер-
вый автобус громыхнет по улице, все, ни в одном глазу.
Захар вскипел от такой наглости, но сдержал себя. Спросил в свою очередь,
не без усмешки.
– Вы артист, самое? Или из самодеятельности?
– Это почему? – Артюшин удивленно посмотрел на него. – А-а, гитара? За-
прещено?
– Нет, в личное время, пожалуйста… Я к тому, что выражения у вас не во-
енные. Внешний вид, самое… – И посуровевшим голосом добавил:: – По при-
бытии в часть, товарищ матрос, надо докладывать, как положено. Не на бли-
ны к теще, вот… На первый раз ограничиваюсь замечанием, а теперь следуй-
те в казарму.
– Есть, следовать в казарму, товарищ мичман! – громче, чем требовалось,
сказал Артюшин и даже щелкнул каблуками ботинок.
«Намучаюсь я с ним», – с досадой подумал Захар.

12. 12
Кукур-остров что свежеспиленный пень – любой изъян виден. И люди все
на виду. Как бы ни был Захар занят в те дни, не мог не заметить: новичок кол-
лективу пришелся, да что там пришелся. Как-то быстро Артюшин стал фигурой,
заметной среди маленького островного гарнизона.
Что же тут удивительного? – решил Захар. Парень красивый, гитарист, пе-
сенник, да и потравить мастер. Одним словом, столичный. В деревне самый
худой гармонист – фигура.
В курилке теперь каждый вечер бренчала гитара, и Артюшин хрипловатым,
но приятным тенорком выводил:
Где я швыряю камушки с крутого бережка
Далекого пролива Лаперуза.
Матросы подпевали ему. Иногда Артюшин просто так долбал по струнам и
хрипло орал: «О-о, ес, о-у, тудыл, бодыл, дудл!»
Ни мелодии, ни тем более слов нельзя было никак разобрать.
Это Захару очень не понравилось. Вмешиваться, однако, не стал. Но од-
нажды не выдержал и остановил старшину второй статьи Гологузова, секрета-
ря комсомольской организации «точки», парня спокойного, рассудительного.
– Что там такое заполошничает Артюшин? У курилке. Хрипит, самое…
Гологузов поднял на него синие, с густыми ресницами глаза и пояснил:
– Это он под Армстронга.
– Кого? – строго переспросил Захар.
– Армстронга. Американский музыкант такой есть, певец, негр. Его песни и
музыку по радио часто передают.
– О-от, новое дело, – искренне удивился Захар, – так и хрипит, вроде как с
перебору? Чего хорошего?
– У него есть отличные вещи, товарищ мичман. Армстронг считается джа-
зовым классиком.
Гологузов прибыл из Кирова. Ему Захар доверял и в трудных случаях всег-
да советовался.
– Ладно, самое… Может, у Армстронга и получается. Не мне судить. Пусть
уж лучше Артюшин камешки эти… в Лаперузу кидает. Неужели песен нормаль-
ных нет? Чудно. И вообще непонятно, что за человек этот Артюшин. Как секре-
тарь комсомольский? Что скажешь?
Гологузов пожал плечами.
– Нормальный парень. Звонок немного, ну, в смысле, потравить. А так… ни-
чего.
– Ничего, говоришь? В том-то и дело, что ничего. Гм-м. Ничего – пустое ме-
сто. Такие дела, старшина.
Вскоре, однако, пришлось Захару признать, что Артюшин дело свое зна-
ет. С дизелями, да и с другими механизмами, будь то лодочный мотор или
электронасос, что подает воду на камбуз, управляется лихо. А тут понима-

13. 13
ние требуется – не на гитаре бренчать. И все легко делает, с посвистывани-
ем. Была у Артюшина такая неприятная привычка – свистеть во время ра-
боты.
– Кончайте свистеть. Дробь! – сердился Захар
– Виноват, товарищ мичман, – послушно вроде бы умолкал Артюшин, но
тут же вворачивал: – А все почему? Моей рафинированной душе не хватает…
музыки. Пардон.
– А твоей… Вашей душе, самое, картошку почистить не хочется, к приме-
ру? Э?
– Нет, к примеру, не хочется, – серьезно отвечал Артюшин и улыбался. А За-
хара от его улыбочки всего передергивало.
Разных ухарей повидал на службе Захар. Лихие попадались ребята, но, ока-
завшись на флоте, быстро теряли они прежний вид, тыкались туда-сюда, будто
слепые кутята, и нужно было с самого начала, с азов учить их морскому делу,
учить терпеливо и строго. Моряки из таких ухарей получались, как правило,
боевые, с изюминкой – командовали призовыми шлюпками, отличались на
стрельбах. Ими Захар гордился.
Артюшин, напротив, салажонком вовсе не выглядел, морскую науку знал.
Курсы окончил при ДОСААФ, еще школьником глиссер гонял по Химкинско-
му водохранилищу и разными морскими словечками кидался небрежно, но
не просто так, пустобрехом, а понимая их смысл. И морские узлы вязал, точ-
но фокусник.
