3. 3
РАССКАЗЫ
БАКЛАЖАН
Никто толком не знал, как его зовут, но откликался он на кличку
Баклажан.
У него была необъяснимая тяга к знакомству, точнее сказать, к риту-
алу знакомства. Стоило появиться в магазине новому лицу, как он мог
бросить работу и, вытерев руки о тёмный засаленный спецовочный ха-
лат, идти к нему через весь зал.
Странность эту его знали и добродушно над ней посмеивались.
Если посреди магазина стоял брошенный без присмотра товар, то это
значило, что Баклажан в очередной раз решил познакомиться,
Знакомясь, он так невнятно проборматывал своё имя, что трудно
было понять — Валя его зовут или Ваня, а может быть, Толя. Впрочем,
это как будто и не имело значения, потому что, в конце концов, все звали
его Баклажаном.
При знакомстве он с торопливой готовностью протягивал несораз-
мерно огромную для его роста и сплошь покрытую бледными веснушка-
ми, свежими и старыми струпьями руку.
Женщин охватывала лёгкая паника, будто не к человеческой ладо-
ни надо было прикоснуться, а довериться доисторической лапе. Однако,
благополучно пройдя не очень приятное испытание и забыв про него,
они и спустя долгое время нет-нет, да и вспоминали эту корявую руку,
которая не то чтобы успела согреть, а словно облучила мгновенным су-
хим теплом.
И почему-то странное воспоминание необъяснимо долго мучило
сердце.
Мужчины, знакомясь с Баклажаном, напружинивались, ожидая же-
лезного рукопожатия, но натыкались на равнодушную твёрдость, слов-
но неживого предмета, наподобие доски, о которую, казалось, ненароком
было можно больно занозиться.
Это вызывало мгновенное раздражение и неприятие.
Баклажан смутно чувствовал реакцию и пытался оправдаться, но по-
лучалось у него это как-то бестолково, невпопад; говорил он всегда нечто
очень отдаленное от момента:
— Я, что бы ни взялся работать, обязательно поранюсь. Или козонки
посбиваю, или ладонь рассажу. И всегда в кровь…
4. 4
Но эти его признания не вызывали у мужчин сочувствия, и он, сму-
щаясь, замолкал и замыкался.
В перерывах, когда у него нет работы, он обычно сидит в пристрой-
ке, в закутке между пустых ящиков, погруженный в себя, вспоминает.
Воспоминания его мутные, как туман, неопределённые. На лице у него
блуждает отрешённая улыбка. Так улыбаются иногда очень старые люди,
ничего уже не ждущие от жизни и счастливые тем, что живы сегодня и,
может быть, будут живы завтра, хотя Баклажан человек еще сравнитель-
но молодой, ему нет еще и сорока.
Случается, что он задрёмывает и тогда не сразу слышит, что из глуби-
ны магазина его начинают звать. Кричат, как в лесу:
— Баклажан! Ба-кла-жа-а-а-н!
Настойчивый этот зов, раздробляясь о пустые фляги, металлические
ящики с посудой, то, резонируя, то, приглушаясь, проникает, наконец,
в его дремлющее сознание, с его лица сползает благодушная улыбка,
и оно становится болезненно-тревожным, а в глазах появляется такая
потерянность и боль, что даже самый благополучный человек, взгляни
он на Баклажана в эту минуту, почувствовал бы если не тревогу, то, по
крайней мере холодок уязвимости в душе.
Баклажан, однако, довольно быстро приходит в себя и идёт в торго-
вый зал, шаркая по бетонному полу расшнурованными стоптанными
туфлями, безучастный, равнодушный и исполнительный.
Второй год он ведёт трезвую жизнь, но совсем не рад ей. Иногда мест-
ные алкаши его выпытывают, как ему теперь живётся, и Баклажан рав-
нодушно, но предельно честно отвечает:
— Никак!
Ему предлагают выпить. Но он отказывается:
— Мне лучше не будет.
Его понимают и ободрительно хлопают по спине:
— Молодец!
Баклажан на похвалу реагирует тупо, как человек, не окончательно
проснувшийся.
В магазине он единственный постоянный рабочий, самый ценный
кадр и уже ветеран. Он пришёл сюда прямо из больницы и вот задержал-
ся. Другие рабочие едва дотягивают до получки. Баклажан с каждым из
них проводил ритуал знакомства и помнит всех поимённо. В свободную
минуту продавщицы любят с ним играть.
— Баклажан? — спрашивает кто-нибудь из них. — А вот помнишь,
был у нас такой кривобокий с фиксой? Недели не проработал.
— Ну.
5. 5
— Как его звали?
— Юний Феодосьевич.
— Он грек, что ли, был?
На этот вопрос Баклажан не отвечал. Для него было несущественно, к
какому роду-племени принадлежал Юний Феодосьевич.
— А этот наркоман, у которого все руки были исколоты, его как
звали?
— Андрюша, — коротко говорил Баклажан, и в голосе его слышалась
ласковая нотка.
Эксперимент этот можно было продолжать до бесконечности. Бакла-
жан помнил не только рабочих, которых за это время прошло через мага-
зин не менее десятка, но, казалось, и всех случайных людей, с кем ему за
это время приходилось знакомиться.
— У тебя, Баклажан, не голова, а Дом Советов, тебе бы министром
быть, а ты крючком ящики с кефиром подтаскиваешь.
— Ага, — безразлично соглашается Баклажан, и в его безразличии
гордыня человека, окончательно опустившегося и махнувшего на себя
рукой. Но гордыня его так глубоко спрятана, что большинство ее не за-
мечает и считает Баклажана попросту малахольным. И как малахольно-
го его жалеют, но и презирают слегка, и постоянно над ним насмехаются.
Особенно старается кассирша Ольга: она пышна, ленива и не очень
опрятна, у нее постоянно размазана тушь на глазах, будто она только что
поплакала. Иногда старушки из покупательниц предупредительно ей на
это указывают.
И тогда магазинный шумок мгновенно перекрывается ее мощным
голосом.
Все как по команде поворачиваются к кассе и встревожено слушают:
— Еще чего, стану я плакать. Что, меня мужики мало любят? А глаза
у меня такие от природы. Есть бабы, как ни берегутся, вечно в заляпан-
ных чулках ходят, а у меня, по какой бы грязи я ни прошла, ноги всегда
чистые.
— Во! — Она открывает дверцу кассы, предлагая желающим
убедиться.
Все это проделывается с таким потрясающим простодушием и наи-
вностью, что верится — мужики ее действительно любят, хотя бабочка
она далеко не первой свежести.
Если рядом оказывается Баклажан, то Ольга мгновенно переходит на
трагический шёпот, который слышен в самом дальнем конце магазина:
— Только Баклажан меня не любит. Что я тебе сделала плохого,
Баклажан?
6. 6
Равнодушный ко всяким насмешкам и помыканиям, на Ольгины
подначки Баклажан почему-то реагирует болезненно и старается уйти.
— Я не переживу, — кричит Ольга ему вслед плаксивым голосом. И
хотя шутка повторяется многократно и уже должна была бы надоесть,
она имеет постоянный успех. Продавщицы забывают про очередь и с ви-
димым удовольствием наблюдают, как Баклажан, нервно шаркая своими
растоптанными туфлями, спешит скрыться в своем убежище. Магазин-
ной публике этот спектакль также доставляет неизменное удовольствие.
Баклажану советуют не теряться, а брать Ольгу в оборот, Вон она какая с
осени закормленная. Даже директриса, умеющая держать с продавщица-
ми значительную дистанцию, а Баклажана вовсе не замечающая, в этом
случае снисходит до шутки.
