1. 8 июля День семьи, любви и верности Любовь вдохновляет нас на самые смелые безумства, пробуждает творческое начало и дарит полет фантазии. Лучшие авторы мировой литературы черпали вдохновение в этом волшебном чувстве. И именно о любви написаны их самые талантливые произведения. Издательство «Эксмо» поздравляет всех с наступающим праздником! Специально к 8 июля мы подобрали отрывки о любви из книжных новинок этого лета.

2. Любовь и судьба Ирина Муравьева «Мы простимся на мосту» «Через несколько минут, по-прежнему сияющая, с золотыми, словно бы и они только что расцвели, как огромные тропические цветы под залившим их рассветным солнцем, волосами, небрежно запрятанными под шляпу, из-под которой эти золотые узлы их вываливались, наподобие готовых раскрыться бутонов, Дина Ивановна Форгерер стояла у двери, и Алексей Валерьянович Барченко тяжелой рукой поправлял на ней шарфик, поглаживал хрупкое острое плечико, смотря на сияние это со страхом. - Так мы с тобой прямо отсюда уедем? - Прошептала она, быстро целуя его в губы и тонкими пальцами правой руки готовясь повернуть щеколду. - Вернусь к тебе вечером, часиков в восемь. С собой-то что взять? -Да это неважно, - пробормотал он. - Мы всё потом купим. Иди, дорогая… - Ну, ладно, до вечера! - Радостно прошептала она, открывая дверь. В коридоре было пусто. Человек, дремавший на своем стуле у двери профессора Барченко, открыл осоловевшие глаза. Она усмехнулась в лицо ему странной, загадочной, как у Джоконды, улыбкой и побежала в сторону лифта. В десять часов утра, когда свежее весеннее утро наполнилось простуженными голосами беспризорников и звоном омытых росою трамваев, в кабинете товарища Блюмкина на Лубянке сидел всю ночь не спавший Алексей Валерьянович Барченко и на вопросы Якова Григорьевича угрюмо мотал головой».

3. Любовь и независимость Татьяна Веденская «Это мужской мир, подруга!» «Я никак не могла понять, что же такое происходит между нами. Как будто в Максиме сосуществовали два совершенно разных человека. Один из них хотел меня, искал, обрывал провода и взламывал сети, чтобы меня найти. Крепко держал в своих объятиях. И этот, первый, притягивал меня к себе все сильнее. Но существовал и другой – холодный, отстраненный, совершенно чужой, с которым меня будто бы ничего и не связывало. Он смотрел не на меня, а сквозь меня, оставляя ощущение пустоты и невесомости. И как быть с этим, другим Максимом, я совершенно не представляла. Между нами словно появилась невидимая стена, через которую не проходили ни свет, ни тепло, ни звуки. Я стояла в вакууме рядом с ним и думала о том, что меня все это ранит куда больше, чем я была готова признать. Ему было неуютно, он хотел уйти. Я тоже вдруг захотела, чтобы он ушел. – Я тебе позвоню, – сказал Максим, глядя в сторону. Я расхохоталась, а он с удивлением посмотрел на меня и насупился. – Что-то не так? Я тебя насмешил? – Нет-нет, все в порядке, – с трудом уняла смех я. – Конечно, позвонишь. Ты же мой босс! – Не только поэтому, – обиделся он, но по тону и выражению его лица я поняла, что вся наша ситуация его скорее огорчает, чем радует. Он бы предпочел просто встать с постели и уйти, зная, что я от него ничего не жду. Но, зная по опыту, что женщины вечно от него чего-то ждут, моя Синяя Борода делает то, что считается правильным. Так положено. Нельзя же, в самом деле, просто переспать с женщиной и уехать, сказав на прощание что-то вроде «ты была хороша, спасибо». Надо же дать какой-то намек на будущее, даже если это вероятное будущее тебя пугает и отталкивает. Максим хотел иметь право в любой момент отойти в сторону и развязать любые нити. Что ж, такой – значит такой. Я улыбнулась и кивнула».