И все с подковыркой. Два слова не может сказать без намека. Особенно
обидел Захара один пустяковый случай.
С давних пор появилась у Захара страсть к загадочным, непонятным сло-
вам. Слова эти вызывали у него что-то вроде озноба. И каким удовольствием
было расколоть слово, будто орех, понять его или, по крайней мере, прибли-
зиться к пониманию его смысла, тоже порой туманного и загадочного. Захар
постоянно возил с собой энциклопедические словари. Привычка даже появи-
лась со временем. Иногда остановит кого-нибудь из матросов и будто невзна-
чай спросит:
– Вы, Исаков, значение слова «сарабанда» знаете»?
– Шляпа вроде… У ковбоев.
– То сомбреро… Словарный запас углубляйте. Сарабанда – старинный на-
родный испанский танец. Вот.
С Артюшиным номер не получился.
– Бамия? – переспросил Артюшин.
– Ну?
– Бамия, товарищ мичман, и в Африке бамия. Элементарно!
Захару вдруг горько стало. И не тон обидел его, а та легкость, с какой восем-
надцатилетний пацан срезал его. И без словарей. Травянистое растение бамия
и в самом деле росло в Африке.

14. 14
«Конечно, жизнь у них другая, – думал Захар. – Оттого и ладно все. Они го-
лодуху послевоенную не нюхали. А повкалывали бы с мое… Курсы разные – на
тебе, пожалуйста. Только бери. Глиссер-млиссер! А коли серьезное что, кишка
тонка. Дело известное. И что полез, дурак. Разве за ними угонишься? Ткнули
мордой об стол, и правильно…»
Умом понимал Захар, что не прав он по отношению к Артюшину: моряк как
моряк. Служит хорошо. А что шебутной, так разные люди бывают, особенно
городские. Понимал Захар, что виной всему настроение – прибыл Артюшин
как раз после приезда Бурмистрова, когда тошно стало Захару на свет глядеть
и мысли о Сашке рождались одна черней другой. Как ни боролся с собой, сде-
лать ничего не мог. Сердце шло вразлад с разумом. На островах в замкнутых
коллективах такое случается. Иногда с удивлением прислушивался к себе. И
что ему пацан дался?
В горькие же минуты думал с досадой, что такие вот удальцы и сбили Саш-
ку с пути, и поминал штурмана того, архангельского, недобрым словом.
Внешне Захар отношения своего к Артюшину не выказывал. Строг, со всеми
строг. И на разные, особенно грязные, работы посылал его реже других – урав-
нивая, таким образом, что-то в своей душе.
6
По дороге назад, на Кукур-остров, Захар, согревшись в тесной каюте капи-
тана, задремал и в полусне, в полуяви, как случалось с ним в последнее вре-
мя, увидел день первый своей встречи с Сашкой, но увидел не как обычно, а с
неожиданной стороны.
…Леспромхозовские шефы пригласили тогда моряков на праздник – день
Военно-Морского Флота. Начальство по радио дало «добро». Из поселка за
моряками прислали буксир-толкач. Загорелые, в белых отглаженных фор-
менках, выглядели матросы хорошо, один к одному. Захар личным составом
остался доволен. Сам надел белую тужурку – белые тужурки тогда только вве-
ли, – кортик, награды приколол, какие имел. Тужурка, правда, оказалась ма-
ловата, под мышками резала – повернешься не так, и лопнет по шву. Все рав-
но чувствовал – выглядит на пять баллов. И еще какая-то шальная уверенность
была, что сегодня все будет хорошо, лихо.
На торжественном собрании в клубе Захара посадили в президиум, рядом
с директором леспромхоза. Захар сидел, боясь пошевелиться – не привык он в
президиумах сидеть, да еще при таком количестве народа. Выступали многие,
говорили хорошо. Особенно одна бабенка отличилась.
– У нас на побережье кто не моряк? – сказала она. – Всякая баба моряк!
Потому праздник всенародный. Так позвольте мне сынков поздравить, у са-
мой двое служат, поцеловать по-матерински. А товарища-то мичмана и не по-
матерински можно, да больно высоко сидит, у президиуме…

15. 15
Хлопали ей дружно. После собрания поджидал Захара в коридоре Бурми-
стров. Точно окунь из-под коряги вынырнул, ласково, но крепко ухватил под
руку и повел к себе.
В зале тем временем молодежь налаживала танцы. Старшина, заместитель
Захара, человек был надежный, да и моряки, знал Захар, не подведут, поэто-
му пошел с легким сердцем.
Жил Бурмистров в крепком пятистенке, сделанном добротно, на большую
семью, но по поросшему буйной крапивой подворью да огороду, заглохшему
от лопухов, можно было судить, что живет в доме бобыль. Скотиной не пахло.
На двери покосившегося сарая висела капроновая сеть. С землей хозяин явно
был не в ладах и по всему дома бывал не часто.
Вошли в дом – стол накрыт. Все чин чинарем. А на столе, мама родная, чего
только нет! Семгой, грибками, понятное дело, в тех местах никого не удивишь.