— Ты у нас самый популярный мужчина. Тебя надо спешно устра-
ивать, а попросту женить, а то можешь набезобразить в моем хозяй-
стве. Представляю, что со мной будет, если мои девки враз запросятся
в декрет.
Она игриво грозит Баклажану бледным ухоженным пальцем, озаряет
его очень качественной пластмассово-золотой улыбкой и пытается по-
трепать по небритой щеке. Баклажан привычно для этого случая громко
клацает зубами. Но директриса всегда молодо ойкает и слегка приседает.
Лицо ее начинает розоветь, теряя суровую бледность начальственного
превосходства, и вполне можно допустить, что ее, как и Ольгу, тоже лю-
бят или, по крайней мере, любили в совсем недалёком прошлом.
Баклажан, наконец, скрывается в своем убежище, присаживается
между ящиков на корточки и сидит неподвижно, закрыв лицо руками.
В таком положении он может находиться очень долго, пока его снова не
позовут из магазина.
* * *
Так протекала его жизнь изо дня в день, и мысли его, казалось, не шли
дальше того, чтобы подтянуть крючком из склада металлические ящики
с бутылками молока или кефира.
Была в безразличной механистичности его существования какая-то
смутная угроза, но никто не знал этого. И всем казалось, что быть пово-
дом для насмешек и немудрящих шуток как раз и есть главное назначе-
ние Баклажана в жизни.
Никто никогда не слышал, чтобы он говорил о прожитом, о детстве,
например о матери, или о жене, если она у него была.
Да никому это было и не интересно.
Однажды в конце рабочего дня Баклажана вызвала к себе директри-
са. Послали в закуток за ним Ольгу, и та, осторожно пробравшись между
7. 7
ящиками, застала Баклажана в его излюбленном положении. Она про-
стояла над ним минут десять. Баклажан за это время ни разу не пошеве-
лился, не подал никаких признаков жизни. Ольгу охватил ужас, ей по-
казалось, что Баклажан мертв и шутка, которую заготовила она для него,
могла быть шуткой над мертвецом. Ей захотелось убежать, закричать,
но она продолжала стоять как загипнотизированная, пытаясь отыскать в
Баклажане малейшие признаки жизни. Но он был неподвижен, как скор-
чившаяся мумия.
Тогда, превозмогая страх, Ольга тронула его рукой. Баклажан поднял
голову, и она увидела, что он жив и даже не спит.
— Ты что здесь сидишь, как йог? — с трудом выдавила из себя Ольга,
но тут спазмы перехватили ей горло, и она бросилась прочь по коридор-
чику из пустых ящиков, больно ударяясь об углы и обдирая руки.
Продавщицы на нее накинулись с расспросами, но ничего не могли
толком добиться. Ольга заходилась в беззвучных рыданиях и на вопрос
продавщиц, не пытался ли ее Баклажан как-то в укромном углу обидеть,
отрицательно качала головой, но начинала рыдать еще сильней.
Из своего кабинета, гневно стуча каблуками, пришла директриса.
Она остановилась против Ольги и, не обращая внимания на ее слезы,
требовательно спросила:
— Ну?
Ольга судорожно двигала губами, продолжала вздрагивать и ничего
не могла ответить.
— Ну, хорошо! — сказала директриса. — Раз никого нельзя послать, я
сама. — И она решительно двинулась в складское помещение.
Ее проводили молча, со злорадным страхом, а Ольга даже сделала ру-
кой вялый жест, который, правда, трудно было истолковать.
Ждали недолго и были слегка разочарованы, когда в дверях сначала
появился Баклажан, а следом директриса, энергичная и злая.
Она не снизошла до разговора с продавщицами и только красноре-
чиво взглянула на часы, хотя дело было перед закрытием, и магазин был
почти пуст.
— Во, змея, — сказал кто-то из женщин, когда стук ее каблуков затих
в глубине магазина.
— А Баклажана-то она куда повела?
— Знакомиться. Видали, какая краля к ней зашла. Как раз по нему.
Все принужденно, как-то вяло посмеялись, а Ольга, уже было успо-
коившаяся, снова начала всхлипывать, может быть, она снова мысленно
увидела Баклажана сидящим в своем, похожем на склеп, углу или пред-
8. 8
ставила, как он будет держать холеную руку этой крали в своих огром-
ных корявых ладонях, и в первый раз усомнилась в своей неотразимости.
Баклажан же в эту минуту действительно протягивал директрисиной
приятельнице свои доисторические лапы и косноязычно произносил
своё имя.
Приятельница директрисы была женщиной подчеркнуто молодой,
вызывающе красивой и очень опытной. Такой опытной, что познания
директрисы (а она тоже кое-чего успела в этой жизни повидать) соот-
носились с познаниями ее моложавой приятельницы как информация,
заключенная в букваре, соотносится с информацией энциклопедическо-
го словаря.
Если бы в нашем обществе была принята такая классификация, то
директрису при ее обширных знакомствах и связях можно было отнести
все же лишь к женщинам с ограниченным доступом. Подруга ее, несо-
мненно, была женщиной с доступом неограниченным. Это было видно
во всем: в ее прическе, в ее помаде, маникюре, в ее загорелых коленях, в
позе, в которой сидела на директорском столе. В том, как она курила и
щурилась, но главное — это было в выражении ее глаз: они были спокой-
ные и сосредоточенные, как у зверя, и с предельно ясным пониманием
цели. И еще в ее глазах было то, что зверю недоступно, — она всему знала
цену.
Цена директрисы была совсем не такой, чтобы она стоила ее визита,
но так случилось, что очередной любовник приятельницы — известный
в городе человек и большой начальник — легкомысленно, по руководя-
щей привычке хотел скомандовать ей: «К ноге!» Она посмотрела на него
своим спокойным и ясным взглядом и попросила остановить машину.
Рядом оказался магазин, в который она вошла, а большой начальник и
известный в городе человек выйти не решился.
Директрисой магазина оказалась ее приятельница. Вообще большин-
ство директрис магазинов города были ее приятельницами. Она реши-
ла только наказать своего властолюбивого друга и кое-куда позвонить,
чтобы за ней заехали, но директриса начала навязывать ей свой продук-
товый дефицит. И хотя он был не ахти какой, чтобы не обижать дирек-
трису, она решила не отказываться и благосклонно кивала и улыбалась,
когда та набивала ей картонную коробку. Она позвонила по нескольким
телефонам, но, как назло, никого не оказалось на месте. С досады она
несколько раз пнула заботливо собранную коробку и весьма забористой
матерщиной высказала то, что она думает о большом начальнике и из-
вестном в городе человеке, и вообще обо всем, и обо всех.
9. 9
Видавшая виды директриса и та на минуту опешила перед знаниями
и раскованностью своей моложавой приятельницы.
— Ну а ты, что стоишь, как… Наворотила жратвы, будто я корова.
Наела себе вымя, старая коза, думаешь, и все только к этому стремят-
ся. Ты бы хоть сообразила: куда я с твоим харчем? Ну, чего пялишься,
чего губки поджимаешь? Поди, думаешь, что я тебе в дочки гожусь. Да
я тебе в бабушки гожусь, поняла? Что ты видела? Только сладко жрать
да обэхээсников соблазнять, чтобы тебя не прижучили за то, что ты тру-
дящихся обжуливаешь. Ну что глядишь? Может, не обжуливаешь? Что
смеешься? Я не шучу. И вообще в каждой шутке есть доля шутки. Не
поняла? Вот я сейчас на твой старый горб навьючу коробку, тогда пой-
мёшь. И погоню тебя вдоль улицы, да вот этими счетами тебя по твоей
раскормленной корме. Вот будет весело.
— Давай такси вызовем, — директриса с готовностью стала набирать
номер.