4. Любовь и карьера Диана Машкова «Любовный треугольник» «Стоило Свете прикрыть глаза, и она видела Глеба. Чувствовала его прикосновения, как наяву, и готова была застонать от счастья. Господи! Почему этот до беспамятства влюбленный в нее мальчик так боится собственных чувств?! Ведь они же и есть самое прекрасное, что может быть в человеке! Все остальное – условности, обстоятельства, положение – не имеет значения рядом с любовью. Света открыла глаза и взглянула в иллюминатор. Она всегда до беспамятства боялась летать, а сегодня полет из Парижа в Москву показался ей невесомым мигом. Ни одной страшной мысли не промелькнуло в голове! Ей больше не было дела до смерти – все это в прошлом – ее волновал только Глеб. И она мечтала, вспоминала, не теряя его образа ни на минуту. Никогда в жизни она еще не испытывала таких сильных и болезненных чувств! Та первая влюбленность в Сергея не шла ни в какое сравнение с нынешними переживаниями. Кто мог бы подумать? А она не хотела жить... До того мига, как Глеб обнял ее и начал целовать, забыв обо всем на свете, она ничего о себе не знала! Не думала, что способна влюбиться снова, не знала, что искренность в прикосновениях и порывах значит так много! Безумная любовь, которую он носил в себе, заразила ее в ту ночь. Они не знали покоя: до самого утра не размыкали объятий. Света долго уговаривала себя потом успокоиться, не сходить с ума. То и дело твердила себе самой «так не бывает». Бывает! Даже эти шесть дней, которые она провела во Франции, не изменили в ней ничего! Она по-прежнему не могла представить себе жизни без Глеба и умирала от желания оказаться с ним рядом».

5. Любовь и мистика Олег Рой «Вдали от рая» «И вот теперь, соскучившись друг по другу за день и торопясь обменяться новостями – Виктор офисными, а Вера домашними, – они заговорили наперебой. А вокруг них с веселым тявканьем скакал Рекс – щенок золотистого ретривера, которого они купили совсем недавно. Однако не успели супруги перекинуться и парой фраз, как в глубине дома раздались шаги, послышались невнятный шум и возня, и на террасе, смеясь, показалась худенькая рыжеволосая девушка, обеими руками едва удерживающая у груди мольберт, кисти и палитру. Вслед за ней выскочил Сережа с улыбкой от уха до уха и принялся восторженно лепетать: – Марина сказала... Марина... – Да, я сказала, – во всеуслышание провозгласила молодая учительница живописи, – что последние работы Сережи стали более зрелыми. У него действительно талант. Я думаю, стоит предложить их на выставку произведений непрофессиональных живописцев. А если галерейщики оценят свежесть и необычность стиля, там и до персональной выставки недалеко... Волошин смотрел на тех, кого он привык уже считать своей семьей, и сердце стискивало такое острое сладкое чувство защищенности и покоя, такая счастливая нежность, что все прежние мысли о потерянном рае померкли. Разве рай можно потерять, если ты всеми силами ищешь туда дорогу? Разве можно надолго остаться вдали от него, если ты сам строишь его собственными стараниями и удерживаешь в своей душе притяжением воли, усилием ума, напряжением чувств?»