Консервы разные – их тоже в магазине завались. А тут, в центре стола, на блю-
де ананас с зеленым хвостиком.
Федор Иванович оценил изумление Захара должным образом.
– Проходи, Захар Евсеевич… Посидим малость. Праздник. Водочку, заразу,
я в холодильник поставил… Градус тот же, а идет лучше. – И крикнул: – Сашка,
встречай гостя!
И тут вошла Сашка. Не вошла – вплыла.
Было на Сашке ярко-зеленое платье, светлые волосы лежали небрежно,
по-городскому. Синие глаза смотрели живо. Такой и видел ее теперь Захар в
своих полуснах, полугрезах.
– Дочь моя… Александра. Знакомься, Захар Евсеич, – засуетился Федор
Иванович.
Сашка усмехнулась.
– Приветик!
Захар осторожно пожал ее маленькую теплую руку, кашлянул смущенно.
Сашка слегка поморщилась.
– Подковы гнете, мичман?
– Где ее нынче найдешь, подкову-то. Я живую лошадь лет пять не видел.
– Ох, большуший-то вы какой, – засмеялась вдруг Сашка. – Вы на обычной
кровати, наверное, и не поместитесь.
– Александра, не дури, – одернул отец.
Сашка бровью не повела. Продолжала говорить. Насмешливо разглядывая
Захара.
– А со столом-то мы как развернулись. Заметили? Родитель в город мотался
за ананасами. Он, то есть вы, одни, говорит, ананасы кушает.
– Сашк, опять дурить?
– Ладно тебе… А знаете, мичман, почему такие приготовления? – она по-
вела рукой над столом. – Для вас. Все предусмотрели. А чего? Сидит себе на

16. 16
острове мужик, красивый, неженатый… А тут девка на выданье. Правда, не
так, чтобы девка, но самый смак. Дак почему бы мичмана не окрутить?
– Ну, мели, Емеля, – махнул рукой Федор Иванович, – стыдилась бы, что че-
ловек подумает.
– Ой, – Сашка сделала испуганные глаза. – Выходит, я проговорилась. – И,
поклонившись, явно подыгрывая, пропела: – Ну, гостюшки дорогие, гостюшки
разлюбезные, прошу к столу, чем богаты, тем и рады…
Тогда, да и позже, Сашка поражала его грубоватой прямотой, насмешли-
востью – Захару нравилась ее манера говорить полушутя-полусерьезно, но те-
перь сценка та, при первой его встрече, показалась вдруг фальшивой, подстро-
енной.
«А ведь и впрямь окрутили, – невесело усмехнулся Захар, – на ананас, как
на живца, взяли. С хвостиком… Дела, делишки, товарищ мичман».
Дальше мысли пошли уже совсем никудышные, под стать шороху льдинок
за бортом.
Обида разбухала, заполняя душу, но одновременно и крепла уверенность,
что там, в резиновом мешке, на косе у Отпрядыша, есть письмо от Сашки, и в
том письме разъяснение всему. А значит, конец неизвестности.
Уже на подходе к «точке» Захар решил, что за почтой пойдет один. Без
Артюшина обойдется. В первый раз, что ли? Правда, трудно будет столкнуть
шлюпку в накат, но ведь ходил он на Отпрядыш раньше, да и силенка, слава
Богу, имеется.
Ничего, за час-полтора обернется.
Вышло, однако, иначе.
В казарме Кипиани и Артюшин сидели у телевизора, смотрели мультипли-
кационные фильмы из серии «Ну, погоди!». На экране заяц дурачил волка.
Захар подошел к телевизору, прикрутил звук и сказал:
– Мешок с почтой, самое, на Отпрядыш скинули. Ли-2 вчерашний день та-
рахтел. Он и скинул.
Артюшин, не отрываясь от телевизора, насмешливо произнес:
– Законно! Прицельное бомбометание. Ну, летчик, погоди!
Кипиани вопросительно посмотрел на Захара. Обычно спокойное, невоз-
мутимое лицо грузина выражало сейчас обостренный интерес. Захар понимал
– радисту до чертиков надоело сидеть на острове, и он с радостью бы сходил
на Отпрядыш, но нельзя. Сеанс связи через полтора часа, можно не успеть.
Кипиани Захару нравился. Обстоятельный горец. Молчун, правда. Сидит, мол-
чит либо книжку читает. Горец через месяц уходил в запас. Не просто его будет
другим радистом заменить. Ас.
Заяц снова обдурил волка, обрезал веревку, по которой тот лез на балкон. Ну
и шлепнулся серый с высотного дома прямо в люльку милицейского мотоцикла.

17. 17
Артюшин встал, потянулся, сказал:
– Ну, я пойду, мотор посмотрю. Канистру с бензином возьмем на всякий по-
жарный, товарищ мичман. – И все так же, не глядя на Захара, спросил: – под
спасательный жилет бушлат надеть?
– Не самовольничайте, самое… Бушлат ему, не в БМК на танцы…Телогрей-
ка, белье теплое под робу. Кальсоны надеть, лично проверю!