— Только на такси мне ездить не хватало, я тебе что, совслужащая
какая-нибудь? Ну доеду я, а на пятый этаж твоя коробка на крыльях
взлетит? Или таксисту ее отдать?
И тут директриса вспоминает о Баклажане.
— Да я тебе сопровождающего дам, мужчина экстра-класс, Ты таких
не видела.
— Таких нет.
— Не поняла?
— Мужиков, говорю, таких нет, которых я не видела.
— Ну, посмотрим… — сказала директриса и, энергично стуча каблу-
ками, пошла в торговый зал, послать за Баклажаном.
Приятельница ее набрала еще несколько номеров, но ответил ей через
секретаршу только управляющий строительным трестом. Он был совсем
старый человек, и она с ним познакомилась, когда вдруг решила полно-
стью переоборудовать свою трёхкомнатную квартиру. Теперь квартира
была оборудована, и она некоторое время раздумывала, слушая в труб-
ке его прерывистое дыхание, стоит или не стоит к нему обращаться. И
только после того, как он трижды повторил: «Слушаю вас!», она коротко
бросила в трубку: «Привет!»
— Лиза! — радостно узнал он ее.
— Элизабет, — поправила она и положила трубку. Ей было лестно,
что этот седой дядька, которого она не видела больше года, узнал ее сра-
зу, по одному слову. Это ее даже развеселило.
— Элизабет, Элизабет, — пропела она и, молодо спрыгнув со стола,
10. 10
сделала несколько танцевальных движений. В это время в кабинет вош-
ли директриса и Баклажан.
— Ну вот, наконец-то. Явились, не запылились. — Она оцениваю-
ще бесцеремонно посмотрела на Баклажана. — Поглядим, что у тебя за
антиквариат. Ты смотри, он сразу руки тянет, какой разбитной малый.
Ну, здорово, здорово! Этот, значит, будет сопровождателем. Ну, ну!
Этот донесёт. Из этих лап не выпадет… и не выпадешь. Ты сама-то как,
не пробовала?
Директриса сделала вид, что не слышала последней реплики, она ко-
ротко взглянула на Баклажана и подтвердила сухо и строго:
— Донесёт, Елизавета Васильевна, куда скажете.
— Сколько раз тебе говорила, зови меня просто Лизой, а то и в самом
деле подумают, что я старше тебя.
— Хорошо, Елизавета Васильевна, — еще суше сказала директриса.
— Ты что кобенишься? Лиза, Лиза, Лизавета, я люблю тебя за это, и
за это, и за то, что целуешь горячо. Вот как надо. Правильно я говорю, а,
молодой человек приятной наружности? Кстати, как его зовут? Он что-
то тут бормотал, я не разобрала.
— Баклажан! — сказала директриса.
— Чудесное имечко. Синенький, значит. Восхитительно! Не возра-
жаешь, если я тебя буду звать просто Жаном? Ну и лапы у тебя, Жанчик,
должна я тебе сказать. Ты тигроловом не работал? Жаль, экзотическая
профессия, она бы тебе очень подошла. Ты можешь меня называть Эли-
забет. Не возражаешь?
— Ладно.
— Слышь, Алька, он не возражает. Он у тебя всегда такой
покладистый?
— Слушай, Лизавета, прости, дорогая, я тут маленько занята. Рабо-
чий день еще у меня.
— А у меня выходной, что ли? Не надо при мне из себя начальницу
корчить. Я пришла, и я твой рабочий день. Ясно?
— А ты можешь идти, понадобишься, позовём, да халат переодень,
наконец, — директриса махнула Баклажану.
— Отменяю! Жанчик пусть останется. Что это за отношение к ка-
драм. Ты у меня допрыгаешься, Алька. Я тебе кислород вмиг перекрою.
До меня дошли слухи, что ты тут плохо с народом обращаешься; про-
давщицами помыкаешь, грубишь. А народ у нас хороший, остроумный,
с выдумкой. Баклажанчик наш, он хоть и примятый и маленько гряз-
новатый, а нас с тобой хорошо понимает и насквозь видит. И в душе он
тигролов. А ты не ценишь. Ценить надо кадры, приближать, а не гнать,
11. 11
поняла, Альбина Митрофановна? Хочешь, Жанчик, я тебя приближу. Я,
между прочим, все могу, не то, что твоя Алька. Припрячет кусок масла, и
сама с собой шёпотом разговаривает. Ну, что ты скуксилась? Авторитет
твой пострадал? Наплевать мне на него и растереть. Я к ней с базы при-
ехала! С базы! Усекаешь, Алька? Вот и проглоти пилюльку. Улови раз-
ницу. А Жанчик, он смышлёный, он сразу дотумкал, что к чему. Понял,
мальчик?
— Если Альбина Дмитриевна скажет — донесу.
— Каков парняга, каков кадр. Я бы за один такой ответ премию ему
выписала. А ты не ценишь. Слушай, подруга, я у тебя, его забираю.
— Забирай…
— Насовсем, поняла? Жанчик, тут нам Альбина харчик где-то завер-
нула. А ты, Альбина, звякни Тырлову, пусть он за мной машину при-
шлет. Не хватало нам с Жанчиком на такси, как люмпен-пролетариям,
раскатывать.
Директриса начала послушно набирать номер.
— Крути, не переводя духа, а то мы с Жанчиком от тебя устали. Нам
еще за моющим средством заскочить нужно. Его ведь простым шампу-
нем не отмоешь. Ишь как ты свой кадр запустила: и небритый он у тебя,
и немытый, а ведь уникум, антиквариат настоящий. У меня на базе вся-
кие есть, а такого не припомню. Просто нет такого, и ни у кого нет. Где
ты его раздобыла?
— Сам пришёл…
— Сам пришёл, так ты цени. Создай условия для возрождения. Ты
взгляни, какие у него лапы. Да он тут вас всех передушить может, если
захочет. Ты еще пожалеешь, что потеряла такого мужчину.
— Какой уж там мужчина, оболочка одна.
— Ничего, лапы вон сохранились. Может, и еще что. Ты ведь про-
веряла. Признайся?
— Ну, ты даёшь, Лиза!
— Елизавета Васильевна… Так лучше. Ты как-то момента, Альбина,
не чувствуешь. Надо владеть обстановкой и настроение чувствовать…
Не чувствует она, правда, Баклажан?
Баклажан молчит и лишь выжидательно переминается с ноги на ногу.
— Он у тебя, почему молчит? Прямо сфинкс, а не человек. А может,
ты мне куклу подсовываешь, не заводной он у тебя случайно? Мы тут о
нем в откровуху гутарим, а он хоть бы тебе что.
Зазвонил телефон. Директриса взяла трубку и, с трудом скрывая ра-
дость, сообщила:
— Елизавета Васильевна, за вами машина приехала.
12. 12
— И очень чудесненько. Это мы забираем. — Она показала на короб-
ку и на Баклажана наманикюренным пальцем. Раскачивая красивыми
бёдрами, дошла до дверей, весьма артистично взмахнув ручкой, улыбну-
лась директрисе:
— Чао!
— Ты что, Баклажана, в самом деле, забираешь? — встревожено ска-
зала директриса, когда тот, подняв картонную коробку, двинулся вслед
за Лизой, — С кем же я план-то делать буду? Да ты шутишь.
— С любовью не шутят. Пошли, Жанчик! — Лизавета пропустила
Баклажана вперед и подчеркнуто осторожно прикрыла за собой дверь.
— Ну, чумичка! — облегченно вздохнув, сказала директриса, — Чума
настоящая. Но у нее сила. Если бы у меня была база, — лицо директрисы
сделалось мечтательным и даже похорошело.