6. Любовь и память Ева Габриэльссон , Мари Франсуаза Коломбани «Миллениум, Стиг и я» «Мы со Стигом оба любили кофе с самого детства. Бабушка Стига, не таясь, поила его кофейком лет с пяти, когда детям, в общем-то, положено пить молоко. Моя бабушка делала то же самое, но украдкой, если мама была дома. Кофе был для нас обоих замечательным средством от всех невзгод, больших и маленьких, символом единения, общительности и гостеприимства. Без него не обходилось ни одной счастливой минуты, и он всегда сопровождал наши долгие беседы вдвоем или с друзьями. Думаю, за нашу тридцатидвухлетнюю совместную жизнь мы принесли кофейной индустрии немалый доход! Перепробовав множество способов приготовления кофе, все обычно возвращаются к турецкому, и у нас тоже кофейник с огня не снимался. Нынче я себе кофе не готовлю. Как-то дико варить только полкофейника. Пустая половина означает, что никогда уже Стиг не взглянет на меня искрящимися от любопытства глазами поверх своей чашки. Такие глаза бывают у ребенка, когда он распаковывает подарок. И никогда уже я не услышу: «Ну, рассказывай. Что сегодня делала? Что новенького?» В «Миллениуме» нередко бывает, что Лисбет Саландер обрывает разговор с Микаэлем Блумквистом фразой: «Мне надо над этим подумать». В первый раз прочтя ее, я прыснула со смеху. Если у нас со Стигом случались серьезные разногласия и мы оказывались в тупике, потому что я не желала принять его идею, дело всегда кончалось тем, что я говорила именно эти слова. Они означали, что сейчас самое время сменить тему, успокоиться, переключиться на что-нибудь другое. В этот момент один из нас обязательно поднимался и шел варить кофе — и мы снова становились друзьями. Теперь я дома кофе не пью. Перешла на чай.»

7. Любовь и преступления Татьяна Гармаш-Роффе «Золотые нити судьбы» «– Давай я тебе помогу, – услышал он голос Лизы за спиной. Он обернулся. Волосы ее были мокрыми, с них капала вода ей на плечи и грудь. – Я ванну приняла, – улыбнулась она, уловив его взгляд. – Только не знаю, где взять полотенце. Мокрыми были не только волосы, – мокрой была и его майка, которую Лиза носила как короткое платье, и липла к телу, очерчивая грудь и бедра. Он и вправду утром унес сушиться ее полотенце, а новое забыл повесить в гостевой ванной... Лоран отвел взгляд. – Ты напрасно сделала это без моего разрешения, – произнес он хмуро. – Наклейка на ране наверняка промокла и отклеилась! – Ничего не отклеилась! Смотри сам! И Лиза присела на корточки возле него, подставив голову. Он потрогал. Наклейка была влажной, но осталась на месте. – Дня через три тебе снимут швы, и наклейка уже не понадобится... Как ты себя чувствуешь? – Хорошо. Я могу тебе помочь? – Сначала полотенце принесу. – А мне что пока делать? – Ммм... тарелки тут, бокалы тоже, приборы есть... А, хлеба нарежь! Он на кухне на разделочном столе. Нож в подставке, доска у стенки. Лиза исчезла в доме, и он проводил глазами ее силуэт, казавшийся в апельсиновом свете вечернего солнца полупрозрачным и хрупким, как леденец его детства. Ребенок? О, нет, это самообман! С ним была Женщина – удивительная, странная, волнующая... В его груди поднялась тоска, тревожная и одновременно сладостная, – иногда случалось подобное состояние души на закате, особенно когда он слушал музыку... Но Лоран знал, что такие моменты неприручаемы – их невозможно превратить в повседневное счастье. И это хорошо, на самом деле, – иначе сердцу при столь огромном счастье не выдержать».