– Есть надеть кальсоны! – дурашливо гаркнул Артюшин и вышел. Захар
только ошалело посмотрел ему вслед.
Вышло так, что Артюшин вроде сам все решил, и отказать ему означало, что
личное, скопившееся у Захара внутри, взяло все-таки верх. Смолчал. Не смог
ни отказать, ни одернуть матроса. Хотя ох как следовало.
Собрались быстро.
Спустили на воду шлюпку. Захар сам проверил и аварийный запас, и кани-
стру, и анкерок с водой. Все было на месте.
Кипиани огорченно вздыхал. Артюшин болтал без умолку, насмешничал:
– Законно, кацо… Твое место на бережку. Такова историческая справедли-
вость. Се ля ви. Кончится радиосеанс, принимайся за приготовление ужина.
Ясно? Заказываю рагу из зайца со спаржей. К кофе подашь сандвичи, джем и
тарталетки. И рюмку доброго вина. Не возражаю против перно урожая 1860
года.
Захар потерял терпение, рявкнул:
– Кончай травить! И что вы за человек такой, Артюшин? Болтает, болтает…
Мотор. Самое, проверили?
– За кого вы меня принимаете, товарищ мичман? Да я…
– Что, опять прорвало? Я да я. Все, дробь!
Но молчал Артюшин самое большее полминуты, потом снова начал:
– Товарищ мичман, разрешите обратиться!
– Что еще?
– Прикажите Кипиани, чтобы он мою горбушку не трогал. Я знаю, как толь-
ко мы отправимся выполнять ответственное задание, он рубать усядется. Ви-
дите? Краснеет. Нет, девушки, плакала моя горбушка. Схрумкает.
– Тьфу, – Захар даже плюнул с досады. Бывают же такие несерьезные
люди.
Шлюпка – шестивесельный ял, легкий, ухоженный. Был гордостью Заха-
ра. Достался непросто. Долго добивался его Захар, разъясняя товарищу май-
ору Сироткину необходимость иметь плавсредство, напирал на особенность
островного расположения «точки». Тот, в конце концов, сдался и, кряхтя, вы-
писал в придачу новенький подвесной мотор «Москва».
– Содержи, как… сам понимаешь. Может, кто из начальства на рыбалку за-
хочет.

18. 18
Ял был не новый, списанный со сторожевого корабля. Захар его собствен-
норучно за две недели отремонтировал, укрепил транец для мотора. И он стал
лучше нового.
Сейчас, ухватившись рукой за вздрагивающую банку, Захар ревниво косил-
ся на Артюшина, как он с мотором управляется. Артюшин сидел картинно, в
новом оранжевом спасательном жилете, берет на затылке, на губах усмешеч-
ка, темный румянец во все щеки. Глянув на матроса, Захар подумал с горечью,
что вот такие ухари и нравятся девкам , да что там девкам… Тут Захару и совсем
стало досадно, к тому же с мотором Артюшин управлялся хорошо и замечание
не за что было делать.
Ял шел наискосок к видневшемуся впереди Отпрядышу, взрезая задран-
ным носом слюдянисто-серую воду. В иное время салму можно было про-
скочить минут за тридцать, теперь накатистая боковая волна сносила шлюп-
ку вправо. Но Артюшин и это приметил и держал шлюпку носом на волну. За-
хар снова, и не без зависти, подивился его сноровке, с досадой потер рукой
лицо, поражаясь тишине, высокому небу, – все вокруг виделось резко, отчет-
ливо, будто на хорошей фотографии. Но в отчетливости этой крылось нечто
тревожное.
«Как бы сиверко не задул – от номер будет» – подумал Захар, покосился на
небо, отыскивая знакомые приметы, но не нашел.
– Ты, самое, мористее бери, мористее! – крикнул Захар Артюшину.
Отпрядыш издали походил на желтый коренной зуб. Сходство усиливали
острые кипаки, нависающие над узкой полоской осушного берега. Подойти к
островуможнобылолишьповольнойводе,вприлив,проскочитьнадводопой-
миной, держа на прицеле узкую бухточку, которую стерегли обросшие водо-
рослями скалы, похожие издали на противотанковые надолбы. Задача непро-
стая, если места не знаешь.
Бухточка вела в распадок – узкий, щелястый, по нему и выбраться мож-
но было на плоскую, как столешница, поверхность островка. Остров Захару не
нравился – угрюм, гол, только в распадке топорщился чахлый ярник. Одни пес-
цы да чайки-шилохвоты. Иногда тюлени заплывали в погоне за рыбой.
Нос яла все пластал и пластал белесую воду. Вскоре волны стали потем-
нее, как всегда над приглыбном месте. А спереди, где уже ясно проглядывался
Отпрядыш, даже сквозь стук мотора слышен был монотонный гул, словно ра-
ботал дизель или еще какая машина. Где-то далеко штормило, и сюда, через
горловину моря, волна накатывала тугая, полная еще злой, штормовой силы.