— Но тюрьмы Лизке не миновать. Это как пить дать. А пока у нее
сила.
Черная «Волга» за пятнадцать минут доставила Лизавету и Баклажа-
на до ее дома в центре города. Лизавета с вежливой сухостью поблагода-
рила шофера и отпустила машину. Баклажан поднялся вместе с хозяй-
кой на лифте на пятый этаж, занес коробку на кухню и хотел уходить, но
Лизавета остановила его.
— Куда, Жанчик, я совсем не шутила, когда говорила Альбине, что
забираю тебя насовсем. Я тебя приобрела. Я тебя купила, по безналично-
му расчёту. Будь спок, ты мне встанешь недёшево. Ты мой раб. Пойдём, я
тебе покажу свои владения. У меня все можно. Можно ходить на голове,
валяться на медвежьей шкуре, кричать петухом. Но чтобы был порядок.
Вот такой покой у меня есть. Здесь я очень строгая женщина, и это моё
самое главное положительное качество. Может быть, единственное. А в
остальном ничьей инициативы и свободы я не сдерживаю. Хотите кука-
рекать, кукарекайте, мычать — мычите, хотите быть Адамом и Евой — на
здоровье. Но чтобы при этом был порядок и моя любимая шкура лежала
мездрой вниз, а не наоборот. Деньги я люблю, но считать их — это для
женщины унизительно. Они всегда лежат вон в той большой шкатулке,
на столе. Ты можешь брать сколько хочешь. Это не значит, что каждый,
кто ко мне приходит, может брать сколько хочет.
Лизавета прилегла на тахту, подобрала под себя ноги и стала с ин-
тересом разглядывать Баклажана, который в грязных отечественных
джинсах с вытянутыми коленями, в поношенном пиджачке с чужого
плеча и в своих растоптанных туфлях среди богатства женщины с не-
ограниченным доступом, среди ковров, изящных безделушек, картин и
старинной дорогой мебели выглядел человеком из какой-то другой эпо-
13. 13
хи и явно не вписывался в интерьер. Но, кажется, именно это больше
всего нравилось Лизавете.
— Тебя, конечно, можно было бы, и приодеть, но рыцаря в латах из
тебя не сделаешь, как ни старайся. Оставайся таким, какой ты есть. Это
даже экзотично. Как же мне тебя звать? Жан, Жанчик — это как-то фа-
мильярно и упрощает.
В это время зазвонил телефон, стоящий у тахты на тумбочке. Лизаве-
та слегка отпрянула от него.
— Возьми! Спроси, кто говорит и что надо. Баклажан, утопая в ковре,
подошел к телефону.
— Баклажан слушает, — сказал он без выражения.
— Какая прелесть: «Баклажан — слушает». Это идеально. Лучше не
придумаешь. «Я недавно по случаю приобрела раба. Его зовут Бакла-
жан». Это звучит.
— Кто звонил, — спросила Лизавета, сменив тон.
— Сказали, что ошиблись номером.
— Голос мужской?
— Да.
— Если будут звонить еще раз, меня нет дома, и сегодня не будет. —
Она только потянулась. — Как хорошо иметь раба. Баклажан, ну почему
ты такой молчаливый? Ты хоть как-то реагируй, Тебе нравится быть у
меня рабом?
— Мне все равно.
— Ну, как это все равно. Быть рабом в вонючей лавке, из которой я
тебя вызволила, или быть рабом у меня. Есть ведь разница?
— Мне все равно.
— Ничего, мой милый Баклажан, буду тебя перевоспитывать.
Ночью он проснулся от безотчётного страха. Сначала ему показалось,
что он в больнице. Баклажан с привычной обречённостью потянул на
себя свалившуюся простыню, но неожиданно коснулся рукой горячего и
гладкого женского тела. Баклажан все вспомнил. Он осторожно повер-
нулся на спину и, стараясь дышать как можно тише, стал смотреть, как
светлеет в комнате потолок, как резче проступают предметы обстановки,
мебель. Последовательно, шаг за шагом Баклажан восстанавливал свой
путь сюда. Конечно, это было явью, но все же больше похоже на галлю-
цинацию, на болезненный бред.
Галлюцинация его даже больше устраивала, потому что, если это
была настоящая жизнь, он просто не знал, что ему делать дальше и как
себя вести. Глухое беспокойство поднималось в нем. Он искоса поглядел
на женщину, спящую рядом. Она была удивительно прекрасна и хороша
14. 14
собой. Губы ее были чуть-чуть приоткрыты, дышала она глубоко и ров-
но, и, глядя на нее, можно было думать только об одном — жизнь удиви-
тельна, прекрасна, фантастична в своем совершенстве.
Баклажан это не раскладывал на понятия, но такое болезненное и
нежное и очень сильное чувство рождалось в нем, что порой у него пере-
хватывало дыхание. Беспокойство его усиливалось. Так бывает с людь-
ми, решившимися на самоубийство, — красота приводит их в экстаз, но
вместе с восторженным восприятием жизни они чувствуют грозную не-
одолимую тягу темной бездны. И, в конце концов, они срываются в нее.
Не отдавая себе отчёта, Баклажан сполз с постели и устроился на
медвежьей шкуре. Это перемещение несколько успокоило его, и он за-
дремал. Проснулся оттого, что кто-то тряс его за плечо.
— Это что за такие рабы пошли, что никак их не добудишься. То, что
ты спишь на шкуре у моих ног, — это прекрасно. Но то, что я просыпаюсь
раньше тебя, — это уже и не по правилам. Я хоть и рабовладелица, но и
трудящаяся женщина. Удивительное явление нашего строя, не правда ли?
Баклажан свернулся в клубок и мучительно вспоминал, где его одеж-
да, и почти не слышал, что говорила ему Лизавета.
— Ты, кажется, стесняешься, мой друг. Удивительный факт. — Лиза-
вета опустила руку и поерошила Баклажану волосы, как бы она, видимо,
приласкала пуделя, если бы тот лежал сейчас на медвежьей шкуре. — Ну,
иди, оденься, я не смотрю. Открой мне бутылку боржома и поставь кофе.
Пожалуйста, покрепче. Сумеешь, надеюсь.
Баклажан проскользнул в коридор, торопливо оделся, чувствуя к
Лизавете необъяснимую благодарность и нежность. Он нашёл в холо-
дильнике бутылку боржома, открыл ее и налил в высокий бокал; мелкие
искрящиеся пузырьки осели на стенках бокала, в воде запрыгали тонкие
струйки от выходящего газа. Баклажан радовался этому, как ребёнок
или как мать, которая может доставить удовольствие своему капризно-
му, но любимому дитяти. Он, торопясь, суетливый от старания, отнёс
воду Лизавете, поставив ее на красивый поднос.
Отклячив зад, стоя босиком на медвежьей шкуре, вытянув перед со-
бой руки с подносом, Баклажан благоговейно ждал, когда Лизавета по-
ставит на него пустой бокал. Она пила медленно, с видимым наслажде-
нием и исподлобья поглядывала на него.
— Какой способный раб, — сказала она, возвращая бокал. — Какой
же трактор тебя переехал, что ты такой сделался? А знаешь, мне тебя
нисколько не жалко, — сказала она после раздумья, — каждый занимает
в жизни то место, которое может занять, что бы там ни говорили и ни
вещали на разных волнах. Иди, свари кофе, мне пора собираться.
15. 15
Баклажан никогда в жизни не варил кофе, он и пил его только в сто-
ловых и никак не мог понять, за что люди могут любить эту серую слад-
кую бурду. Но сейчас его интеллект как будто испытывал свой звёздный
час, высшее вдохновение, как будто кто-то из космоса подсказывал, что
ему надо делать.