8. Любовь и семья Иосиф Гольман «Вера, Надежда, Виктория» «— Коля, — наконец, решилась она. — Да, Леночка. — Он сидел в глубоком кресле у окна, нагулявшийся, наигравшийся с Маргариткой, напившийся горячего вкусного чаю. Довольный и немножко усталый. А еще совсем миниатюрный на фоне дорогой и тяжеловесной мебели. Зато уже почти родной. Даже к первому мужу она ничего подобного не испытывала. Тем страшнее было бы оказаться на осколках счастливого сна. — Что ты молчишь? — переспросил он. — Похоже, я беременна, — сказала она. — Что? — переспросил Николай. Она поняла его удивленный вопрос по-своему. — Это только моя проблема, — тихо сказала Лена. — Ты ни при чем. Он, как подпружиненный, выскочил из своего кресла. — Как это ни при чем? Ребенок — мой. Ну, я хотел сказать — наш, — сам себя остановил Круглов. — Наш, конечно, — улыбнулась она. — Я просто не знала, как ты к этому отнесешься. У тебя же своих забот полон ... Договорить он не дал. Подхватил на руки, закружил по комнате, благо, размеры гостиной позволяли. Лену всегда поражало это несоответствие миниатюрных кругловских «габаритов» и какой-то чуть ли не медвежьей мощи. — Оставь, упадем же! — засмеялась она. И они упали. На большой пушистый ковер в библиотеке — не заниматься же этим при ребенке, пусть даже и крепко спящем».

9. Любовь и жизнь «Когда женщина впервые влюбляется в сорок лет, это смерч, торнадо, тайфун, ураган — стихия! За эти слова я отвечаю. Первый мой брак был незрелым, дурацким. Первый муж меня, восемнадцатилетнюю соплю, сильно потряс красотой, утонченностью (как мне казалось), талантом (как, опять же, казалось) и полным безразличием к реалиям жизни. Чем все это кончилось — известно. Во втором браке я хотела обрести устойчивость, надежность, спокойствие — крепкий тыл. Второй муж всем этим моим потребностям идеально отвечал: верный, заботливый и страшно положительный. Но перемен и трудностей он не перенес. Еще важно то, что он не смог пережить мой успех — или слабак, или мало любил. А скорее всего — и то, и другое. Бог ему судья. Так вот, в свои сорок, я, еще молодая (будьте доброжелательны), успешная, ухоженная женщина, влюбилась — в первый раз в жизни всерьез. До этого, видимо, было некогда — то дети, то учеба, то мужья, то бизнес. Влюбилась до обморока, до кишечных колик (правда-правда, даже вызывали «скорую» — сказали, что это нервное). Но опять, увы, в объект недостойный. Поняла я это, честно говоря, сразу, хоть и пыталась кривить душой — перед самой собой. Но так, видимо, часто бывает с красивыми и успешными женщинами — в смысле, объект выбирают недостойный. Мой возлюбленный был артист эстрады. По-старому — конферансье, по-новому — ведущий корпоратива. С чем-чем, а с разговорным жанром, у него было точно все в порядке. Языком молоть — не мешки ворочать. Но я попалась, как подросток в пубертате. Познакомились мы с ним на корпоративе. Он его, собственно, и вел — ярко и самозабвенно. Деньги зарабатывал — это да, но тут же быстро и легко делал им ручкой. Кабаки, гулянки, друзья. Был хорош собой — высок, ладен, синеглаз. Изысканно носил костюмы и курил сигары. В общем, я пропала. Но если я пропала в переносном смысле, то он — в прямом. Три дня у меня — нежится, мурлычет, цветочки поливает. Я ему — кофе в постель, гренки с малиновым джемом. А он отлежится — и в бега. Неделями отсутствовал, мобильный — вне зоны доступа. Я превратилась в законченную неврастеничку, даже в кардиограмме нашли изменения». Мария Метлицкая «Беспокойная жизнь одинокой женщины»