Что такое высаживаться на берег в сильный накат, Захар знал, и потому при-
шла трезвая мысль – вернуться. За почтой и завтра можно сходить, и после-
завтра. Не горит уж так. Точно уловив эту мысль, Артюшин, насмешливо скри-
вив губы, крикнул:
– Что, товарищ мичман, слабо проскочить? А ведь запросто…

19. 19
«О-от, пацан, салага», – мысленно выругался Захар. Ему невыносимо было
видеть усмешку Артюшина, к тому же от раскрасневшегося лица матроса исхо-
дила какая-то азартная, привлекательная сила.
Сколько сложностей Захару пришлось преодолеть в жизни, какой за плеча-
ми опыт, а сейчас получалось так, что этот пацан выше его, умелей, и нет у него
страха перед морем.
«От молодости, – попытался себя успокоить Захар. – Пустое… Решать-то все
равно мне. Тут морюшко. Не Химкинское водохранилище. Глиссер-млиссер».
Но другой, упорный, что сидел внутри, твердил: «Неужели спустишь, Захар, а?
Или правда струхнул? Ведь ходил сюда… И не раз».
– А-а, черт, – снова уже вслух ругнулся Захар, ощущая, как рождается в гру-
ди холодная, сосущая пустота, словно скатывается он на санках с крутой горы.
Так всегда бывало, когда он чувствовал опасность, хмелел от риска, понимая,
что хватит в нем силы вынести и победить.
В такие моменты лицо у него делалось острым и злым, обтягивалась кожа
на скулах, белели, обращаясь в незрячие щели, глаза, и весь он становился, как
боек в затворе винтовки. Еще мальчишки в ФЗО, да и ребята в учебном отря-
де знали, что в таком состоянии Захар страшен, страшен, как медведь-шатун, и
старались отойти подобру-поздорову.
– А ну слазь с банки! – заорал он. – Я теперь править буду. Тут тебе не Хим-
ки. Слазь. Говорю… глиссер-млиссер!
Артюшин послушно перебрался на место мичмана, ял, потеряв управле-
ние, рыскнул влево, но Захар тут же вывел его на прямую. Целясь в уже хо-
рошо различимую щель распадка, прикидывая расстояние между скалами,
делая это привычно, автоматически. И не было уже мыслей, воспоминаний,
не было тоски по непутевой Сашке, была работа, холодный и точный моряц-
кий расчет. Состояние такое Захар любил, ибо в эти минуты человек переста-
вал жить в четверть силы, точно мотор на малых оборотах, совершая обыч-
ные, житейские, нужные, но второстепенные дела, как еда, сон, но вот вклю-
чалось сцепление, переводилась скорость и начиналось основное жизненное
действие – работа.
Сызмала Захар носил в себе это священное отношение к работе. Людей
праздных, глушащих день в пустом, хмельном загуле не понимал. И всякую бо-
лезнь, несчастье, увечье ценил всегда с одной стороны: сможет ли человек ра-
ботать? Если мог – обойдется.
7
Осталась позади Кочинская кошка – осыхающая в отлив песчаная мель.
Лет пятнадцать назад на эту мель прочно сел греческий лесовоз, команда
покинула его, перебралась на сторожевой корабль, на котором служил тог-

20. 20
да Захар. В три дня шторм жестоко потрепал судно – подоспевшим эпронов-
цам достался лишь изуродованный остов. Сейчас над тем местом гуляли гри-
вастые волны.
Отпрядыш возник неожиданно, совсем рядом, словно вынырнул из воды
– Захар отвлекся, оглядывая памятное место гибели лесовоза, – и сейчас взо-
ру его предстала картина совсем уже невеселая: около отливающих чернью
корг вскипала пена. Волна, процеженная сквозь каменистые зубы, на корот-
кое время опадала, но, ударившись грудью о прибрежную отмель, вновь ста-
новилась на дыбы и, желтая от взболомученного ила, устремлялась на берег,
постепенно теряя силу.
«Проскочим, проскочим, – прикинул Захар. – Только надо бы до отлива
управиться. Через часок ветер сменит направление – за милую душу рванем
с этой кочки».
Он повернул шлюпку влево, подготавливая возможность маневра, – захо-
дя таким образом, ял спокойно проскакивал между коргами, тут важно было
приноровиться и идти к берегу на волне. В последний момент вырубить и за-
драть на транце мотор, чтобы винты не побить о грунт.
Маневр удался – Захар почувствовал: ял шел устойчиво. Хорошо, ровно сту-
чал мотор. И от этого захватывающего душу движения, от вибрации, передава-
емой рукояткой мотора, стало Захару хорошо. Пускай салажонок смотрит, пу-
скай учится глиссер-млиссер!
– О-он, смотри! – закричал вдруг Артюшин. – О-он, на отмели… мешок ле-
жит. По-очта!
Захар поглядел туда, куда тянул руку Артюшин, и ничего не увидел.
– Да вон он! – Артюшин встал и замахал руками.