Когда Баклажан на подносе принёс Лизавете в серебряной жезве ды-
мящийся душистый напиток, она лишь руками всплеснула.
— Ты не просто раб, Баклажан, ты — колдун.
Она пила кофе, а изнурённое сознание Баклажана все никак не могло
согласиться, что это происходит наяву, а не является результатом болез-
ненного искривления действительности.
Когда Лизавета выпила кофе, он с таким чувством и жаром прижал
пустую жезвочку к груди, так осторожно и ласково поставил на поднос
пустую чашку, что она забеспокоилась, не заходит ли игра слишком да-
леко. Ведь все в этой жизни, даже преданность раба и его благоговение
перед владыкой, должно иметь какие-то пределы. А иначе получается
сплошная безвкусица, когда уже не интересно.
— Эк тебя разбирает, — сухо сказала она. — Ты не переиграй. А то
безмолвный раб — это, конечно, хорошо. Но время от времени и без-
молвный что-нибудь говорит. Бормотал же ты ночью чего-то там. Бор-
мотал? Отвечай?
— Бормотал, — тихо сказал Баклажан и вдруг почувствовал, что в
шикарной квартире Лизаветы, как в их молочном магазине, стоит запах
прокисшего молока.
— А сейчас что молчишь?
— Не знаю, — сказал Баклажан. — Здесь, кажется, кислым молоком
воняет, — пробормотал он неожиданно для себя и с надеждой уставил-
ся на Лизавету, которая, взяв с туалетного столика зеркало, вниматель-
но изучала свою утреннюю физиономию. Может быть, она обнаружи-
ла морщинку или прыщик, но слова Баклажана привели ее в крайнее
раздражение.
— Что ты мелешь? А впрочем, может быть, от твоей одежды. Не ис-
ключено, ты, наверное, насквозь там провонял.
Через минуту она уже не находила себе места. Ей действительно
казалось, что во всей квартире везде воняет прокисшим молоком. Пре-
красное настроение, с которым она проснулась, улетучилось, и шутка с
приобретением раба, которая ей вчера так нравилась, сегодня уже не ка-
залась остроумной. Ее пугал и совершенно ей не нравился преданный
взгляд Баклажана. Запах кислого молока еще можно вытерпеть, в конце
концов можно выбросить всю его одежду. Но этот преданный взгляд. Не
16. 16
хватало ей только угрызений совести. Кажется, не он переигрывает, а она
вчера переиграла, притащив к себе в квартиру этот человеческий нелик-
вид. Да, пожалуй, Баклажан не антиквариат, а неликвид. Она вспомнила
большого начальника, известного в городе человека, и все ее внимание
переключилось на то, как она находчиво и больно отомстит ему за вче-
рашнюю выходку. На душе у нее стало спокойно и почти радостно. О Ба-
клажане она совсем забыла. И даже вздрогнула от неожиданности, когда,
оглядывая себя в прихожей в зеркале перед уходом, услышала его голос.
— А мне что делать? — спросил он с непонятной и даже смутившей ее
своей непонятностью надеждой.
— Читай книгу о вкусной и здоровой пище, — на ходу бросила Ли-
завета и щёлкнула замком входной двери. На улице ее ждала служебная
машина, принадлежащая одному из ее поклонников, как раз тому, кого
она сегодня хотела использовать для мести большому начальнику и из-
вестному в городе человеку, и ей некогда было вдаваться в вопрос, чем
же должен заниматься Баклажан в ее отсутствие. Конечно, она с боль-
шим удовольствием послала бы его к черту, но это ей казалось слишком
банальным. А она слыла в своем кругу женщиной остроумной, очень це-
нила и тщательно культивировала в себе это качество.
Правда, когда она пешком спускалась по лестнице, у нее мелькнула
мысль, что Баклажан ее может элементарно обчистить. А вынести у нее
было что. Если он даже догадается накидать в сумку кое-каких мелких
безделушек, то сумма получится более чем круглая. Но она тут же успо-
коила себя. Интуиция женщины с неограниченным доступом, а это зна-
чит женщины, познавшей и прошедшей в этой жизни все, подсказывает
ей, что Баклажан не тронет даже пылинки в ее квартире. «Он стесни-
тельный», — сформулировала она и подумала, что, рассказывая дамам
своего весьма узкого круга о том, как она покупала раба, она обязательно
использует это определение. История могла получиться очень смешной
и остроумной.
Настроение у нее поправилось окончательно, и первое, что она пообе-
щала своему поклоннику, тучному и красивому полковнику милиции,
это вечером показать ему, какую удивительную покупку она совершила.
— Для тебя всегда и в неограниченном количестве, — сказал тучный
и галантный полковник, открывая перед ней заднюю дверь «Волги».
Они уехали, а Баклажан, восприняв пожелание Лизаветы, как и все,
что ему говорили, буквально, с большим трудом отыскал в большой Ли-
заветиной библиотеке книгу о вкусной и здоровой пище и углубился в
чтение. Он осторожно перелистывал толстые листы роскошной бумаги,
17. 17
вглядывался в иллюстрации и очень хотел понять, почему же Лизавета,
волшебная женщина, заставила его читать эту книгу.
Вообще-то раньше он даже и представить не мог, что существует такое
количество кушаний, блюд. Баклажан рано начал пить, лет с четырнад-
цати, а то и раньше. Еще до армии его и его лучшего друга Сашку Вол-
кова называли в деревне алкоголиками. А после армии он уже регулярно
начал впадать в запой, и еда, вообще всякая еда, стала для него иметь не
главное, второстепенное значение. Главное было достать выпить.
И теперь он, может быть, в первый раз в жизни пожалел, что не знает
не только вкуса, но и названия многих блюд. Ему бы очень хотелось при-
готовить до прихода Лизаветы что-нибудь очень вкусное, чтобы она ве-
чером похвалила его. Он читал рецепт за рецептом, с огромным трудом
сосредоточивая внимание и почти не понимая написанного.
Так он пролистал всю книгу, но понял, что ничем порадовать Лиза-
вету не сможет.
Баклажан пошёл на кухню, открыл холодильник. Он весь был забит
различными колбасами, банками с иностранными надписями, красивы-
ми бутылками. Были у Лизаветы в запасе и водки, и коньяки, неизвест-
ные марки вин, но ни напитки, ни еда не тронули воображения Бакла-
жана. Правда, когда он увидел грязную молочную бутылку, он подумал,
что в магазине всегда можно было взять бутылку кефира, проткнуть
крышку пальцем и выпить ее залпом до дна. Но это была мгновенная
мысль, мелькнувшая у Баклажана лишь по той причине, что, работая в
молочном магазине, он приобрёл дурную привычку завтракать.
Баклажан открыл морозилку, она тоже была забита мясом. Он мог,
конечно, потушить к Лизаветиному приходу баранины с картошкой, как,
он помнил еще из детства, делала покойная матушка, но книга о вкусной
и здоровой пище сбила его с толку. Ему захотелось приготовить для Ли-
заветы что-нибудь особенное, чего она никогда не пробовала.
Баклажан выбрал сумку похуже и решил сходить в магазин. Запасные
ключи висели на вешалке. Баклажан взял их и спустился вниз. Конечно,
это была почти бесполезная экспедиция, но влюблённым, говорят, везёт
так же часто, как и дуракам.
Обойдя пару ближайших гастрономов и разуверившись, что он
сможет угостить чем-то необычным со вчерашнего вечера почитаемую
имженщину, Баклажан на улице набрёл на очередь. Он пристроился
и спросил, что дают. Оказалось, именно то, что ему нужно. Он вспом-
нил детство, когда они с сестрёнками ели наперегонки варёный рубец.