10. «Брюнет поднял голову – и остолбенел. Он не видел ее десять… нет, меньше… восемь лет, а когда видел в последний раз, она выглядела совсем не так, как сейчас, но он узнал ее мгновенно, даже издалека. И у нее они будут просить деньги?! Ему хотелось провалиться сквозь землю и хотелось рассматривать ее – бесконечно, жадно… Ему хотелось, чтобы зал ресторана растянулся на десять километров. Она что-то сделала со своими русыми волосами. Нет, не остригла, конечно, и не покрасила, но что-то такое сделала. Уложенные тяжелым узлом на затылке, теперь они отливали хмелем. И косметикой она научилась пользоваться – интересно и незаметно. Она больше не сутулилась, спину держала гордо. Он оценил все: и костюм без воротника с полукруглым вырезом, цвета «полуночной синевы», с перламутровыми пуговицами, и темно-синие замшевые туфли на низком каблуке… Они не умаляли ее роста, все равно было видно, какая она высокая и какие у нее классные ноги. Черт, о чем он думает? О какой-то ерунде, когда вот она подходит… Спокойная, независимая, невозмутимая. «Прямо как Татьяна Ларина на балу», – мелькнуло у него в голове. Что он ей скажет? Надо хотя бы поздороваться… Он постарался придать лицу нейтральное выражение, но ничего не мог с собой поделать. Машинально поднялся из-за стола вместе со Звягинцевым и снова сел, когда она села, а сам, забыв обо всем на свете, продолжал пристально, до неприличия откровенно разглядывать женщину, которую потерял безвозвратно. Было в ее строгом облике что-то утонченно сексуальное – в том, как теплый кашемир прилегал к нежной обнаженной коже. Скромные сережки без камней, а на груди слева мозаичная брошка. Что-то знакомое… Приглядевшись, он узнал рисунок Мориса Эшера. Больше никаких украшений. Надо же поздороваться, надо что-то сказать… Он вполуха слушал, как Звягинцев представляется сам и представляет его, как она в ответ называет ему себя – Вера и все еще Нелюбина! – Здравствуй, Николай, – пробился вдруг незабываемый голос сквозь чехарду его мыслей. – Вы знакомы? – оживился Звягинцев. Николай смотрел на нее и молчал. Даже поздороваться не мог. Что она скажет? Он ждал. Пусть сама определит степень их знакомства. – Мы встречались, – ответила она» Любовь и расставания Наталья Миронова «Тень доктора Кречмера»

11. Любовь и нежность Татьяна Тронина «Нежность августовской ночи» «Конечно, Глеб всегда глядел на жену с приязнью, но были особые моменты, когда его любовь проявлялась в максимально концентрированном, жгучем виде... Например, когда он поворачивался к ней после долгого сидения за компьютером. Или когда просыпался. Словом, для удачного фото необходимо было лишь поймать тот самый, первый взгляд после расставания, хоть и недолгого, символического... И – нажать на кнопку. Получился бы отличный фотопортрет! Можно не беспокоить мужа лишний раз, а любоваться на его фото. Смотри – не хочу! Пожалуй, для такого дела можно было даже расчехлить любимую «Лейку»... («Лейку» вернула год назад Ася, после похорон Толика. Оказывается, все это время старый фотоаппарат лежал в его квартире.) Но с некоторых пор Евгения не делала портретов мужа. Был один – тот, давнишний, когда она сфотографировала Глеба на катере, и – все. Больше – никаких портретов, решила Евгения. Конечно, приходилось фотографировать Глеба для домашнего альбома, где фиксировались всякие семейные торжества (без этого нельзя!), но вот профессиональных фотосъемок мужу Евгения поклялась не устраивать. Потому что Глеб – в ее сердце. В реальной жизни. Живой и настоящий. Такой, какой он есть. И это лучше, чем даже самый распрекрасный снимок, сделанный самым совершенным фотоаппаратом. – Женя, я тебя слышу! – весело закричал Глеб. – Ты встала? – Да, – отозвалась Евгения, стоя за дверью. – А чего не заходишь? Иди скорей ко мне, я соскучился. Евгения открыла дверь. Глеб, сидевший за компьютером, развернулся на стуле – навстречу Евгении. Протянул ей руки. В этот миг, когда они еще только тянулись друг к другу, в этот последний миг перед объятием – его лицо выражало такую абсолютную, такую бесконечную любовь...»

12. За дополнительной информацией обращайтесь в пресс-службу издательства «Эксмо» по телефону: (495) 411-68-97 или по e - mail : pr @ eksmo . ru