– Сядь! – рявкнул Захар, чувствуя, как ял потянуло вправо: прямо в сувой,
где среди водоворотов и толчеи мокро блестели карги. За высоченной фигу-
рой Артюшина ему ничего не было видно. – Сядь, твою перетак!.. – закричал
он и не услышал, скорее, почувствовал, как ял чикнул по камням днищем, еще
разок и вдруг встал. Надрывно завыл мотор – полетела шпонка, по-звериному
ощерившись в предчувствии беды, Захар обернулся, точно кто в спину его тол-
кнул, и увидел неправдоподобно большую волну. Она медленно вырастала за
кормой и была зеленовата, ребриста, словно сделанная из стекла. Захар знал,
такие волны-убийцы иногда рождаются в узкостях. Волна надломилась в сере-
дине и стала медленно, как срезанный бомбой дом, оседать.
– За борт! – крикнул Захар, но крик его потонул в грохоте, треске ломающе-
гося дерева. Вываливаясь за борт, он прямо перед своим носом увидел подо-
швы здоровенных сапог Артюшина.
Вынырнули они одновременно.
Артюшин выплюнул воду и весело заорал:
– Приехали с орехами! Водичка, товарищ мичман… Прямо люкс… У-у!

21. 21
«От дурной, – поразился Захар, – чего радуется!»
Испуг еше не прошел. Просто дико было предположить, что ял переверну-
ло. Захар оглянулся, не чувствуя еще холода. До берега было добрых двести
метров, двести метров стылой осенней воды. Метров через пятьдесят – Захар
знал по своим прежним вылазкам на Отпрядыш – начиналась лещадь, при-
брежная каменистая отмель, воды там было самое большее по грудь. Но и по
грудь в ледяной воде пройти сто пятьдесят метров – дело нешуточное.
«А ведь и утопнуть, чего дорого, можно», – подумал Захар, удерживаясь на
плаву, чувствуя, как холод стягивает ему ребра и нехорошо, с перебоем начи-
нает биться сердце.
– А ну, слушай меня! – заорал он, понимая, что у каждой секунды ныне есть
своя, особенная цена. – Сапоги сыми, брось в воду… Та-ау! Теперь жилет под-
дуй. И к берегу давай!... К берегу жми… Утопнем!
Артюшин испуганно глянул на него, торопливо зубами вытащил пробку из
патрубка спасательного жилета, стал, отплевываясь, надувать. До него, похо-
же, тоже дошло.
Захар отыскал глазами шлюпку – видна была только корма с мотором. Мо-
тор еще трещал, захлебывался, но винт не вращался.
Накатнатная волна поволокла на приглубое место, Захар хлебнул горько-
соленую воду и проплыл размашистыми саженками, всякий раз при гребке ру-
кой поворачивая голову, увлекая за собой Артюшина. Но моторист опередил
его – шел он кролем, мощно работая ногами, легко выбрасывая расслаблен-
ные руки. Как на соревнованиях.
«О-от дает», – удивился Захар, хотел поднажать, но захлебнулся, судоро-
гой перехватило горло, попытался, было, нащупать слабеющими ногами дно,
и не достал – полоснул по сердцу страх. И чтобы пересилить его, заорал: – Нич-
тяк, прорвемся!
Артюшин, должно быть, услышав крик и не поняв, что он означает, повер-
нул назад и вдруг встал. Вода доходила ему до подбородка..
– Я те счас остановлюсь… А ну к берегу… Живо-о!
Захар даже кулаком замахнулся, понимая, что Артюшин не оставит его, и
тогда они оба… При таком холоде и десяти минут достаточно.
– Т-ты! – заорал Захар. – Сопля!.. Кому помогать? Мне? Да я… К берегу по-
шел, салага!
Остальной путь к отмели Захар помнил тускло. Чертовщина какая-то нака-
тила, мерещилось – ползет он, вроде бы, по стеклу, а с места сдвинуться не мо-
жет. Этакая неуклюжая мушища. Вокруг какое-то сияние, и музыка гремит в от-
далении. А холода Захар уже не чувствовал.
Сознание ему вернул крик.

22. 22
8
Кричал Артюшин. Тоненько, по-девчоночьи. Так зайцы раненые кричат. За-
хар оглянулся и увидел зависшую над собой свинцовую массу воды – волна
была, как показалось ему, с добрую избу. Верхушка ее разлохмачивалась на
глазах, обращаясь в пену. Но и другое увидел Захар: помогая себе руками, по
грудь в воде торопливо бредет к нему Артюшин.
– Назад! – закричал Захар. А может, хотел закричать, но не успел, волна на-
крыла его, поволокла, больно ударила о камни. Обжигающая боль помутила
сознание. Он вынырнул, попытался глотнуть воздух, захлебнулся и вдруг по-
чувствовал, что кто-то схватил его за ворот телогрейки и тянет. Сквозь розовую
муть, застилающую глаза, разглядел Артюшина. Тот волок его, Захара, как куль,
к берегу и плакал навзрыд.
Как, отчего среди грохота и сумятицы волн разглядел Захар, что моторист
плачет, неведомо. Но именно это и поразило Захара больше всего.
Через несколько минут оба в изнеможении лежали на груде водорослей у
самого уреза воды.
- Ты чего ревешь? – пытаясь унять икоту, тихо спросил Захар.
– А-а. – Артюшин всхлипнул и вытер рукой нос.
Захар еще был там, под волной, его волокло, било о камни. Соображал он
плохо. Да и не верилось как-то, что они вывернулись, спаслись от смерти. За-
хар скосил глаза на лежащего рядом Артюшина, спросил с интересом:
– Один, что ль, боялся остаться?
Артюшин повернулся к нему и, удерживая рукой вздрагивающий подборо-
док, сказал с неожиданной злостью:
– Да вы…вы… Как вы можете? Один. При чем здесь один?
Мокрый, с налипшими на лоб волосами, он выглядел совсем мальчишкой.
Подростком. У Захара шевельнулась жалость к этому пареньку.
– Ты, самое, не серчай… С головой у меня что-то… А за помощь тебе спаси-
бо. Худо могло получиться.
Артюшин не ответил.
Захар полежал немного, пытаясь пересилить слабость – сердце по-
прежнему билось неровно, с перебоями, словно кузнец с похмелья все ни-
как не мог попасть молотком по поковке. Ноги стали отходить, но отчего-то ло-
мило в паху. Захар по опыту знал, сейчас самое главное – двигаться, не то за-
мерзнешь.
– Ладно, дак, хватит отдыхать… давай вставай, Валерий Геннадьевич.
Артюшин не пошевелился.
– Подъем! – заорал Захар. – Матрос Артюшин, я тебе… вам говорю или как?
Демобилизуешься, хоть цельный день спи, а здесь служба.
Артюшин посмотрел на Захара и засмеялся.

23. 23
– Ну даешь, Захар Евсеевич… Ха-ха! Что же, по-вашему, после де-ме-бе… Я
в мокрых штанах… На необитаемом острове… Нет, это гениально!
– Давай, давай, самое. Гениально!
Артюшин все-таки поднялся, зябко подернул плечами. И прежним своим,
насмешливым голосом, добавил:
– Хорошо выкупались. Нормалехос.
«Неужто не понимает, что случилось? – удивился Захар. – Ну, молодой, пять
минут назад, что баба ревел, а теперь отряхнул перышки и шутит»
Самому Захару было еще худо. Икота проклятая донимала. Вот напасть-то,
черт ее дери. Однако нашел в себе силы, сказал бодренько:
– Видок у нас с тобой… и-ик… Лучше некуда. Только кошельки в переулке
отымать. Вот ты погляди, никак от икоты не избавлюсь, паскуда. Та-ак, жилет и
телогрейку сыми, робу тоже отжать нужно, я пока костерок разведу.
Захар постукал себя по карману, где у него был припрятан аварийный ко-
робок со спичками, завернутый в целлофан. Вроде стучало. Сунул руку в кар-
ман и похолодел: под рукой чавкнула вода – коробок был сплющен, целлофа-
новая пленка прорвалась, и спички намокли. Рядом топтался, размахивая ру-
ками, чтобы согреться, Артюшин. Одна нога босая, на другой чудом сохранил-
ся синий форменный носок.
«Замерзнем», с тоской подумал Захар, озираясь по сторонам, будто только
сейчас осознавая произошедшее.
Над головой нависал мерзлый, в слюдяных блестках, угрюмый берег. До
распадка сто - сто пятьдесят метров – вон как снесло их. Забережье густо заби-
то плавником. Чего только не наворотило море: бревна, доски расщепленные,
будто изжеванные ящики. Торчком стояла смытая штормом новенькая кора-
бельная швабра. Валялась даже коробка из-под чешского пива.
В прибойной полосе, у знакомой корги, желтел борт затопленного яла, до-
браться до него было практически невозможно. Дальше, в знобкой сини, за-
висшей над морем, проступал Кукур-остров. Близок, вроде, локоток, да не уку-
сишь. Тоска породила не отчаяние, а протест. Захар даже задохнулся от злобы,
от дурацкой своей беспомощности, отшвырнул размокший коробок, заорал,
размахивая кулаками, угрожая неизвестно кому:
– У-у, козлы рогатые! У-у! А ну, жива, тащи с себя робу, отожмем ее. И пля-
ши, пляши… Давай физкультуру. Та-ак, самое. Не стоять, ядрена феня!
Приплясывая на груде плотных, как войлок, водорослей, они с Артюшиным
отжали одежду, белье, потом Захар отпорол охотничьим ножом от телогрей-
ки рукава и с помощью шкерта – такого добра у него в карманах было полно
– сделал онучи. Главное – ноги уберечь.
Раньше, чем через час радист не спохватится. По сводке – низкая облач-
ность, туман. Вертолет не пустят. До Лесного теперь не докличешься. Да и по-
слать им нечего, буксир ушел на восточный берег. Пограничники могут подой-

24. 24
ти только затемно. Но в темноте на этот чертов зуб разве высадишься? Выхо-
дит, ночевать им придется на Отпрядыше, как ни крути. А раз ночевать, в пер-
вую голову сейчас о ночлеге думать нужно. Ладить ночлег, подсказывал опыт,
нужно было как можно скорее.
Несколько лет назад пришлось Захару снимать одних бедолаг с острова
Моржовец. Сейнерок раскололо о камни. Спаслись трое, на ялике. И не за-
мерзли, толкло потому, что устроили шалаш и завалили друг друга сухими во-
дорослями и тряпками.
Артюшин неуклюже потопал ногами, обутыми в самодельные онучи.
– Гениальные колеса получились… Настоящие мокасины.
– Жилет поддуй… колеса. Хоть и на рыбьем меху, но не продувает.
– Костер, как я понял, не состоялся. Да-а, дело пахнет керосином, товарищ
мичман.
– Да, спичкам моим хана, размокли. Может, у тебя сохранились?
– Я уже глядел. Зажигалка была, ронсоновская, батин подарок. Выпала.
Кремешком огонек не добудешь, слону ясно.
Бодрости в голосе Артюшина заметно поубавилось. Его била крупная
дрожь, слышно, как стучали зубы. На холодном ветру роба задубела, позвяки-
вал, топорщился спасательный жилет.
- Давай к распадку, – сказал Захар. – Там из плавника укрытие соорудим,
все не на ветру. Выход единственный.
9
В распадке и на самом деле было потише. Резиновый мешок с почтой
они укрыли в выбоине под скалой. Артюшин приволок брезентовый чехол от
спасательной шлюпки с надписью на английском – видно, сорвало во время
шторма. В устье бухточки, среди крошева из досок и ящиков лежала сплюсну-
тая бочка из-под соляра. Захар приподнял бочку, внутри бултыхнуло. В кото-
рый раз пожалел он, что остались без огня. Непростительно для него, бывало-
го охотника.
В узкую щель распадка провисало тяжелое небо. Захар поглядывал на небо
недоверчиво. Не нравилось оно ему. Неужто дождь собирается. Осень-то сто-
яла сухая. И потому торопил Артюшина, покрикивая на него. За какие-нибудь
двадцать минут они соорудили из обломков досок подобие логова, сверху на-
тянули и укрепили камнями брезентовый чехол от шлюпки. Щели по углам
между досками Захар заткнул водорослями. Из водорослей соорудили и ле-
жак. Работа Захара согрела, даже испарина на лбу выступила, но тревога не
покидала его.
– Поди-ка ярнику наломай! – крикнул он Артюшину.
– Что-о?

25. 25
– Ярнику… Кусты вон в распадке.
Внезапно пошел снег. Сначала несколько снежинок сквозняком протяну-
ло по распадку – были они легки, точно тополиный пух, – снег как будто раз-
думывал, стоит или не стоит идти, наконец, решившись, сорвался зарядом, и
все потонуло в белой коловерти. Невозможно было ничего разглядеть в ме-
тре от себя. Сдирая с лица ледяную корку, Захар подумал с горечью: всегда
отчего-то так – если беда, то обязательно не одна. За компанию и другая, гля-
дишь, явится.
Тяжело отдуваясь, свалился на него Артюшин. Захар рывком притянул его к
себе и в самое ухо крикнул:
– Давай в укрытие!
– Го-о-а! – с непонятной веселостью откликнулся моторист.
«О-от, шальной. Радуется, дитя неразумное», – поразился Захар. Разду-
мывать было не время, снег шел густо, мокрый, тяжелый. Торопясь, подтал-
кивая друг друга, они забрались в укрытие. Спасательные жилеты пришлось
снять. Они уложили их под голову. Слышно было, как снег шелестит по бре-
зенту укрытия.
– Ты давай поближе устраивайся, – сказал Захар. – Не то замерзнем. Ноги-
то под телогрейку суй, к моим поближе. Ничего, счас надышим.
Пошарил рукой под тяжелым чехлом, нащупал острое плечо Артюшина,
прижал к себе, удивляясь: отчего он худой такой? Прямо ребра пересчитать
можно. Чувствуя рядом, как торопливо и гулко бьется его сердце, у Захара за-
чесались вдруг ресницы. Так бывало в далеком, позабытом детстве – ресницы
чесались перед тем, как закипали слезы. И подбородок у Захара дернулся не-
мощно, по-стариковски.
«Чего это я?» – удивился он. Прислушался. Все также шуршал о брезент
снег, гудел в отдалении накат. Снег валил густо, не переставая, о том, сколько
его легло, можно было судить по тяжести в ногах. Ничего, под снегом теплее.
– Ты чего молчишь? – спросил Захар у Артюшина.
– Думаю, – отозвался тот.
– О-от, новое дело, думает он. Самое время… И о чем, если не секрет, ду-
маешь?
– Какой секрет. Думаю, есть ли мне письмо в том резиновом мешке.
– От родителей, что ли?
– Не-а. Они у меня в Африке, на два года поехали рудник строить. Письма
не скоро доходят.
– Тогда от кого? – враждебно спросил Захар, отодвигаясь от моториста.
Почему-то ему стало неприятно, что там, в мешке, рядом с письмом Сашки
может лежать письмо Артюшину.
– От жены.
– Как? – Захар чуть язык не прикусил.