И было это удивительно вкусно. Баклажан терпеливо отстоял очередь,
помог пожилой продавщице с красными от мороженых кусков рубца ру-
18. 18
ками разбить несколько ящиков для дальнейшей торговли и выбрал себе
лучший, наиболее чистый кусок килограмма на четыре. Это стоило со-
всем недорого, а деньги у него были.
Придя домой, он аккуратно разделил свою добычу, вымыл ее под кра-
ном и поставил варить в большой кастрюле. Он снимал с варева пену,
пробовал его на вкус, каждый раз при этом испытывал радостное вол-
нение, сердце его учащённо билось. Ему казалось, что в жизни его могут
произойти перемены, обязательно к лучшему. В прихожей он дважды
взглянул на себя в зеркало и один раз даже попытался улыбнуться себе.
Зрелище было не из радостных, но он помнил ласковые женские руки,
гладившие его прошлой ночью, сбивчивый глухой шёпот и упорно про-
должал улыбаться своему отражению.
* * *
Вечером Лизавета позвонила милицейскому полковнику и спросила
его, не передумал ли он ее сегодня навестить. Тот уточнил, когда она ос-
вободится, и пообещал за ней заехать. Одновременно Лизавета позвони-
ла большому начальнику, известному в городе человеку, и назвала ему
час, в который она хотела бы к нему заехать, если он, конечно, будет не
против. Большой начальник, известный в городе человек, обрадовался,
сказал, что ждёт ее в любое время и что он очень огорчён тем, что вчера
произошло. Это так на него подействовало, что он ночь не спал.
Из всего, им сказанного, правдой было только последнее. Вчера, рас-
ставшись с Лизаветой, он позвонил молодой замужней женщине, за ко-
торой полушутя, полусерьёзно несколько лет ухаживал. Неожиданно
она легко согласилась поехать с ним на дачу. Он отпустил шофера, как
всегда делал в этих случаях, сам сел за руль. Женщина ждала его в ус-
ловленном месте.
А утром он отвёз ее на работу. Он был уже староват для таких под-
вигов, а женщина неожиданно закатила истерику, сказав, что это с ней
случилось в первый раз и что теперь он должен на ней жениться. Он,
чтобы ее успокоить, пообещал и даже сказал, что с женой его связывают
лишь формальные отношения.
На самом же деле ничего подобного ему в голову не приходило, и он
сразу решил, что молодая, красивая замужняя женщина больше ни при
каких обстоятельствах не попадёт в поле его зрения. Но сам факт, что
он вынужден был хитрить, кого-то обманывать, дурно действовал на его
настроение. Хотя внешне он выглядел безукоризненно, был, как всегда,
доброжелателен и улыбчив. Только дважды, сверх обычной нормы, про-
сил у секретарши заварить чай покрепче.
— Не жалеете вы себя, — понимающе говорила секретарша.
19. 19
— Да, напряжённой сегодня день, — говорил он, слегка хмурясь,
но при этом, не забывая поблагодарить секретаршу с подчёркнутой
сердечностью.
Лизавета позвонила ему во время третьего чаепития. Он уже соби-
рался вызвать машину, чтобы она увезла его на дачу, откуда он так же,
как вчера, позвонит жене, чтобы та не беспокоилась.
В общем, ни встречи с Лизаветой, ни даже телефонного разговора он
совсем не жаждал. Однако, когда она позвонила, он взял себя в руки и
говорил с ней ласково и взволнованно, как говорит мужчина, желающий
не потерять женщину, а непременно ее удержать. Тем более что это была
не просто хорошенькая женщина, каких он без особого труда мог увле-
кать, это была женщина с неограниченным доступом, а с этим необходи-
мо было считаться даже ему, большому начальнику и известному в горо-
де человеку. Конечно, ехать сегодня к ней или везти ее к себе на дачу он
был просто не в состоянии. «Господи, почему на меня женщины не могут
сердиться подолгу, хотя бы дня по три», — думал он, без настроения до-
пивая остывающий чай.
Лицо его было усталым и в меру грустным, как раз таким, какое ему
было нужно для встречи с Лизаветой.
Она влетела к нему так шумно и победительно, что он обрадо-
вался — пришла ссориться. Но, оказывается, не ссориться, а мстить.
Замечательно!
— Я отниму у тебя совсем немного времени, — чеканила она слова,
ловя его взгляд своими холодными хищными глазами. — Сейчас подой-
ди к окну, я помашу тебе снизу ручкой. Договорились?
— Договорились, — устало сказал он и в самом деле подошел к окну,
облокотился на подоконник и стал ждать. Лизавета вышла из подъезда,
цепко оглядела окна этажей и, увидав его, энергично помахала ему, он
тоже сделал ей ленивый знак, но не отошёл, справедливо заключив, что
не за этим же поднималась она к нему на девятый этаж. Действительно,
Лизавета прошла несколько шагов, и из почти новой «Волги» тяжело
вылез грузный милицейский полковник и открыл перед Лизаветой за-
днюю дверцу.
— И это все? — сказал большой начальник, известный в городе чело-
век, — Не густо, не густо. — Он набрал номер гаража и вызвал служеб-
ную машину.
* * *
— Что-то я тебе утром обещала? — возбуждённо щебетала Лизавета.
— Да, обещала. Говорила, что покажешь какую-то покупку, — басил
20. 20
полковник. — С рук, наверное, достала? — продолжал он. — Ты будь
осторожна, ворованным торгуют. А с ним беды не оберёшься.
— А ты-то на что? — похохатывала Лизавета. — Неужели не
выручишь?
— Ну все же. Будь осторожна.
— Ладно, буду осторожной, правильно, товарищ старшина? — об-
ращалась она к шофёру. Тот сделал вид, что не услышал, посигналил
коротко идущему впереди частнику и пошёл на обгон. Его широкая
распирающая форменный китель спина, крутые шейные складки и тол-
стый затылок были так подчеркнуто безразличны ко всему, что говорит
и делает его шеф, сидящий сзади с дамой, что Лизавета снова громко
рассмеялась.
— Ну, служака, ну, молодец. Ничего не вижу, ничего не слышу…
— Точно. Проверенный кадр. Могила. Я за ним как за каменной
стеной.
Затылок шофера порозовел от удовольствия. «Волга» сделала два
плавных поворота и остановилась у подъезда Лизаветы.
— Смотри, как точно маршрут усвоил, — сказала Лизавета, выходя.
— Проверенный кадр, — снова густо пробасил полковник. — Нам ма-
шина нужна или как?
— Отпускай.
Полковник одёрнул сморщившийся за время езды китель, что-то ска-
зал шофёру и, уверенно попирая милицейскими туфлями асфальтовую
дорожку, строго поглядывая на сидящих на скамейке старушек, вошёл в
подъезд.
— Что случилось? — воскликнула Лизавета, войдя в квартиру. — Это
уже не кислым молоком. А? Полковник? Не чуешь?
— Есть что-то такое. Канализационное.
— Мягко сказано. Наверное, Баклажан здесь что-то затеял. Бакла-
жан, — негромко позвала Лизавета.
Баклажан появился из тёмного угла с выражением готовности и пре-
данного обожания, которое так не понравилось Лизавете утром.
— Что за вонищу ты здесь развёл? — строго спросила Лизавета.
— Варю, — радостно сказал Баклажан. — Рубец варю.
— Немедленно прекрати и вынеси эту гадость. Уловил?
— Хорошо, — сказал Баклажан, и на его лице отразилось смятение,
он никак не мог предположить, что не угодит. Целый день он пребывал
в радости и почему-то был уверен, что Лизавета придёт одна. Нет, он не
думал ее упрекать. Но вдруг он ощутил, что все, что с ним происходило
вчера вечером и сегодня, все это было сном, белой горячкой, бредом, а
21. 21
сейчас он вновь стал воспринимать настоящую жизнь. Настоящая жизнь
причиняла ему всегда только боль.
Он прошёл на кухню, выключил газ, ничем не прихватив, взял кипя-
щую кастрюлю и понёс ее, держа перед собой на вытянутых руках. Вы-
шедшая навстречу Лизавета опасливо отпрянула.
— Того и гляди ошпаришь. Я тебе вот что хотела сказать: ко мне при-
шёл гость, мой хороший друг, ты походи там подольше. Уловил?
— Хорошо, — сказал Баклажан, и руки его стали чувствовать горя-
чие ручки кастрюли. Но он аккуратно ступал, спустился по лестнице
на первый этаж, дошёл до пищевого контейнера, вылил в него варево и
осторожно поставил рядом пустую кастрюлю. Потом он взял с клумбы
сырую от недавнего полива землю, охладил ею обожжённые ладони и
пошёл по асфальтовой дорожке, ведущей к большой улице. Никто не об-
ратил на него внимания. Он бездумно ходил по улицам довольно долго,
и, наверное, скажи ему Лизавета более определённо, он вряд ли вернулся
бы, но она ничего не сказала, чтобы он не возвращался, и он вернулся.
Было уже совсем темно, старушки не сидели на скамейках. Баклажан
по лестнице поднялся на пятый этаж, тихо открыл запасным ключом
квартиру.
Вошёл в тёмный коридор, зашарил по стене, отыскивая выключатель.
— Кто там? — встревожено спросила Лизавета. Баклажан нажал
кнопку выключателя и, не снимая туфель, шагнул в комнату.
— Это я, — сказал он тихо и затравленно. На кровати, на которой он
сегодня рано утром проснулся, — лежал полковник милиции, и грудь
его, покрытая густым темным волосом, еще продолжала вздыматься.
— Твоя покупка пришла, — сказал он одышливо. — Товар, конечно,
не ахти, но все равно поздравляю. Ты ему скажи что-нибудь. Почему он
стоит, глазеет?
— Эй,мужик.Идиотсюда,атоятебя,неровенчас,могуипристрелить.
Как собаку, — добавил он после короткой паузы для убедительности.
Баклажан продолжал стоять.
— Ну, ты же можешь его вывести, — все больше раздражался полков-
ник милиции.
— Я тебе разрешаю. — Лизавета потянулась под простыней, обо-
значив весь рельеф своего не юного, но прекрасного тела. — Вперед,
милиция!
Полковник милиции приподнялся на локтях и, стараясь вложить всю
силу власти в свой бас, рявкнул:
— Немедленно освободи квартиру, бомж. Иначе я за себя не ручаюсь.
— Не бомж, а Баклажан, — хихикнула Лизавета. — Склероз у тебя,
22. 22
товарищ полковник, жирного много ешь. Да ты накинь китель с погона-
ми, и вперед! Подумаешь, что без трусов, с погонами ты уже власть. —
Полковник не вставал, он так же, как и Баклажан утром, стеснялся сво-
его вида.
Баклажан нащупал в кармане запасные ключи, повесил их на крюк
вешалки и вышел на площадку.
Он в третий раз шёл по асфальтированной дорожке, которая вела к
большой улице. На большой улице он остановил такси и попросил от-
везти его на вокзал.
На вокзале Баклажан отдал таксисту все деньги, какие у него были.
— Что-то многовато, — сказал таксист осторожно.
— Пускай, — сказал Баклажан и, шаркая растоптанными туфлями,
пошёл в центральное здание вокзала. В вокзале он зачем-то прочитал
расписание поездов, идущих на восток, и тут же забыл его.
— Ну ладно, — сказал он сам себе под нос. Не торопясь, вышел на
перрон и, также не торопясь, двинулся вдоль первого пути. Он миновал
станционные здания, светофор и пошёл вдоль насыпи по кромке откоса.
Сияя огнями, прогромыхали два скорых поезда, прошёл пассажирский,
потом почтово-багажный, а Баклажан все так же шёл вдоль насыпи, ино-
гда оглядываясь. В очередной раз поездные фонари вытянули вдоль на-
сыпи тёмную Баклажанову тень, металлически звонко прозвучал над
головой сигнал тепловоза. Баклажан, низко пригнувшись, стал подни-
маться по насыпи. У самых рельсов, положив правую руку на шпалу, он
лёг и сделался почти незаметным.
Во всяком случае, машинист не заметил его, и вагоны со страшным
грохотом стали пролетать над его головой. Баклажан подтянул к животу
ноги, положил вторую руку на шпалу, нащупав ногами упор, со всей си-
лой оттолкнулся и ринулся в грохочущую бездну.
В глазах резко крутнулся раскалённый оранжевый обруч, и стало
темно.
Ни машинист, ни поезд, конечно, не заметили возникшего препят-
ствия, но все же машинист, отъехав от злополучного места несколько ки-
лометров, почувствовал необъяснимую тревогу. Начал томиться пред-
чувствием. Он сообщил о своем опасении по радио на дистанцию.
Менее чем через час была послана дрезина с путейцами. Они и увиде-
ли под откосом что-то подозрительное, похожее на кучу тряпья.
— Готовый, — сказал пожилой путеец и стал тормозить дрезину.
— Даэтостараятелогрейка, —снадеждойвозразилдругой,помоложе.
Он сделал несколько шагов по полотну, шаря перед собой ручным
фонарём, но вдруг резко остановился и, переломившись в пояснице,
23. 23
начал мучительно и бурно блевать. Подошел тот, который был постар-
ше. Между рельсов лежало то, что было руками Баклажана. Это были
тёмные, мокрые от крови, прожульканные колёсами, перемешанные со
старой смазкой и дорожным прахом обрубки.
Фонарь дрожал в руках молодого путейца, и, казалось, обрубки шеве-
лились. Путеец вернулся, взял старый мешок и прикрыл обрубки.
Молодой путеец пришёл в себя и стоял, облокотившись на край
дрезины.
— А ну посвети мне, — сказал старый путеец и стал осторожно спу-
скаться с насыпи.
— Гляди, где камень у бедняги из под ног выскочил. Парень пошеве-
лил светом фонаря и ничего не сказал.
— Милицию надо вызывать, — пожилой путеец осторожно прибли-
зился к тому, что совсем недавно было живым человеком.
— Да он живой, — воскликнул путеец и отпрянул.
* * *
Спустя несколько месяцев после ухода Баклажана из магазина кас-
сирша Ольга увидела его сидящим в подземном переходе перед кепкой,
в которой поблёскивало несколько монет.
Преодолевая страх и жалость, охватившие ее, она подошла к нему и
тихо спросила:
— Баклажан, это ты?
Он поднял на нее красные, слезящиеся глаза, неопределённо покачал
головой и усмехнулся.
С тех пор, почти каждый вечер, Ольга делает с работы крюк, чтобы
переложить мелочь, которой за день собирается довольно много, в кар-
ман его куртки. Кто потом достаёт это собранное Баклажаном подаяние,
она не знает, но когда она наклоняется к Баклажану близко, то чувствует
запах перегара и плохо переваренной пищи. Это ее успокаивает.
БЕЛЫЕ ГУСИ
Председателя колхоза «Смычка» Фёдора Степановича Меркулова
вызвали в район. Не на совещание. Пригласил зампред райисполкома. А
он был мужик свой в доску и ничего попусту не делал.
Когда они остались в кабинете вдвоём, зампред спросил, как у Мер-
кулова с дорогой.
— А вы не знаете? — сказал Федор Степанович. — Никак.
— Значит, такое дело. Нашёл я тебе покупателя, — зампред помол-
24. 24
чал, внимательно посмотрел на Меркулова. — Не просто покупателя, а
покупателя с большой буквы.
А это значило, приём должен быть соответственным. На высоте, но
без помпы, без всяких там… И только сам. Накоротке, одним словом.
Федор Степанович все уловил, но насчёт своего сына решил уточ-
нить дополнительно.
— Жена покоя не даёт, — сказал он виновато.
— Будет все, как договорились. Успокой свою бабу, — зампред ус-
мехнулся. — Дался вам этот юридический. Тоже мне законники.
— Да, вот, ведь… — неопределённо пробормотал председатель и спро-
сил, когда встречать этого самого покупателя.
— Завтра к утренней электричке подруливай. Будет как раз.
— Как я его узнаю?
— К тебе подойдут. — Зампред уточнил номер меркуловской маши-
ны и они расстались.
Утром председатель встал, как обычно, рано, объехал бригады, их в
колхозе было три, поговорил с агрономом, что нынче многолетники и
на поливе выйдут неважные, по рации отменил назначенную встречу с
колхозным прорабом и попросил девочку-секретаря, чтобы та сообщила
строителям, что лес на станцию пришёл и надо его немедленно вывоз-
ить. «А вообще, — сказал, — меня сегодня но будет. Буду завтра».
До электрички оставалось больше часа езды, если не по асфальту, а
напрямую, просёлком, то минут двадцать, не больше. Именно из-за этой
прямой дороги до станции и затевался весь сыр-бор. Эта дорога была
мечтой всех председателей с момента организации колхоза.
Старожилы рассказывали, что и первые агитаторы зазывающие в
колхоз, говорили, что вот, мол, объединим тягло и построим дорогу до
железки, а там, как известно, «наш паровоз вперед летит». Говорят, что
в те годы дорогу эту начинали, но вскоре бросили, уперлись в болото. И,
как выяснилось, власти дорога нужнее была не до станции, а до райцен-
тра. Там было и заготзерно, и все прочие заготконторы. Перед войной
до райцентра был насыпан грунтовый профиль, а в шестидесятых по-
ложили асфальт.
Местные остряки по поводу дороги до станции говорили: «При раз-
витом социализме до района по асфальту начали ездить, а как до станции
дорогу построят, то будет, значит, коммунизм». Но шутки — шутками, а
мечта о строительстве дороги до станции передавалась из поколения в
поколение, ее как эстафету тогда получил и Федор Степанович. И он на-
чал методически заводить разговор на всех уровнях, и на подвернувшей-
ся бумажке рисовать очередному слушателю вытянутый остроугольный
25. 25
треугольник, с коротким основанием, которое и означало прямую дорогу
до станции.
— И всего-то восемнадцать километров, — с энтузиазмом говорил
председатель. — А здесь, — и он торопливо писал на длинных сторонах
треугольника числа, — шестьдесят и семьдесят. А в сумме — сто тридцать
километров. Есть разница? И бензин, и техника бьется, дорога вдоль по-
лотна — это же не дорога, а полоса препятствий. И грузы-то, грузы все
адресуют на станцию. Они — вот они, у нас под боком, а мы их через
Владивосток в Бердичев.
— А что твоя «Смычка» — особенная, — резонно замечали ему знако-
мые председатели, — говорил бы спасибо, что до района у тебя асфальт,
а тут чуть брызнуло — и на совещание не приедешь.
— Ну да, оно так, — соглашался Меркулов и снова на чем ни попало
чертил свой треугольник. Шестьдесят плюс семьдесят или восемнад-
цать, разница есть?
Однажды лектор из обкома партии, к которому Меркулов начал при-
ставать со своей аксиомой, изрёк глубокомысленно:
— Если говорить в принципе, то при наших просторах разницы нет.
Что такое шестьдесят, что такое семьдесят, если расстояния в нашей
стране измеряются многими десятками, сотнями тысяч километров?
Вы не пробовали суммировать километраж хотя бы автомобильных
дорог? Астрономическая цифра. Ни одна страна в мире не знает таких
расстояний…
— Но люди-то, люди. Доярке надо в город съездить, ребятишкам
форму купить, гостинцев там, да мало ли что. Это до райцентра автобу-
сом, а там жди другого автобуса. За день не обернёшься… Хорошо, у кого
родственники в городе, а у кого нет, ночуй на автовокзале. А если бы
дорога, то на электричке джик — и, считай, уже дома. А тут на попутке…
Грузы же повезём свои со станции. Да мы бы на такой случай дежурку
с будкой снарядили, а потом бы, может, и автобус свой колхозный за-
имели и подавали бы к электричке утром и вечером. Вот и было бы и нам
хорошо, и государству.
— Ну, да. Люди — это важный фактор. Собственно, с них всегда и
надо начинать, — сказал лектор и с подъёмом добавил: — Но не в этом ре-
шение проблемы, надо опережающими темпами развивать социальную
инфраструктуру…
Но окончательный приговор романтическому энтузиазму Меркуло-
ва вынес первый секретарь райкома.
— Слышал, ты тут на каждом углу маниловщину разводишь, — ска-
зал он ему как-то при встрече.
26. 26
— Так ведь для людей, — обиделся Федор Степанович.
— Ишь ты, для людей. Атаман, Степан Разин, понимаешь. Народ сам
знает, что ему надо, — назидательно заключил первый. — Делать, смо-
трю, тебе нечего.
Было это в начале карьеры Меркулова.
За двадцать лет жизни и председательской работы он накопил боль-
шой опыт. События последних лет оценивал философски: «Власть пере-
ходит в руки тех, в чьих Руках она была всегда».
— Что ты говоришь, мудрило, колхозы, того гляди, распустят, — го-
ворил ему в сердцах какой-нибудь незадачливый коллега.
— Ну, это мы еще поглядим, побачим, — Меркулов подмигивал в
пространство вполне оптимистично и даже озорно.
— Вот турнут тебя из председательского кресла, а ты его за двадцать-
то лет не только просидел, пригрел но и провонял, поди. И куда пойдёшь?
— А дорогу будем строить, — отвечал Федор Степанович весело.
— Ты уже строил.
— Ну. Строил. — Меркулов мрачнел и задумывался. — Не так все де-
лать надо было. Не так это делается. Да что вы дурочку валяете, сами же
знаете.
Председатель начал новый дорожный заход и говорил уже не с рай-
онным начальством, а все больше с шефами, руководителями крупных
предприятий, намекал, правда, не очень определённо, что условия могут
быть выгодными и даже очень выгодными, беседовал с деловыми людь-
ми с Кавказа и видел, как у них загорались глаза, но отвечали ему пря-
мо, что это им пока не по силам, тут масштаб другой нужен. Большой
масштаб.
Месяца два назад удалось Меркулову выйти на генерального дирек-
тора крупного комбината. Он вроде бы заинтересовался. Они даже выез-
жали на место, и председателю пришлось приоткрыть карты. Они долго
ходили между озёрами, генеральный периодически останавливался и
начинал шумно дышать, пыхтел как паровоз.
— Надышусь хоть впрок. Это надо же, такая красота. И ведь под бо-
ком, рядом совсем. Швейцария, да и только. И какие озера. Ожерелье. А
вода… Чудо, какая красота.
Меркулов молчал, давая генеральному вволю навосхищаться, на-
удивляться и надышаться. Они шли по влажной траве, низкое утреннее
солнце пронизывало лес еще неяркими ласковыми лучами, в утреннем
ознобе трепетали листья осины, берёзы стояли свежие, ясные, словно
только что умытые, и тонкий туманец над водой был девственно бел.
Вдруг генеральный вскрикнул тонким от восторга голосом:
